Жюль Верн. В погоне за метеором

----------------------------------------------------------------------- Пер. с фр. - В.Вальдман, Е.Брандис. "Собрание сочинений", т.11. М., Государственное издательство художественной литературы, 1957. OCR & spellcheck by HarryFan, 25 April 2001 -----------------------------------------------------------------------

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой судья Джон Прот, прежде чем вернуться в свой сад, выполняет одну из самых приятных обязанностей, связанных с его должностью Нет ни малейших оснований скрывать от читателей, что город, в котором начинается эта странная история, расположен в Виргинии, в Соединенных Штатах Америки. Если читатели не возражают, мы назовем, этот город Уостоном и поместим его в восточном графстве на правом берегу Потомака. Нам представляется излишним еще более уточнять координаты этого города, который бесполезно было бы искать даже на лучших картах Соединенных Штатов. Утром 12 марта того самого года, с которого начинается наше повествование, жители города, проходившие по Эксетер-стрит, могли заметить отлично одетого всадника, который медленно разъезжал взад и вперед по улице, круто спускавшейся по склону, и в конце концов остановился на площади Конституции, расположенной в самом центре города. Всадник этот представлял собой чистейший тип янки, тип, не лишенный своеобразного изящества. Ему было на вид не более тридцати лет. Выше среднего роста, крепкий и стройный, он обладал правильными чертами лица. Его каштановые волосы были темнее бороды, остроконечная форма которой удлиняла лицо, оставляя открытыми тщательно выбритые губы. Просторный плащ спускался ниже колен и сзади ложился на круп коня. Он столь же ловко, сколь и уверенно, справлялся со своей довольно горячей лошадью. Все в его манере держаться говорило об энергии, решимости и одновременно о том, что этот человек привык действовать, следуя первому побуждению. Он, должно быть, никогда не знал колебаний между возникшим желанием и опасением, что свойственно обычно людям нерешительным. Внимательный наблюдатель заметил бы, что испытываемое им нетерпение было плохо скрыто под маской холодности. Почему этот всадник оказался в такой час в городе, где он никому не был известен и где никто никогда не видел его?.. Находился ли он в этом месте проездом или предполагал остановиться здесь на некоторое время?.. В последнем случае ему легко было бы найти гостиницу, и трудность заключалась лишь в том, на которой из них остановить свой выбор. Ни в одном значительном городе Соединенных Штатов или любой другой страны путешественник не нашел бы более радушного приема, лучшего обслуживания, лучшего стола и большего комфорта за умеренную плату, чем в Уостоне. Просто непростительно, что на географических картах не указано местонахождение города, обладающего столь важными преимуществами. Нет, незнакомец, по-видимому, не собирался остановиться в Уостоне, и заискивающим улыбкам владельцев гостиниц, по всей вероятности, не суждено было оказать на него воздействие. Поглощенный своими мыслями, безразличный к окружающему, он медленно следовал по шоссе, тянувшемуся вдоль обширной площади Конституции, расположенной в самом центре города, даже и не подозревая, какое любопытство вызывает его персона. И одному богу ведомо, как сильно было возбуждено это любопытство! С той минуты как всадник показался на улице, хозяева и служащие гостиниц, стоя у дверей, не переставали обмениваться замечаниями вроде следующих: - Откуда он взялся? - Он подъехал по Эксетер-стрит. - С какой стороны? - Говорят, что со стороны предместья Уилкокс. - Вот уж добрых полчаса, как его лошадь все кружит по площади. - Он безусловно кого-то ждет! - Весьма возможно. И даже с нетерпением! - Он все время поглядывает в сторону Эксетер-стрит! - Оттуда, верно, и должен прибыть тот, кого он ждет. - Но кто именно? "Он" или "она"? - Хе-хе-хе! Он, право же, недурен. - Значит, свидание? - Да... Но не такое, как вы полагаете. - А вы почем знаете? - Вот уже третий раз, как этот незнакомец останавливается у подъезда мистера Джона Прота... - А так как мистер Джон Прот судья... - Значит, у этого господина какое-то судебное дело... - И его противник запаздывает. - Вы правы. - Ну, ничего. Они и оглянуться не успеют, как судья Прот помирит их. - Он человек умелый. - И к тому же очень славный. Возможно, что такова и была в самом деле причина пребывания в Уостоне неизвестного всадника. Он действительно несколько раз останавливался у дома мистера Прота, хотя с лошади не сходил. Он поглядывал на дверь, окидывал взглядом окна, затем замирал в, неподвижности, словно ожидая, что кто-нибудь появится на пороге, пока лошадь не начинала нетерпеливо рыть копытами землю и не заставляла его тронуться дальше. Но вот как раз в ту минуту, когда всадник снова остановился у этого дома, дверь вдруг широко распахнулась, и на крыльце показался человек. - Мистер Джон Прот, полагаю? - произнес приезжий, увидев этого человека, и приподнял шляпу. - Он самый, - ответил судья. - У меня к вам простой вопрос, на который вам достаточно будет ответить "да" или "нет"... - Прошу вас, сударь. - Не приезжал ли сюда уже кто-нибудь сегодня утром и не осведомлялся ли о мистере Сэте Стенфорте? - Насколько мне известно - нет. - Благодарю вас. Произнеся это и вторично приподняв шляпу, всадник, отдав поводья, мелкой рысью тронулся вверх по Эксетер-стрит. Теперь - и на этом сошлись все - не могло уже быть сомнения в том, что у этого незнакомца дело к мистеру Джону Проту. Из того, как он формулировал свой вопрос, совершенно ясно вытекало, что он сам и есть Сэт Стенфорт и что он первым явился к месту условленной встречи. Но вставал новый, не менее животрепещущий вопрос: не миновал ли уже условленный час и не покинет ли неизвестный всадник город с тем, чтобы больше сюда не возвращаться. Если вспомнить, что все это происходило в Америке, другими словами, среди людей, которые своей страстью биться об заклад по всякому поводу прославились на весь свет, то легко догадаться, что жители Уостона немедленно принялись заключать пари, окончательно ли приезжий покинул город, или же он еще вернется. Некоторые ставки достигали полудоллара, другие - ограничивались всего пятью или шестью центами, но все эти суммы, смотря по исходу событий, должны были быть уплачены проигравшими и попасть в карманы выигравших, причем и те и другие были люди вполне солидные и почтенные. Что касается судьи Джона Прота, то он только поглядел вслед приезжему, который направил своего коня в сторону предместья Уилкокс. Мистер Джон Прот был философом и мудрым судьей, у которого за плечами было добрых полвека мудрости и житейской философии, хотя ему всего-то было от роду пятьдесят лет, из чего можно заключить, что он явился на свет уже будучи философом и мудрецом. Добавьте к этому, что, оставшись холостяком (несомненное доказательство его ума и мудрости), он прожил жизнь, не омраченную никакими заботами, что в значительной мере способствует философическому складу ума. Он родился в Уостоне, даже в молодости редко покидал свой родной город и за скромность и бескорыстие пользовался любовью и уважением своих сограждан. Судья Джон Прот руководствовался верным чутьем, был снисходителен к слабостям, а подчас и к проступкам людей. Улаживать дела, мирить между собой противников, представавших перед его скромным судейским столом, сглаживать острые углы, смягчать конфликты, присущие даже самому совершенному социальному строю, - вот в чем он видел свою задачу. Джон Прот был человеком довольно обеспеченным. Судейские обязанности он выполнял следуя своей склонности и не стремился к более высоким должностям. Он дорожил покоем, и своим и чужим. На людей смотрел как на соседей в жизни, с которыми жить следует в мире и согласии. Он рано вставал и рано ложился. Если он читал кое-какие книги любимых авторов, как европейских, так и американских, то в отношении газет ограничивался благопристойной "Уостон ньюс", где объявления занимали больше места, чем политика. Ежедневно - часовая или двухчасовая прогулка, во время которой ему непрерывно приходилось в ответ на поклоны снимать шляпу, что вынуждало его каждые три месяца обзаводиться новым головным убором. Не считая этих прогулок, все время, свободное от выполнения судейских обязанностей, он проводил в своем уютном и тихом доме или же занимался уходом за цветами, и цветы эти вознаграждали его за заботы, радуя глаз свежестью красок и опьяняющим ароматом. Вполне вероятно, что судья Джон Прот, портрет которого набросан нами в этих скупых чертах, не был особенно обеспокоен вопросом, заданным ему незнакомцем. Если бы приезжий, вместо того чтобы обратиться к судье, попытался расспросить его старую служанку Кэт, то, весьма вероятно, Кэт пожелала бы получить более подробные сведения, например, узнать, кто такой Сэт Стенфорт и что следует ответить, если о нем будут опрашивать. И, разумеется, почтенная Кэт сочла бы нужным осведомиться, предполагает ли приезжий заглянуть сегодня еще раз к господину судье, или нет, и если да, то когда именно - утром или после обеда? Что касается мистера Джона Прота, то он счел бы такое любопытство и нескромность непростительными, хотя, впрочем, эти недостатки можно было простить его служанке ввиду ее принадлежности к женскому полу. Нет, мистер Джон Прот даже и не заметил, что появление, пребывание, а затем отъезд незнакомца привлекли внимание всех ротозеев, собравшихся на площади. Закрыв дверь, он вновь занялся поливкой роз, ирисов, герани и резеды в своем саду. Любопытные, однако, не последовали его примеру и остались на своих наблюдательных постах. Всадник между тем доехал до самого конца Эксетер-стрит, откуда открывался вид на всю западную часть города. Добравшись до предместья Уилкокс, которое Эксетер-стрит соединяет с центром города, незнакомец остановил лошадь и, не покидая седла, принялся оглядывать все кругом. С этого места его взгляду открывались окрестности на добрую милю и на целых три мили - извилистая дорога, спускавшаяся к поселку Стилл, колокольни которого четко вырисовывались на горизонте по ту сторону Потомака. Но напрасно взгляд молодого человека скользил по дороге. Ему, по-видимому, не удавалось заметить на ней то лицо, которое он жаждал увидеть. Отсюда и нетерпение, выражавшееся в резких движениях, взволновавших его лошадь и заставивших ее заплясать на месте так, что животное пришлось успокаивать. Прошло еще десять минут, и всадник снова свернул на Эксетер-стрит и в пятый раз медленно поехал по площади. - В общем, - повторял он сам себе, поглядывая на часы, - пока еще опоздания нет... Назначено было на десять часов семь минут, а сейчас едва только половина десятого. Стилл, откуда она выедет, на таком же расстоянии от Уостона, как и Брайал, откуда приехал я, и это расстояние можно преодолеть в двадцать минут. Дорога отличная, погода сухая, и, насколько мне известно, мост не был снесен наводнением. Следовательно, на ее пути нет никаких препятствий. При таких условиях, если она не приедет, значит просто не захотела... Да кроме того - аккуратность заключается в том, чтобы прибыть как раз вовремя, а не в том, чтобы явиться раньше срока... В сущности неаккуратным оказался я: ведь я опередил ее настолько, насколько это вовсе не подобает выдержанному человеку. Впрочем... помимо даже другого чувства, простая учтивость требовала, чтобы я первым явился к месту встречи. Монолог этот продолжался все время, пока незнакомец ехал вниз по Эксетер-стрит, и закончился только тогда, когда подковы его лошади снова застучала по каменной мостовой площади. Итак, державшие пари за то, что незнакомец вернется, оказались в выигрыше. Поэтому, когда он проезжал вдоль фасадов гостиниц, счастливчики приветливо поглядывали на него, тогда как оставшиеся в проигрыше только досадливо пожимали плечами. Наконец городские часы пробили десять. Осадив лошадь, незнакомец сосчитал удары и удостоверился, что ход городских курантов в точности совпадал с ходом его часов. Оставалось всего семь минут, и... тогда настанет, а затем и минует условленное время... Сэт Стенфорт вернулся к началу Эксетер-стрит. Всем было ясно: ни он, ни его лошадь не могли устоять на месте. В городе в этот час уже царило оживление. Но Сэт Стенфорт не интересовался теми, кто двигался вверх по улице. Все его внимание было приковано к людям, спускавшимся к площади, он буквально впивался в них взглядом. Эксетер-стрит настолько длинна, что пешеходу требуется не менее десяти минут, чтобы пройти ее от начала до конца. Но для быстро катящегося экипажа или лошади, пущенной рысью, достаточно и трех-четырех минут, чтобы покрыть это расстояние. Впрочем, нашему всаднику не было дела до пешеходов. Он даже не замечал их. Пройди в это время мимо него пешком даже и самый близкий друг, он не увидел бы его. Особа, которую он ожидал, могла прибыть только верхом или в экипаже. Но прибудет ли она к назначенному сроку? Оставалось всего три минуты - как раз столько, сколько необходимо, чтобы спуститься по Эксетер-стрит, а между тем в верхнем конце улицы не видно было ни экипажа, ни велосипеда, ни мотоцикла, ни автомобиля, который, развив скорость в восемьдесят километров в час, мог бы примчаться к месту даже и раньше срока. Сэт Стенфорт в последний раз окинул взглядом Эксетер-стрит. В глазах его на мгновение сверкнул огонек, и он прошептал с непоколебимой решимостью: - Если она не будет здесь в десять часов семь минут, я не женюсь!.. Словно в ответ на эти слова, с верхнего конца улицы донесся стук копыт и показалась наездница на великолепном кровном скакуне, которым она управляла с редким изяществом и ловкостью. Прохожие расступались перед ней, и можно было не сомневаться, что никакие препятствия не преградят ей путь до самой площади. Сэт Стенфорт узнал ту, которую ожидал. Лицо его снова приняло невозмутимое выражение. Он не произнес ни слова, не сделал ни одного движения. Подобрав поводья, он медленно двинулся к дому судьи. Этого было достаточно, чтобы снова возбудить интерес любопытных, которые поспешили приблизиться, хотя незнакомец не уделял им ни тени внимания. Через несколько секунд на площади показалась и всадница. Она остановила своего взмыленного коня в двух шагах от крыльца дома судьи. Незнакомец снял шляпу. - Приветствую мисс Аркадию Уокер! - произнес он. - А я мистера Сэта Стенфорта, - ответила она, грациозно склонив голову. Нетрудно догадаться, что местные жители глаз не спускали с этой таинственной пары. - Если они собираются судиться, - шептались между собой соседи, - то остается только пожелать, чтобы дело сложилось благоприятно для обеих сторон. - Все уладится, или мистер Прот не был бы мистером Протом. - А если они оба свободны, то лучше всего было бы поженить их. Так, оживленно обмениваясь впечатлениями, точили языки зеваки. Но ни Сэт Стенфорт, ни мисс Аркадия Уокер даже и не замечали назойливого любопытства, предметом которого стали. Сэт Стенфорт собрался уже было соскочить с коня, чтобы постучать в дверь мистера Джона Прота, как дверь эта неожиданно распахнулась. На пороге показался сам мистер Джон Прот, а из-за его спины выглядывала старая служанка Кэт. Оба они услышали конский топот у крыльца и, покинув один - свой сад, а другая - свою кухню, пожелали узнать, что происходит. Сэт Стенфорт, не сходя с лошади, обратился к судье. - Господин судья, Джон Прот, - начал он. - Я мистер Сэт Стенфорт из Бостона в Массачусетсе. - Рад познакомиться с вами, мистер Сэт Стенфорт! - А это - мисс Аркадия Уокер из Трентона в Нью-Джерси! - Весьма лестно познакомиться с мисс Аркадией Уокер. И мистер Джон Прот, внимательно оглядев незнакомца, сосредоточил свое внимание на незнакомке. Ввиду того что мисс Аркадия Уокер особа поистине очаровательная, да будет нам дозволено набросать ее портрет. Возраст - двадцать четыре года; глаза - светло-голубые; волосы - темно-каштановые; лицо удивительной свежести, слегка лишь тронутое загаром; зубы - безукоризненной формы и белизны; рост - несколько выше среднего; красивое и стройное сложение, в котором чувствовались и сила и ловкость. Она была в амазонке, и стан ее грациозно изгибался, следуя движениям лошади, которая, так же как и лошадь Сэта Стенфорта, нетерпеливо била копытами. Ее руки в изящных перчатках небрежно шевелили поводьями, и знаток сразу мог бы угадать в ней ловкую наездницу. Вся она была олицетворением редкой утонченности, к которой присоединялось нечто особенное, свойственное представителям высшего общества Америки, то самое что можно было бы назвать американским аристократизмом, если бы это выражение не составляло резкого контраста с демократическими инстинктами уроженцев Нового Света. У мисс Аркадии Уокер, родом из Нью-Джерси, после смерти родителей остались лишь какие-то дальние родственники. Свободная в своих действиях, владея независимым состоянием и руководствуясь свойственной молодым американкам жаждой приключений, она вела жизнь, соответствующую ее вкусам. Уже в течение нескольких лет мисс Аркадия Уокер проводила время в путешествиях и, побывав во многих странах Европы, была осведомлена о том, что делается и о чем говорят в Париже, Лондоне, Берлине, Вене или Риме. О том, что она видела и слышала во время своих беспрерывных странствий, она могла поговорить и с французами, и с немцами, и с англичанами, и с итальянцами на их собственном языке. Она была девушкой образованной, получившей великолепное воспитание под руководством ныне уже умершего опекуна. У нее не было недостатка даже и в умении разбираться в практических вопросах, и она проявляла в ведении своих денежных дел самое тонкое понимание собственных интересов. Все сказанное о мисс Аркадии Уокер может быть вполне _симметрично_ (это слово здесь как раз уместно), отнесено к мистеру Сэту Стенфорту. Свободный, как и она, состоятельный, любитель путешествий, объездивший весь свет, он редко засиживался в своем родном городе Бостоне. Зимой он бывал частым гостем в больших городах Старого Света, где нередко встречался со своей соотечественницей, а летом возвращался к себе на родину, проводя время на прибрежных курортах, где собирались семьи богатых янки. И здесь он и мисс Аркадия Уокер встречались снова. Схожесть вкусов постепенно сблизила этих двух молодых и смелых людей, которые всем высыпавшим на площадь зевакам, мужчинам и особенно женщинам, казались созданными друг для друга. Да и в самом деле, охваченные жаждой путешествий, устремлявшиеся туда, куда какие-нибудь события политического или военного характера привлекали всеобщее внимание, - разве они не были подходящей парой? Не приходится поэтому удивляться, что мистер Сэт Стенфорт и мисс Аркадия Уокер в конце концов пришли к решению связать свою судьбу, что не должно было в какой-либо мере нарушить привычный им образ жизни. Впредь уже не будет двух кораблей, плывущих бок о бок, а лишь одно судно, без сомнения великолепно построенное, оборудованное, оснащенное и приспособленное для путешествий по всем морям земного шара. Нет! Не судебное дело, не спор, не улаживание какого-либо конфликта заставили Сэта Стенфорта и Аркадию Уокер предстать пред лицом судьи Джона Прота. Нет! Выполнив все необходимые формальности в соответствующих учреждениях Массачусетса и Нью-Джерси, они назначили свидание в городе Уостоне на этот самый день, 12 марта, в это самое время, в десять часов семь минут утра, с тем чтобы здесь совершить акт, который многие считают самым значительным в человеческой жизни. После того как Сэт Стенфорт и Аркадия Уокер представились судье в точности так, как было рассказано выше, мистеру Джону Проту оставалось только осведомиться у приезжих, что именно привело их к нему. - Сэт Стенфорт желает стать супругом Аркадии Уокер! - ответил молодой человек. - А мисс Аркадия Уокер желает стать супругой мистера Сэта Стенфорта, - проговорила девушка. Судья поклонился: - К вашим услугам, мистер Стенфорт, а также и к вашим, мисс Аркадия Уокер. Молодые люди в свою очередь поклонились. - Когда именно вы желаете приступить к церемонии? - спросил мистер Джон Прот. - Немедленно... если только вы ничем не заняты, - заявил Сэт Стенфорт. - Дело в том, что мы покинем Уостон сразу же после того, как я стану миссис Стенфорт! - добавила мисс Аркадия Уокер. Мистер Джон Прот красноречивым жестом выразил горячее сожаление как свое, так и своих сограждан по поводу того, что им не удастся удержать дольше прелестную чету, украшающую Уостон своим присутствием. - Я в вашем полном распоряжении, - произнес судья, отступая на несколько шагов от двери и освобождая таким образом вход в дом. Но Сэт Стенфорт остановил его. - Разве так уж необходимо, чтобы мисс Аркадия и я сошли с лошадей?.. - спросил он. Мистер Джон Прот на мгновение задумался. - Ни в какой мере, - заявил он серьезно. - Можно венчаться, сидя на лошади, совершенно так же, как и стоя на земле. Трудно было найти более покладистого чиновника даже в столь своеобразной стране, как Америка! - Один только вопрос, - снова заговорил мистер Джон Прот. - Выполнены ли все предписываемые законом формальности? - Все в порядке, - ответил Сэт Стенфорт. И он протянул судье документы, выданные с соблюдением всех необходимых правил соответствующими канцеляриями Бостона и Трентона после внесения полагающегося налога. Мистер Джон Прот взял в руки бумаги, надел очки в золотой оправе и внимательно прочел документы, снабженные всеми законными подписями и печатями. - Документы в порядке, - заявил он. - И я готов выдать вам свидетельство о браке. Нет ничего удивительного в том, что любопытные, число которых успело еще возрасти, столпились вокруг молодой пары, заменяя собой свидетелей при церемонии бракосочетания, которая во всякой другой стране показалась бы несколько странной. Но это скопление людей не могло ни стеснить жениха и невесту, ни вызвать их неудовольствия. Мистер Джон Прот поднялся на верхнюю ступеньку своего крыльца и произнес голосом, который должен был быть услышан всеми: - Мистер Сэт Стенфорт, согласны ли вы взять в жены мисс Аркадию Уокер? - Согласен! - Мисс Аркадия Уокер, согласны ли вы, чтобы вашим мужем стал мистер Сэт Стенфорт? - Согласна! Судья на несколько секунд умолк и затем торжественно, как фотограф, произносящий сакраментальное "спокойно, снимаю!", проговорил: - Именем закона, мистер Сэт Стенфорт из Бостона и мисс Аркадия Уокер из Трентона, объявляю вам, что вы соединены браком. Оба супруга придвинулись ближе друг к другу и взялись за руки, словно закрепляя свершившееся. Вслед за этим они один за другим протянули судье по бумажке достоинством в пятьсот долларов. - За ваши труды, - произнес Сэт Стенфорт. - В пользу бедных, - произнесла миссис Аркадия Стенфорт. И, поклонившись судье, оба отпустили лошадям поводья и поскакали в сторону предместья Уилкокс. - Вот так история!.. Вот так история!.. - приговаривала Кэт, которая была так потрясена, что на целых десять минут лишилась дара речи. - В чем дело, Кэт? - спросил мистер Джон Прот. Старуха Кэт выпустила из рук уголок передника, который скручивала, как скручивает веревку заправский веревочник. - Мне сдается, что они просто свихнулись, эти господа! - проговорила она. - Вполне возможно, почтеннейшая Кэт, вполне возможно! - подтвердил мистер Джон Прот, снова берясь за свою мирную лейку. - Что же тут удивительного? Ведь те, кто женятся, всегда бывают немного не в своем уме!

ГЛАВА ВТОРАЯ,

которая вводит, читателя в дом мистера Дина Форсайта и знакомит его с племянником мистера Форсайта, Фрэнсисом Гордоном, и служанкой Митс - Митс! Митс! - Что, сынок? - Что творится с моим дядей Дином? - И сама не знаю! - Уж не болен ли он? - Да нет. Но если так будет продолжаться, наверняка заболеет. Разговор этот происходил между молодым человеком лет двадцати четырех и шестидесятипятилетней женщиной, сидевшими в столовой, в одном из домов по Элизабет-стриг, в том самом городе Уостоне, где только что совершилось столь необычное бракосочетание на американский манер. Этот дом на Элизабет-стрит принадлежал мистеру Дину Форсайту. Дину Форсайту было сорок пять лет, и он не казался моложе. Крупная голова, растрепанная шевелюра, маленькие глазки, очки для сильно близоруких, слегка сутулая спина, могучая шея, во все времена года дважды охваченная галстуком, доходившим до самого подбородка, широкий, помятый сюртук, обвисший жилет, нижние пуговицы которого никогда не застегивались, слишком короткие брюки, едва прикрывавшие чересчур широкие башмаки, колпачок с кисточкой, сдвинутый назад и оставлявший открытыми седеющие непослушные волосы, лицо, изрезанное тысячью морщин, обычная для североамериканцев остроконечная бородка, несносный характер, всегда на грани гневной вспышки, - таков был мистер Дин Форсайт, служивший в утро 21 марта предметом разговора между его племянником Фрэнсисом Гордоном и старухой Митс. Фрэнсис Гордон, лишившийся еще в раннем детстве родителей, воспитывался у мистера Дина Форсайта, брата своей матери. Хотя со временем к Фрэнсису и должно было перейти довольно порядочное состояние дяди, он все же не счел себя свободным от обязанности трудиться, да и мистер Форсайт придерживался такого же мнения: После окончания курса гуманитарных наук в прославленном Гарвардском университете племянник мистера Форсайта пополнил свое образование, прослушав еще и курс юридических наук. В данное время он был адвокатом в Уостоне, где вдовы и сироты не могли бы найти более ревностного защитника. Фрэнсис Гордон до тонкостей изучил все законы, речь его лилась легко, а голос звучал горячо и убедительно. Собратья по профессии, старые и молодые, питали к нему уважение, и он умудрился не нажить себе ни одного врага. Фрэнсис Гордон обладал приятной наружностью - густыми каштановыми волосами и красивыми карими глазами, он прекрасно держался, был остроумен без язвительности, услужлив без подобострастия, проявлял достаточно ловкости во всех видах спорта, которым страстно увлекается американское светское общество. Как же ему было не занять место среди самых изысканных молодых людей города и как ему было не влюбиться в очаровательную Дженни Гьюдельсон, дочь доктора Гьюдельсона и его супруги, урожденной Флоры Клэридж! Но было бы преждевременным уже сейчас направить внимание читателя на эту девушку. Приличнее для нее будет выступить на сцену в кругу своей семьи, а для этого еще не наступило время. Впрочем, до этого не так уж далеко. Во всяком случае, необходимо проявить строжайшую последовательность в изложении этой истории, требующей величайшей точности. Что касается Фрэнсиса Гордона, мы добавим лишь, что жил он в доме на Элизабет-стрит, который, по всей видимости, ему суждено было покинуть лишь в день вступления в брак с мисс Дженни... Но еще раз: оставим пока мисс Дженни Гьюдельсон в покое и скажем лишь, что добрая Митс была поверенной всех тайн хозяйского племянника, которого она обожала как сына или, вернее, как внука, - ведь бабушки, как известно, побили рекорд материнской любви. Митс, эта образцовая служанка, подобие которой трудно было бы отыскать в наши дни, обладала некоторыми свойствами, как бы заимствованными от собаки и кошки: к хозяевам она была привязана, как собака, а к дому - как кошка. Нетрудно догадаться, что в разговорах с мистером Форсайтом она проявляла полную свободу. Когда он бывал неправ, она выкладывала ему это начистоту, хотя и облекала свою речь в такую неслыханно красочную форму, изощренность которой-на французском языке можно передать лишь весьма приблизительно. Если же он не желал признать ее правоту, ему оставалось только ретироваться, найти убежище у себя в кабинете и там запереться на все замки. Кстати сказать, мистеру Дину Форсайту не приходилось опасаться, что в своем кабинете он окажется в одиночестве. Он мог быть уверен, что всегда найдет там одного человека, который, так же как и он сам, укрывался от причитаний и воркотни Митс. Человеку этому было присвоено прозвище "Омикрон". Этим странным прозвищем он был обязан своему худощавому сложению. Вполне возможно, что его прозвали бы "Омега" [шутка, построенная на игре слов: омикрон - 15-я буква греческого алфавита; микрон - миллионная часть метра; омега - последняя, 24-я буква греческого алфавита, одновременно обозначает число 800], если бы он не был так мал. Достигнув к пятнадцати годам четырех футов и шести дюймов, он с тех пор перестал расти. В этом возрасте Том Уайф - таково было его настоящее имя - появился в доме еще при отце Дина Форсайта в качестве молодого слуги, и так как сейчас ему было уже за пятьдесят, то можно легко подсчитать, что вот уже тридцать пять лет как он находился на службе у дядюшки Фрэнсиса Гордона. Необходимо пояснить, в чем заключались обязанности этого слуги: он помогал мистеру Дину Форсайту в его работах, к которым питал страсть не меньшую, чем сам хозяин. Стало быть, мистер Дин Форсайт работал? Да, в качестве любителя. Но в дальнейшем будет видно, сколько огня и страсти он вкладывал в свой труд. На каком же поприще развивалась деятельность мистера Дина Форсайта? В области, ли медицины, права, литературы, искусства или коммерции, что так распространено среди граждан свободной Америки? Ничего подобного. "Чем же тогда увлекается мистер Дин Форсайт? - спросите вы. - Науками?" Вы не совсем угадали! Не "науками" во множественном числе, но "наукой" в единственном числе. Одной-единственной божественной наукой, которая зовется "астрономией". Все мечты его были сосредоточены на открытии новой звезды или планеты. Ничего, или почти ничего, из происходящего на поверхности земного шара не вызывало в нем интереса. Мистер Дин Форсайт жил в бесконечных пространствах. Принимая, однако, во внимание, что почтенному ученому в этих пространствах негде было бы ни позавтракать, ни пообедать, ему поневоле приходилось хоть дважды в день спускаться на поверхность земли. И вот именно в это утро мистер Форсайт не спустился в свой обычный час в столовую и, заставляя себя ждать, вызывал сетования Митс, беспокойно вертевшейся вокруг стола. - Так что же он, совсем не придет? - повторяла она. - И Омикрона тоже не видно? - спросил Фрэнсис Гордон. - Он всегда там, где его господин, - ответила служанка. - _А у меня не хватает ног_ (именно так и выразилась почтенная Митс), чтобы взбираться к нему на его насест. "Насест", о котором шла речь, была не более и не менее как башня, верхняя открытая площадка которой возвышалась футов на двадцать над крышей дома, - скажем, "обсерватория", чтобы назвать ее настоящим именем. Под этой площадкой помещалась круглая комната; четыре окна ее открывались на все четыре страны света. Находившиеся в комнате подзорные трубы и довольно сильные телескопы при желании можно было повернуть на подставках, и если их объективы до сих пор не износились, то уж во всяком случае не оттого, что ими мало пользовались. Зато с полным основанием можно было опасаться, что мистер Дин Форсайт и Омикрон в конце концов испортят себе глаза, - так часто и подолгу простаивали они у оптических инструментов. В этой комнате оба, и хозяин и его слуга, проводили большую часть дня и ночи, - правда, от времени до времени сменяя друг друга. Они глядели, наблюдали, парили в межпланетном пространстве, увлеченные неугасимой надеждой сделать какое-нибудь открытие, с которым будет связано имя Дина Форсайта. В ясную погоду все еще было терпимо. Но не так уж часто небо бывает ясным над той частью тридцать седьмой параллели, которая пересекает штат Виргинию. Немало здесь роится туч, перистых и кучевых облаков и туманов! Во всяком случае, куда больше, чем этого желали и господин и слуга. Зато сколько жалоб, сколько угроз обращалось к небу, - ведь ветер всегда так некстати тащит по нему лоскутья пара! Именно в эти последние дни марта терпение мистера Дина Форсайта подвергалось особенно жестокому испытанию. Вот уже несколько дней как небо, к великому отчаянию астронома, ни на мгновение не прояснялось. Утром 21 марта западный ветер влачил почти по самой земле целое море необычайно густых облаков. - Какая жалость! - в десятый раз проговорил со вздохом мистер Дин Форсайт после последней бесплодной попытки преодолеть густую мглу. - У меня предчувствие, что от нас ускользает какой-то исключительный случай, что мы упускаем сенсационное открытие! - Вполне возможно, - ответил Омикрон. - Это даже очень вероятно, так как на днях, когда на мгновение прояснилось, мне почудилось... - А мне, Омикрон, не почудилось - я видел. - Значит, оба, оба в одно и то же время!.. - Омикрон!.. - с возмущением воскликнул мистер Дин Форсайт. - Ну, разумеется, вы первый, в этом нет сомнения! - согласился Омикрон, многозначительно кивнув головой. - Но когда мне почудилось, что я вижу... вот ту самую штуку... я подумал... что это может быть... что это... - А я, - решительно заявил мистер Форсайт, - я утверждаю, что это был метеор, передвигавшийся с севера на юг. - Да, мистер Дин, перпендикулярно направлению солнца. - К кажущемуся направлению, Омикрон. - Да, кажущемуся, это ясно. - И было это шестнадцатого числа этого месяца. - Шестнадцатого. - В семь часов тридцать семь минут двадцать секунд. - Двадцать секунд, - повторил Омикрон. - Я проверил время по нашим башенным часам. - И с тех пор он больше не показался! - воскликнул мистер Дин Форсайт, с угрозой протягивая руку к небу. - Да как же он мог показаться? Тучи!.. Тучи!.. Тучи!.. Вот уже пять дней как на небе не видно даже такого крохотного кусочка синевы, из которого можно было бы выкроить носовой платок. - Точно назло! - воскликнул Дин Форсайт, топнув ногой. - Мне начинает казаться, что такие вещи случаются только со мной. - С нами, - поправил Омикрон, который считал себя наполовину участником в работах своего хозяина. Говоря по совести, все жители этих мест имели одинаковое право сетовать на густые облака, обволакивавшие их небо. Сияет ли солнце, или не сияет - это касается всех без различия. Но, каким бы всеобщим ни было это право на досаду, никто не приходил в такое скверное настроение, как мистер Дин Форсайт, когда небо обволакивала такая плотная пелена тумана, что с ней не могли бороться ни самые мощные телескопы, ни самые усовершенствованные подзорные трубы. А такие туманы не редкость в городе Уостоне, хотя омывают его чистые воды Потомака, а не мутные волны Темзы. Но что же все-таки заметили, или вообразили, что заметили, хозяин и его слуга 16 марта, когда небо ненадолго прояснилось?.. Не более и не менее, как болид сферической формы, с чрезвычайной быстротой передвигавшийся с севера на юг и такой блестящий, что яркостью своей он вполне мог поспорить с рассеянным светом солнца. Хотя расстояние этого тела от земли и должно было исчисляться изрядным количеством километров, за ним можно было бы, невзирая на быстроту его движения, проследить еще некоторое время, если бы туман не помешал наблюдениям. С тех пор и потянулась цепь жалоб и вздохов, которые порождала эта неудача. Появится ли болид снова на горизонте Уостона? Возможно ли будет рассчитать соотношение его составных частей, определить его размер, его вес и свойства? Не удастся ли другому, более счастливому, астроному заметить его на иной точке небесного пространства? Сможет ли Дин Форсайт, на столь короткие время удержавший этот болид в поле зрения своего телескопа, связать свое имя с этим открытием? Не выпадет ли в конечном счете честь этого открытия на долю какого-нибудь ученого Старого или Нового Света, ученого, который всю жизнь, и днем и ночью, ощупывает своим телескопом небесное пространство? - Захватчики! - с возмущением повторял Дин Форсайт. - Небесные пираты! За все это утро 21 марта ни Дин Форсайт, ни Омикрон не могли, несмотря на скверную погоду, решиться хоть на мгновение отойти от окна, выходившего на север. Гнев хозяина и слуги возрастал по мере того как ускользали часы. Они уже не разговаривали. Дин Форсайт окидывал взглядом широкий горизонт, ограниченный с севера причудливой линией Серборских холмов, над вершинами которых довольно сильный ветер гнал сероватые тучи. Омикрон поднимался на цыпочки, чтобы расширить поле зрения, которое суживал его низкий рост. Один из наблюдателей скрестил на груди руки, и сжатые кулаки его вдавливались ему в грудь. Другой судорожно скрюченными пальцами постукивал по подоконнику. Мимо с легким щебетанием проносились птицы, и казалось, что они издеваются над хозяином и его слугой, которых положение двуногих приковывало к поверхности земли... Ах, если б только они могли последовать за этими птицами в их полете!.. С какой стремительностью они прорвались бы сквозь туман, и тогда, быть может, они снова увидели бы болид, мчащийся по своей орбите при ослепительном свете солнца... В эту минуту в дверь постучали. Ни Дин Форсайт, ни Омикрон, поглощенные своими мыслями, не услышали стука. Дверь приотворилась, и на пороге показался Фрэнсис Гордон. Дин Форсайт и Омикрон даже не оглянулись. Племянник подошел к дяде и слегка коснулся его локтя. Мистер Дин Форсайт перевел на него взгляд, столь далекий, словно он тянулся с Сириуса или по меньшей мере с Луны. - В чем дело? - спросил мистер Форсайт. - Дядя, вас ждет завтрак! - Ах, в самом деле! - буркнул Дин Форсайт. - Завтрак ждет? Ну так вот: мы тоже ждем. - Вы ждете... чего? - Солнца! - ответил Омикрон, и хозяин его кивком головы подтвердил этот ответ. - Надо полагать, дядюшка, что вы не пригласили солнце к завтраку и можно сесть за стол и без него. Что было возразить против этого? Ведь в самом деле: если небесное светило не покажется в течение всего дня, то неужели мистер Дин Форсайт из упрямства будет голодать до вечера? Пожалуй, что и так, ибо астроном, казалось, не собирался последовать за своим племянником в столовую. - Дядюшка, - продолжал настаивать Фрэнсис, - Митс уже потеряла терпение, имейте в виду. На этот раз мистер Дин Форсайт сразу пришел в себя. Проявления гнева служанки Митс были ему хорошо знакомы. Раз уж сна сочла нужным отправить к нему гонца, то положение явно серьезное и нужно подчиниться без всякого отлагательства. - А который час? - спросил почтенный астроном. - Одиннадцать часов сорок шесть минут, - доложил Фрэнсис Гордон. Часы действительно показывали такое время. А между тем обычно дядя и племянник усаживались друг против друга за стол ровно в одиннадцать. - Одиннадцать часов сорок шесть минут! - вскричал мистер Дин Форсайт, изображая крайнее неудовольствие, для того чтобы скрыть овладевшую им тревогу. - Не понимаю, как это Митс могла так запоздать! - Но, дядюшка! - проговорил Фрэнсис Гордон. - Мы ведь уже в третий раз напрасно стучимся к вам. Мистер Дин Форсайт, ничего не ответив на эти слова, начал спускаться с лестницы, тогда как Омикрон, обычно прислуживавший за столом, остался на своем наблюдательном пункте, дабы не пропустить появления солнца. Дядя и племянник переступили порог столовой. Митс была тут. Она поглядела своему хозяину прямо в глаза, и тот опустил голову. - Где же _Ами-Крон_? - спросила она. (Так добрая Митс произносила пятую гласную греческого алфавита.) [Ами-Крон - звучит почти так же, как Омикрон, но значит "друг Крон" (Ами по-французски - друг, приятель); пятая гласная греческого алфавита - о; эта буква называется "омикрон"] - Он занят там, наверху, - ответил Фрэнсис Гордон. - Придется сегодня обойтись без него. - С удовольствием! По мне, пусть сидит в своей _верхотории_ сколько ему вздумается. А здесь больше толку будет без этого несчастного ротозея! Завтракали молча. Митс, любившая обычно поболтать, когда вносила блюда и сменяла тарелки, делала сегодня свое дело не разжимая губ. Ее молчание тяготило и действовало удручающе. Желая положить конец такому состоянию, Фрэнсис обратился к дяде. - Довольны ли вы сегодняшним утром? - спросил он. - Нет, - ответил Дин Форсайт. - Состояние неба не благоприятствовало нам, и это было особенно досадно именно сегодня. - Не находитесь ли вы на пути к какому-нибудь астрономическому открытию? - Думаю, что да, Фрэнсис. Но я ничего не могу утверждать, пока повторное наблюдение... - Так вот, значит, сударь, _что_ вас гложет за последнюю неделю! - сухо заметила Митс. - Да так гложет, что вы прямо приросли к вашей башне, а ночью вскакиваете с постели... Да, да... Три раза я слышала прошлой ночью, как вы срывались, ясно слышала. У меня, слава тебе господи, _нет бельма на глазу_, - добавила она вместо ответа на нетерпеливый жест своего хозяина, желая этим пояснить, что она еще не оглохла. - Да, да, - миролюбиво согласился мистер Дин Форсайт. Но миролюбие не принесло ему пользы. - Какое-то там _острокомическое_ открытие, - продолжала Митс с возмущением. - А когда у вас вся кровь свернется и вы от смотрения в ваши трубки схватите прострел, или _немотизм_, или воспаление легких - вот-то будет радость! И тогда, верно, ваши звезды станут ухаживать за вами, а доктор прикажет вам заглатывать их взамен пилюль. Принимая во внимание бурное начало этого разговора. Дин Форсайт понял, что лучше не возражать. Он продолжал молча есть, но был настолько смущен, что несколько раз хватался за тарелку вместо стакана, и наоборот. Фрэнсис Гордон пытался продолжать беседу, но слова его были гласом вопиющего в пустыне. Дядя, все такой же мрачный, казалось, даже не слышал его. Так что Фрэнсису в конце концов пришлось заговорить о погоде - какой она была вчера, сегодня и будет завтра: неиссякаемая тема, доступная всем, независимо от степени умственного развития. Вопрос о погоде, впрочем, не казался мистеру Дину Форсайту праздным. Поэтому, когда густые тучи на мгновение совсем затемнили небо, так, что в столовой стало сумрачно, Дин Форсайт поднял голову и, выронив вилку, воскликнул: - Неужели эти проклятые тучи не извергнут, наконец, самого страшного ливня и не откроют неба? - Давно бы пора! - заявила Митс. - После трех недель засухи это было бы в самый раз для земли. - Земли!.. Земли!.. - пробормотал Дин Форсайт с таким глубоким пренебрежением, что своим восклицанием вызвал ответный выпад старой служанки. - Да, для земли, сударь. Я думаю, что она не хуже _вашего_ неба, с которого вы никак не хотите спуститься... даже и к завтраку... - Будет, будет, дорогая моя Митс, - проговорил заискивающим тоном Дин Форсайт. Напрасный труд! Добрая Митс была не в таком настроении, чтобы поддаться уговорам. - Нечего тут "дорогая моя Митс", - продолжала она тем же тоном. - Право же, нечего вам лезть из кожи вон и глазеть на луну! И без того известно, что весной идут дожди. Если в марте не будет дождя, то когда же ему и быть, я вас спрашиваю? - Дядюшка, - вмешался племянник, - ведь и в самом деле, сейчас март, начало весны, и с этим приходится мириться... Но скоро настанет лето, и небо прояснится. Тогда вы будете иметь возможность продолжать вашу работу в лучших условиях. Немножко терпения, дядюшка! - Терпения, Фрэнсис? - проговорил мистер Дин Форсайт, чело которого было омрачено не менее, чем небо. - Терпения! А если он уйдет так далеко, что его не будет уже видно?.. А если он больше не появится над горизонтом?.. - Он? - переспросила Митс. - Кто это - "он"? В эту самую минуту сверху донесся голос Омикрона: - Сударь! Сударь! - Что-нибудь новое! - воскликнул мистер Форсайт, поспешно вскочив со стула. Не успел он еще добраться до дверей, как яркий луч, прорвавшись через окно, разбросал блестящие искорки по бутылкам и стаканам, расставленным на столе. - Солнце!.. Солнце!.. - повторял мистер Форсайт, торопливо взбираясь по лестнице. - Ну, что тут скажешь? - проговорила Митс, опускаясь на стул. - Вот и убежал. А уж как запрется на замок в своей _верхотории_ со своим _Ами-Кроном_ - ищи ветра в поле! А завтрак будет съеден сам собой... святой дух, верно, подсобит... И все ради каких-то звезд! Так на своем красочном наречии выражалась славная Митс, хотя хозяин уже не мог ее слышать. Но даже, если б он и слышал ее, красноречие Митс на этот раз пропало бы даром. Дин Форсайт, задыхаясь от подъема по лестнице, входил уже в это время в свою обсерваторию. Юго-западный ветер посвежел и отогнал тучи на восток. Широкий просвет открывал вид на всю ту часть неба, где был замечен метеор. Вся комната была ярко освещена лучами солнца. - В чем дело? - спросил мистер Форсайт. - Солнце, - ответил Омикрон. - Но ненадолго. На западе уже снова появляются тучи. - Нельзя терять ни минуты! - воскликнул мистер Форсайт, наставляя свою трубу, в то время как слуга проделывал то же самое с телескопом. Добрых сорок минут - и с каким страстным увлечением! - возились они со своими приборами. Как терпеливо устанавливали их, регулировали винты, как тщательно ощупывали все углы и закоулки этой части небесной сферы!.. Ведь именно здесь, в таком-то восхождении и в таком-то склонении, болид был замечен ими в первый раз и затем пронесся над уостонским зенитом - в этом они были твердо убеждены. Но, увы! Ничего, ничего не было видно сейчас в этой части неба! Пуст был просвет, который, казалось, давал метеору возможность разгуляться на воле. Даже и самой мелкой точки не было видно в этом направлении! Никакого следа астероида! - Ничего! - разочарованно произнес мистер Форсайт, вытирая покрасневшие от прилива крови глаза. - Ничего! - будто печальное эхо, повторил Омикрон. Поздно было что-либо предпринимать сегодня. Тучи возвращались, небо снова темнело. Конец просвету, и на этот раз - уже на весь день. Скоро облака сольются в сплошную массу серовато-грязного цвета и прольются мелким дождем. Оставалось только, к великому отчаянию хозяина и слуги, отказаться от всяких наблюдений. - А между тем, - проговорил Омикрон, - мы твердо уверены, что видели его. - Еще бы не уверены! - воскликнул мистер Дин Форсайт, вздымая руки к небу. И тоном, в котором сквозили беспокойство и зависть, он добавил: - Мы вполне, вполне в этом уверены... Возможно ведь, что другие заметили его так же, как и мы... Ах, если б его видели мы одни!.. Не хватает только, чтобы и он, этот Сидней Гьюдельсон, тоже успел заметить наш метеор!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

где речь пойдет о докторе Сиднее Гьюдельсоне, о его супруге, миссис Флоре Гьюдельсон, о мисс Дженни и мисс Лу - их дочерях - Только бы этот проныра Форсайт не успел его тоже заметить! Так в это утро 21 марта обратился к самому себе доктор Сидней Гьюдельсон, сидя в полном одиночестве в своем кабинете. Сидней Гьюдельсон был врачом, и если не занимался медицинской практикой, то лишь потому, что предпочел посвятить все свои способности и досуг более обширному и высокому полю деятельности. Доктор Сидней Гьюдельсон был близким другом мистера Дина Форсайта, но в то же время и его соперником. Увлеченный той же страстью, он, как и Дин Форсайт, видел лишь бесконечные небесные пространства и, так же как и его друг, направлял все силы своего ума лишь на разгадку астрономических тайн вселенной. Доктор Гьюдельсон владел порядочным состоянием, частью доставшимся ему от родителей, частью полученным в приданое за миссис Гьюдельсон, в девичестве Флорой Клэридж. При умелом ведении дел состояние это вполне обеспечивало как его будущее, так и будущее его двух дочерей, Дженни и Лу Гьюдельсон, которым минуло одной восемнадцать, а другой - четырнадцать лет. Что касается самого доктора, то, выражаясь с изысканностью, следовало бы сказать, что сорок седьмая зима посыпала инеем его голову. Но, к сожалению, этот поэтический образ был бы здесь неуместен, ибо... мистер Гьюдельсон обладал такой плешью, что даже и самый ловкий Фигаро не нашел бы применения для своей бритвы. Астрономическое соперничество между Сиднеем Гьюдельсоном и Дином Форсайтом, существовавшее пока в скрытом состоянии, надо признаться, несколько омрачало дружбу между обеими семьями, которые когда-то жили в нерушимом согласии. Оба астронома-любителя не оспаривали, разумеется, друг у друга прав на такую-то планету или такую-то звезду, - ведь первые "открыватели" этих небесных светил в большинстве оставались неизвестными; но случалось нередко, что наблюдения обоих друзей в области астрономии или метеорологии служили поводом для споров, которые очень быстро переходили в ссору. Такие ссоры могли бы принимать еще более неприятную форму или даже кончаться некрасивыми сценами, если бы в природе существовала госпожа Форсайт. К счастью, такой дамы не существовало по той простой причине, что мистер Дин Форсайт остался холостяком и ему никогда даже и во сне не приходила мысль о женитьбе. Итак, у мистера Дина Форсайта не было супруги, которая под предлогом улаживания ссоры еще более обострила бы отношения. И, следовательно, были все шансы на то, что любая размолвка между обоими астрономами-любителями в кратчайший срок окончится примирением. Существовала, правда, некая миссис Флора Гьюдельсон. Но миссис Флора Гьюдельсон была чудесной женщиной, чудесной матерью, чудесной хозяйкой и обладала самым миролюбивым характером. Она была не способна злословить и не находила удовлетворения в клевете, как большинство наиболее почтенных дам из разных слоев общества Старого и Нового Света. И неслыханное явление: эта образцовая супруга всеми силами старалась урезонить своего мужа, когда он возвращался, пылая гневом, после какого-нибудь столкновения со своим ближайшим другом Форсайтом. И еще одно поразительное явление: миссис Гьюдельсон считала вполне естественным, чтобы муж, ее увлекался астрономией и витал в поднебесье, при условии, однако, чтобы он спускался оттуда каждый раз, когда она просила его спуститься. Ни в какой мере не следуя примеру Митс, которая житья не давала своему хозяину, миссис Гьюдельсон не терзала своего мужа. Обычно он появлялся в столовую со значительным опозданием. Она терпеливо сносила это, не ворчала на него и умудрялась сохранять кушанья незасушенными и неперегретыми. Она с уважением относилась к его заботам, когда он был озабочен. Она даже интересовалась его работой, и ее доброе сердце подсказывало ей нужные слова, чтобы подбодрить его, когда он, казалось, готов был заблудиться в бесконечном пространстве, рискуя не найти обратного пути. Вот это жена, какую можно пожелать всем мужьям, особенно если мужья эти увлекаются астрономией! К несчастью, такие жены встречаются только в романах. Старшая дочь миссис Гьюдельсон, Дженни, обещала пойти по стопам матери и следовать ее примеру на своем жизненном пути. Нет сомнения, что Фрэнсису Гордону, будущему мужу Дженни Гьюдельсон, суждено было стать счастливейшим из смертных. Не желая обидеть американских мисс, мы все же вынуждены сказать, что трудно было бы во всей Америке сыскать девушку, столь же очаровательную, столь же привлекательную и столь же щедро одаренную самыми высокими качествами. Дженни Гьюдельсон была прелестной блондинкой с голубыми глазами, со свежим цветом лица, красивыми руками и стройным станом, приветливая, скромная и столь же добрая, сколь и умная. Поэтому и Фрэнсис Гордон дорожил ею не меньше, чем дорожила она Фрэнсисом Гордоном. Племянник мистера Дина Форсайта сумел заслужить уважение всей семьи Гьюдельсон. Такая взаимная симпатия не замедлила выразиться в предложении, сделанном Фрэнсисом Гордоном и весьма благосклонно принятом родителями Дженни. Эти молодые люди так подходили друг другу! Дженни не может не принести счастья семейному очагу, - ведь она обладает для этого всеми совершенствами. Что же касается Фрэнсиса Гордона, то его при вступлении в брак обеспечит дядя, все состояние которого со временем и без того достанется племяннику. Но оставим в стороне эти разговоры о наследстве. Ведь речь идет не о будущем, а о настоящем, а настоящее соединяет в себе все условия для самого безоблачного счастья. Итак, Фрэнсис Гордон обручен с Дженни Гьюдельсон, а Дженни Гьюдельсон обручена с Фрэнсисом Гордоном. День свадьбы будет намечен в самое ближайшее время. Венчание совершит сам преподобный О'Гарт в главной церкви безмятежного города Уостона. Можете не сомневаться, что в день торжественной церемонии соберется множество народа, так как обе семьи пользуются равным уважением, и можете также быть уверены в том, что самой веселой, самой живой и самой подвижной будет в этот день крошка Лу [уменьшительное от "Луиза" (прим.авт.)]: ведь ей предстоит выполнять обязанность "подружки невесты" при своей любимой сестре. Ей нет и пятнадцати лет, крошке Лу, она имеет право быть юной, и она пользуется своим правом - уж поверьте мне! Это само вечное движение - непоседа и хохотунья, озорница, которой все нипочем. Она, не страшась, высмеивает даже "папины планеты". Но ей все прощается, ей спускают все. Доктор Гьюдельсон первый смеется над ее шутками и вместо наказания целует ее в румяную щечку. В общем, мистер Гьюдельсон - славный человек, только страшно упрямый и обидчивый. Кроме Лу, невинные проказы которой всегда сходили ей с рук, все остальные члены семьи проявляли полное уважение к привычкам и даже чудачествам хозяина дома. Углубленный в свои астрономо-метеорологические наблюдения, ревниво оберегая открытия, которые он делал, или полагал, что делает, он с трудом, несмотря на искреннюю привязанность к Дину Форсайту, сохранял дружеские отношения с таким серьезным соперником. Двое охотников на одном участке охоты, преследующие одну и ту же редкую дичь! Не раз на этой почве между друзьями пробегал холодок, который легко мог закончиться разрывом, не будь умиротворяющего влияния добрейшей миссис Гьюдельсон, которая, впрочем, в этом отношении всегда находила поддержку в своих дочерях и во Фрэнсисе Гордоне. Участники этого миролюбивого квартета возлагали большие надежды на предполагавшийся союз, рассчитывая, что он положит конец постоянным перепалкам. Когда брак между Фрэнсисом и Дженни еще теснее свяжет обе семьи, эти преходящие грозы станут не столь частыми и опасными. Кто знает? Не объединятся ли оба астронома-любителя в совместной работе и не станут ли они сообща продолжать свои астрономические поиски и наблюдения? Тогда ведь они получат возможность честно поделить дичь, открытую ими (пусть даже и не убитую!) в обширных небесных пространствах. Дом доктора Гьюдельсона был на редкость комфортабельным. Во всем Уостоне не найти было бы дома, содержащегося в таком порядке. Особняк доктора, расположенный между садом и двором, окруженный деревьями и зелеными лужайками, находился как раз посредине Морисс-стрит. Это было двухэтажное здание. Семь окон второго этажа выходили на улицу. Над крышей с левой стороны возвышалось подобие мезонина или четырехгранной башни, высотой метров в тридцать, заканчивавшейся террасой, обнесенной перилами. В одном из углов площадки высилась мачта, на которую в воскресенье и в праздничные дни поднимали украшенный пятьдесят одной звездой флаг Соединенных Штатов Америки. Комната, расположенная в верхней части башни, была предназначена для занятий хозяина дома. Здесь были расставлены приборы доктора - подзорные трубы, телескопы. Но в особенно ясные ночи он переносил их на террасу, откуда ему удобнее было окинуть взглядом небосвод. Именно здесь, несмотря на все предостережения жены, доктор подхватывал самые злостные бронхиты и гриппы. - Кончится тем, - любила повторять мисс Лу, - что папа заразит насморком свои планеты. Но доктор не желал слышать никаких доводов, и в зимние дни, когда небо бывало особенно ясным и чистым, не отступал даже перед морозом в семь или восемь градусов. Из обсерватории в доме на Морисс-стрит можно было без труда разглядеть башню дома на Элизабет-стрит. Между ними было не более полумили, и их не заслоняли друг от друга ни густая листва деревьев, ни здания, ни памятники. Даже и без помощи телескопа или подзорной трубы, в обыкновенный бинокль можно было рассмотреть людей, находящихся на площадке той или другой башни. Но Дину Форсайту, надо полагать, было вовсе не до того, чтобы разглядывать Сиднея Гьюдельсона, а Сидней Гьюдельсон не стал бы терять время на то, чтобы разглядывать Дина Форсайта. Их взоры были устремлены выше, куда выше! Но Фрэнсис Гордон, естественно, старался разглядеть, не стоит ли на площадке Дженни Гьюдельсон, и нередко взгляды молодых людей встречались сквозь стекла биноклей. В этом, полагаю, не было ничего дурного. Нетрудно было бы установить между обоими домами телеграфную или телефонную связь. Провод, протянутый от башни на Элизабет-стрит к башне на Морисс-стрит, легко мог бы передать Дженни Гьюдельсон ласковые слова Фрэнсиса Гордона и приветы Дженни Гьюдельсон Фрэнсису Гордону. Но так как Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон никогда не испытывали желания обмениваться такими нежностями, то им даже и в голову не могло прийти связать обе башни волшебной нитью. Возможно, что этот пробел будет восполнен тогда, когда жених и невеста превратятся а супругов. Связь брачная, а за ней - связь электрическая еще теснее соединят эти две семьи. После полудня, в тот самый день, когда славная, хоть и непокладистая Митс предоставила читателю возможность ознакомиться с образцом своего сочного красноречия, Фрэнсис Гордон явился с обычным визитом к миссис Гьюдельсон и к ее дочерям ("не к дочерям, а к дочери", - поправила Лу, стараясь принять обиженный вид). Можно сказать с полным правом, что его принимали в этом доме, как некое божество. Он не был еще мужем Дженни, - пусть так. Но Лу желала, чтобы он был уже ее братом, а то, что вбивала себе в голову эта девочка, крепко застревало там. Что же касается доктора Гьюдельсона, то он заперся в своей башне с четырех часов утра. Появившись с опозданием к завтраку, так же как и Дин Форсайт, он поспешно поднялся на площадку в ту самую минуту, когда солнце начало выходить из-за облаков. Так же, как и его соперник, поглощенный своими наблюдениями, он не проявлял ни малейшего намерения спуститься вниз. А между тем без его участия невозможно было разрешить важный вопрос, который обсуждался в гостиной. - Вот как! - воскликнула Лу, как только молодой человек показался на пороге. - Вот и мистер Фрэнсис, неизменный мистер Фрэнсис... Честное слово, он вечно тут как тут! Фрэнсис Гордон только погрозил девочке пальцем, и когда все уселись, завязалась безыскусственная дружеская беседа. Казалось, эти люди вовсе и не расставались со вчерашнего дня. Да и в самом деле: мысленно во всяком случае жених и невеста ни на минуту не разлучались. Мисс Лу даже утверждала, что "неизменный Фрэнсис" вечно пребывал в их доме и что даже тогда, когда он делал вид, будто выходит на улицу через парадную дверь, он тут же возвращался через садовую калитку. Говорили в этот день о том же, о чем говорили ежедневно. Дженни ловила слова Фрэнсиса с серьезным видом, не нарушавшим ее женственного обаяния. Они глядели друг на друга и строили планы на будущее, осуществление которых было уже не за горами. Да и почему бы действительно осуществление этих планов могло запоздать? Фрэнсис Гордон присмотрел уже в западной части города на Ламбет-стрит хорошенький домик с видом на Потомак и совсем недалеко от Морисе-стрит. Такой домик вполне должен был удовлетворить потребности молодой четы. Миссис Гьюдельсон обещала пойти посмотреть этот дом и, если он придется по вкусу будущей жилице, в течение ближайшей недели снять его. Лу, разумеется, отправится вместе с матерью и старшей сестрой. Она не могла допустить и мысли, чтобы обошлись без ее совета. - Да, кстати! - воскликнула она вдруг. - А мистер Форсайт? Разве он не собирался зайти сегодня? - Дядя зайдет около четырех, - сказал Фрэнсис Гордон. - Ведь его присутствие необходимо для разрешения этого вопроса, - заметила миссис Гьюдельсон. - Он это знает и непременно придет. - Если он не придет, - воскликнула Лу, угрожающе подняв свою маленькую ручку, - ему придется иметь дело со мной, и ему нелегко будет от меня отделаться! - А мистер Гьюдельсон? - спросил Фрэнсис. - Ведь он нужен нам не менее, чем мой дядя. - Отец в своей обсерватории, - произнесла Дженни. - Он спустится, как только ему доложат о приходе мистера Форсайта. - Беру это на себя, - объявила Лу. - Я живо вскарабкаюсь к нему в шестой этаж. И в самом деле: присутствие мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона было совершенно необходимо. Ведь речь еще шла и о том, чтобы назначить точный день свадебной церемонии. Предполагалось, что свадьба должна быть отпразднована возможно скорее, при том, однако, непременном условии, что успеют закончить нарядное платье "подружки невесты", - длинное, как у настоящей барышни, платье, которое Лу рассчитывала в первый раз надеть в этот торжественный день. Поэтому понятна и шутка, которую позволил себе Фрэнсис: - А что, если вдруг это замечательное платье не будет готово? - Тогда придется отложить свадьбу! - властно заявила маленькая особа. И ответ этот сопровождался таким взрывом хохота, что его не мог не услышать на вершине своей башни почтенный доктор Гьюдельсон. Стрелка часов между тем неумолимо скользила по циферблату, а мистер Форсайт все не появлялся. Как старательно ни высовывалась Лу в окно, откуда виден был подъезд, - мистера Форсайта не было и в помине. Оставалось только вооружиться терпением - оружием, владеть которым Лу вовсе не была способна. - А ведь дядя мне твердо обещал, - повторял Фрэнсис Гордон. - Не понимаю, что с ним творится последние дни... - Надеюсь, - воскликнула Дженни, - мистер Форсайт не захворал? - Нет, но он чем-то озабочен, поглощен своими мыслями. Из него и двух слов не вытянешь. Не знаю, что у него засело в голове. - Осколок звезды! - воскликнула девочка. - То же самое происходит с моим мужем, - проговорила миссис Гьюдельсон. - Все последние дни он кажется мне еще более сосредоточенным, чем всегда. Его немыслимо вытащить из обсерватории. В небесах, видно, творится нечто необыкновенное. - По правде говоря, и я, глядя на дядю, склонен так думать. Он никуда не ходит, не спит, почти ничего не ест, забывает время обеда и ужина. - Представляю себе, в каком восторге Митс! - вставила Лу. - Она бесится! - ответил Фрэнсис. - Но ничего не помогает. Дядюшка прежде всегда побаивался воркотни своей старой служанки, а теперь он и внимания на нее не обращает. - Точь-в-точь как у нас! - с улыбкой проговорила Дженни. - Сестренка моя как будто потеряла всякое влияние на папу... а всем, кажется, известно, как велико было это влияние. - Да неужели же это возможно, мисс Лу? - тем же шутливым тоном спросил Фрэнсис. - К сожалению, это правда, - ответила девочка. - Но только... терпение! Терпение!.. Мы с Митс урезоним и папу и дядюшку! - Но что в конце-то концов с ними могло приключиться? - молвила Дженни. - Потеряли какую-нибудь замечательную планету, - воскликнула Лу. - Только бы им удалось разыскать ее до свадьбы!.. - Шутки шутками, - перебила ее миссис Гьюдельсон, - а мистера Форсайта нет как нет. - Скоро уже половина пятого! - заметила Дженни. - Если мой дядя не явится в течение ближайших пяти минут, я побегу за ним! - решительно заявил Фрэнсис Гордон. В эту самую минуту раздался звонок у входных дверей. - Это мистер Форсайт, - сказала Лу. - Он звонит не переставая. Вот так звон! Держу пари, что он прислушивается к звуку полета какой-нибудь кометы и не замечает даже, что звонит. И в самом деле - это был мистер Форсайт. Он быстро вошел в гостиную, где Лу встретила его градом упреков: - Опоздали!.. Опоздали!.. Остается только бранить вас! - Здравствуйте, миссис Гьюдельсон, добрый день, дорогая моя Дженни, - произнес он, целуя молодую девушку, - добрый день, крошка! - повторил он, похлопав девочку по щеке. Все это мистер Форсайт говорил и делал с видом крайней рассеянности. Мысли его, как раньше говорила Лу, "витали в пространстве". - Видя, что вы не приходите, дядюшка, - сказал Фрэнсис Гордон, - я уже готов был предположить, что вы забыли о своем обещании. - Да, признаюсь: чуть не забыл! Прошу извинения у миссис Гьюдельсон. К счастью, Митс мне напомнила... да еще как! - Так вам и надо! - объявила Лу. - Ну, сжальтесь же надо мной, маленькая мисс... Серьезные заботы... Я, быть может, нахожусь накануне интереснейшего открытия... - Совсем, как папа... - начала Лу. - Что? - воскликнул мистер Форсайт, подскочив так, словно где-то в глубине его кресла распрямилась пружина. - Вы сказали, что доктор?.. - Мы ничего не сказали, дорогой мистер Форсайт, - поспешила ответить миссис Гьюдельсон, опасаясь, и не без основания, что может возникнуть новый повод для соперничества между ее мужем и дядей Фрэнсиса Гордона. - Лу, сходи за папой, - добавила она, стараясь сгладить неловкость. С легкостью птицы девочка устремилась к обсерватории. Нет сомнения, что она взбежала по лестнице, вместо того чтобы выпорхнуть в окно, только из нежелания пустить в ход крылья. Минуту спустя в гостиной появился доктор Гьюдельсон. Вид у него был торжественный, взгляд утомленный, лицо - налитое кровью настолько, что можно было опасаться удара. Мистер Дин Форсайт и он обменялись рукопожатием, но рукопожатие это было лишено сердечности. Они искоса, словно с недоверием, следили друг за другом. Но, невзирая ни на что, обе семьи собрались здесь с целью назначить день свадьбы, или - выражаясь словами Лу - день встречи планет "Фрэнсис" и "Дженни". Так как все сходились на том, что свадьбу следует отпраздновать возможно скорее, разговор длился недолго. Трудно даже сказать, отнеслись ли мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон с должным вниманием к обсуждаемому вопросу. Можно предполагать, что оба они в эти минуты гнались за каким-нибудь заблудившимся в пространстве астероидом, в то же время с тревогой задавая себе вопрос, не близок ли уже, чего доброго, соперник к желанному открытию. Ни тот, ни другой, однако, не возражали против того, чтобы день свадьбы был назначен на 15 мая. Принимая во внимание, что сегодня было 21 марта, до свадьбы оставалось почти два месяца и должно было хватить времени на то, чтобы обставить квартиру молодой четы всем необходимым. - И на то, чтоб дошить мое платье! - добавила Лу с серьезнейшим видом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

о том, как два письма, отправленные одно - в обсерваторию города Питсбурга, а другое - в обсерваторию Цинциннати, были приобщены к делам о болидах Господину директору обсерватории в Питсбурге, Пенсильвания. Уостон, 24 марта .... г. Господин директор! Честь имею довести до Вашего сведения следующий факт, могущий представить интерес для астрономической науки. Утром 16 марта нынешнего года я обнаружил болид, пересекавший со значительной скоростью северную часть небесного свода. Траектория метеора, заметно идущая по линии с севера на юг, образовывала по отношению к меридиану угол в 3o31', который мне удалось рассчитать с полной точностью. Было ровно семь часов тридцать семь минут двадцать секунд, когда метеор оказался в объективе моей подзорной трубы, и ровно семь часов тридцать семь минут двадцать девять секунд, когда он исчез. С тех пор, несмотря на самые тщательные поиски, мне не удалось его больше увидеть. Прошу Вас поэтому принять к сведению сделанное мною наблюдение, а также известить меня о получении данного письма, для того чтобы (если вышеупомянутый метеор появится снова) за мной остался бы приоритет в отношении этого ценного открытия. Прошу Вас, господин директор, принять выражения моего глубочайшего уважения. Остаюсь преданный Ваш слуга. Дин Форсайт. Элизабет-стрит. Господину директору обсерватории в Цинциннати, Огайо. Уостон, 24 марта .... г. Господин директор! Утром 16 марта, в промежутке времени от семи часов тридцати семи минут двадцати секунд до семи часов тридцати семи минут двадцати девяти секунд мне посчастливилось открыть новый болид, двигавшийся с севера на юг по северной части небесного свода. Направление его образовывало по отношению к меридиану угол в 3o31'. В дальнейшем мне уже ни разу не удалось проследить траекторию этого метеора. Однако в том случае, если он, в чем я не сомневаюсь, снова появится на нашем горизонте, мне кажется, будет справедливым, чтобы я считался автором этого открытия, которое с полным правом может быть занесено в летопись современной астрономической науки. С этой целью я беру на себя смелость обратиться к Вам с настоящим письмом и буду Вам очень обязан, если Вы подтвердите его получение. Примите, милостивый государь, мой нижайший поклон и уверения в совершенном почтении. Доктор Сидней Гьюдельсон. Морисе-стрит 17.

ГЛАВА ПЯТАЯ

в которой, несмотря на самые отчаянные старания, мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон только из газет черпают сведения о своем метеоре Ответ на оба вышеприведенных письма, отправленных под тройной печатью в адрес директоров обсерваторий Питсбурга и Цинциннати, мог заключаться в простой расписке и извещении о том, что сообщение зарегистрировано по всей форме. Заинтересованные лица большего и не требовали. Оба они твердо надеялись в самое ближайшее время снова найти свой метеор. Чтобы астероид скрылся в небесных глубинах так далеко, что освободился от земного притяжения, что он никогда не появится в поле видимости подлунного мира, - такую возможность они отказывались допустить. Нет, подчиняясь строгой закономерности, метеор должен был снова появиться на горизонте Уостона. Его можно будет увидеть, снова сообщить о его появлении, определить его координаты. И тогда он будет значиться на небесной карте, окрещенный славным именем того, кто его открыл. Но кто именно увидел метеор первым? Вопрос весьма сложный, способный поставить в тупик даже и такого судью, как Соломон. В день, когда снова появится метеор, двое будут оспаривать первенство. Если бы Фрэнсис Гордон и Дженни Гьюдельсон отдавали себе отчет в опасности положения, они, наверно, молили бы бога сделать так, чтобы их свадьба была отпразднована до возвращения злополучного метеора. И нет никакого сомнения, что и миссис Гьюдельсон, и Лу, и Митс, так же как и все друзья обоях семейств, присоединились бы к этим молитвам. Но никто ничего не знал и, несмотря на все возраставшее беспокойство обоих соперников (беспокойство, которое все близкие отмечали, не находя ему объяснений), никто из обитателей дома на Морисс-стрит, за исключением доктора Гьюдельсона, не интересовался тем, что происходит в небесных глубинах. Все были поглощены другими делами: нужно было нанести и принять визиты, разослать пригласительные карточки на свадьбу, приготовить все к церемонии, выбрать свадебные подарки, - все это, по словам крошки Лу, было равносильно двенадцати подвигам Геркулеса. И к тому же нельзя было терять ни часу. - Когда выдают замуж первую дочь, - твердила Лу, - это дело серьезное. Со второй - все гораздо проще! Великое дело - привычка! Не приходится бояться что-нибудь прохлопать. Вот увидите - со мной все пойдет как по маслу! - Вот как? - дразнил ее Фрэнсис Гордон. - Мисс Лу, как видно, подумывает о замужестве? Нельзя ли узнать имя счастливого смертного?.. - Думайте о собственной женитьбе, - возражала девочка, - и не суйте носа в мои дела! И без того у вас хватит забот. Миссис Гьюдельсон, как обещала, осмотрела дом на Ламбет-стрит. Что касается доктора, то было бы безумием рассчитывать на него. - Все, что вы сделаете, будет сделано превосходно, миссис Гьюдельсон, я полностью полагаюсь на вас, - сказал он жене в ответ на ее предложение осмотреть будущее жилье молодой четы. - Да, кроме того, это прежде всего касается Фрэнсиса и Дженни. - Послушайте, папа, - проговорила Лу. - Неужели вы и в день свадьбы не спуститесь с вашей башни? - Ну, разумеется, спущусь, Лу! - И появитесь в церкви Сент-Эндрью, ведя под руку вашу старшую дочь? - Конечно, конечно, Лу! - В черном фраке, в белом жилете, в черных брюках и не забудете белого галстука? - Ну, конечно, конечно! - И не согласитесь ли вы забыть ваши планеты и выслушать проповедь, которую преподобный О'Гарт произнесет с большим чувством? - Ну, разумеется же, Лу. Но ведь день свадьбы еще не наступил. А раз сегодня небо ясное, что случается теперь редко, отправляйтесь вы без меня. Итак, миссис Гьюдельсон, Дженни, Лу и Фрэнсис предоставили доктору возиться со своими подзорными трубами и телескопами, тогда как мистер Дин Форсайт несомненно проделывал то же самое у себя в башне на Элизабет-стрит. Будет ли, однако, упорство обоих друзей вознаграждено и появится ли снова перед стеклами их объективов уже замеченный ими однажды метеор? Направляясь к дому по Ламбет-стрит, миссис Гьюдельсон с дочерьми и будущим зятем спустились по Морисс-стрит и пересекли площадь Конституции, где на пути их приветствовал судья Джон Прот. Затем они поднялись по Эксетер-стрит точно так же, как несколько дней назад Сэт Стенфорт, поджидавший мисс Аркадию Уокер, и добрались до Ламбет-стрит. Дом производил самое приятное впечатление, и все в нем было устроено согласно современным требованиям комфорта. Окна рабочего кабинета и столовой выходили в сад, - правда, небольшой, но радующий Глаз клумбами, на которых уже начинали распускаться первые весенние цветы. Кладовые и кухня помещались в полуподвале согласно англосаксонской моде. Второй этаж не уступал первому в отношении удобства и уюта, и Дженни оставалось только поздравить своего жениха с тем, что ему удалось найти такую очаровательную виллу. Миссис Гьюдельсон вполне разделяла мнение дочери и уверяла, что во всем Уостоне нельзя было бы подыскать ничего лучшего. Но все эти похвалы показались еще более заслуженными, когда посетители поднялись на самый верх. Здесь была расположена обширная терраса, откуда открывался чудесный вид. С этой террасы можно было охватить взором течение Потомака и дальше, по ту сторону его, различить поселок Стилл, откуда прибыла для встречи с Сэтом Стенфортом мисс Аркадия Уокер. Словно на ладони был виден и весь город Уостон со своими колокольнями, высокими крышами общественных зданий и зеленеющими вершинами деревьев. - Вот площадь Конституции, - воскликнула Дженни, поднося к глазам бинокль, который, по совету Фрэнсиса, она захватила особой. - Вот Морисс-стрит... Я вижу наш дом и башню, на которой развевается флаг... Погодите... На башне стоит кто-то... - Папа, - без колебания определила Лу. - Да кому же и быть там, как не ему! - проговорила миссис Гьюдельсон. - Ну конечно папа, - подтвердила девочка, без стеснения завладевшая биноклем. - Я его узнаю. Он возится с подзорной трубой... И будьте уверены - ему и в голову не придет повернуть трубу в нашу сторону... Вот если б мы находились на Луне... - Раз вам виден ваш дом, мисс Лу, - перебил ее Фрэнсис, - то, может быть, вам удастся разглядеть и дом моего дяди? - Хорошо, хорошо! - ответила девочка. - Только дайте мне поискать. Я его сразу узнаю по круглой вышке!.. Он где-то в этой стороне... Погодите!.. Вот! Вот! Вижу! Лу не ошиблась. Это действительно был дом мистера Дина Форсайта. - На площадке, вверху башни, кто-то стоит! - заговорила Лу снова, внимательно вглядываясь вдаль. - Дядюшка, разумеется, - сказал Фрэнсис. - Он не один. - С ним, конечно, Омикрон. - И можно не колеблясь сказать, чем они занимаются, - вставила миссис Гьюдельсон. - Они занимаются тем же, чем и папа, - с оттенком грусти произнесла Дженни, которой постоянное соперничество между мистером Дином Форсайтом и доктором Гьюдельсоном внушало некоторую тревогу. Осмотр был окончен. Лу еще раз выразила свое полное удовлетворение, и миссис Гьюдельсон с дочерьми и Фрэнсисом Гордоном вернулась в дом на Морисс-стрит. Было решено завтра же заключить контракт с владельцем маленькой виллы, а затем заняться меблировкой, с тем чтобы к 15 мая все было готово. Но и мистер Дин Форсайт, равно как и доктор Гьюдельсон, тем временем не сидели сложа руки. Какого напряжения и физических и душевных сил, каких непрекращающихся наблюдений и в ясные дни и в безоблачные ночи потребуют от них поиски болида, который упорно не появлялся на горизонте!.. Пока что, не взирая на все свои старания, оба астронома трудились напрасно. Ни днем, ни ночью не удавалось разглядеть метеор при его прохождении над Уостоном. - Да появится ли он вообще когда-нибудь! - со вздохом говорил Дин Форсайт после долгого дежурства у телескопа. - Появится, - отвечал с непоколебимой уверенностью Омикрон. - Я готов даже сказать: уже приближается. - Так почему же мы его не видим? - Потому что он пока невидим. - С ума можно сойти, - со стоном шептал мистер Дин Форсайт. - Но... если он не видим для нас, то и другие не могут его разглядеть... по крайней мере в Уостоне. - Безусловно, - подтверждал Омикрон. Так рассуждали хозяин и слуга. Такие же речи, но только в форме монолога, вырывались из уст доктора Гьюдельсона, которого неудача готова была привести в отчаяние. Оба получили из обсерваторий Питсбурга и Цинциннати ответы на свои письма. Сообщения о метеоре, замеченном ими 16 марта в северной части неба над городом Уостоном, было принято к сведению и официально зарегистрировано. В ответном письме далее говорилось, что до сих пор заметить где-либо вышеуказанный болид никому не удалось, но если он появится, то мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон будут немедленно об этом извещены. Обе обсерватории, само собой разумеется, ответили обоим астрономам-любителям в отдельности, не зная, что каждый из них приписывает себе честь этого открытия и рассчитывает на признание за ним первенства. После получения такого ответа и башня на Элизабет-стрит и башня на Морисс-стрит могли бы прекратить свои утомительные поиски. Обсерватории обладали куда более мощными и точными инструментами, и если метеор не окажется лишь блуждающей массой, если он движется по замкнутой орбите и если, наконец, он снова появится в условиях, уже однажды отмеченных, подзорные трубы и телескопы Питсбурга и Цинциннати сумеют его уловить. Доктору Гьюдельсону и мистеру Дину Форсайту следовало поэтому благоразумно довериться ученым, работающим в этих прославленных учреждениях. Но мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон были астрономами, а не мудрецами. Поэтому они продолжали свои наблюдения с неослабевающим упорством, внося в свою работу все больший и больший пыл. Хоть они и не делились друг с другом своими заботами, но оба чувствовали, что охотятся за одной и той же дичью, и боязнь отстать от соперника не давала ни минуты покоя ни тому, ни другому. Соперничество грызло их и не могло не отразиться на отношениях между обоими семействами. Да и в самом деле, были все основания для беспокойства. Подозрения переходили в уверенность, и мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон, когда-то так тесно связанные дружбой, перестали даже бывать друг у друга. Какое тяжелое положение для жениха и невесты! Они виделись, правда, ежедневно: дверь дома на Морисс-стрит не была закрыта для Фрэнсиса Гордона. Миссис Гьюдельсон относилась к нему с прежним доверием и дружбой. Однако он чувствовал, что доктора его присутствие стесняет и тяготит. Но не то еще бывало, когда при докторе упоминалось имя Дина Форсайта. Доктор Гьюдельсон в такие минуты бледнел, затем кровь приливала к его лицу, глаза его метали молнии, которые едва могли скрыть быстро опускавшиеся веки. И те же симптомы, указывающие на взаимную антипатию, можно было констатировать и у Дина Форсайта. Миссис Гьюдельсон напрасно пыталась разгадать причины такого охлаждения, - вернее даже отвращения, которое бывшие приятели питали теперь друг к другу. Муж в ответ на ее расспросы коротко обрывал ее: - Оставьте! Все равно вам не понять!.. Никогда я не ожидал от Форсайта такого поведения. Какого поведения? Добиться объяснений было невозможно. Даже Лу, эта любимица отца, которой все разрешалось, ничего не знала. Она, правда, предложила отправиться прямо в башню к мистеру Форсайту, но Фрэнсис отговорил ее. "Нет, никогда не считал я Гьюдельсона способным на такое отношение ко мне!" - таков, видимо, был бы единственный ответ, которого, как и от доктора, можно было ожидать от дядюшки Фрэнсиса. И лучшим доказательством мог служить прием, который встретила Митс, осмелившаяся коснуться этого вопроса. - Не суйтесь в чужие дела! - сухо оборвал ее мистер Форсайт. Раз уж мистер Дин Форсайт позволил себе в таком тоне ответить грозной Митс, - значит, положение и в самом деле было серьезное. Что до Митс, то у нее _даже дух сперло_, выражаясь ее красочным языком, и она уверяла, что ей пришлось _до кости прикусить себе язык_, чтобы не ответить мистеру Форсайту дерзостью на дерзость. Мнение Митс о том, что с ее хозяином творится что-то неладное, было непоколебимо, и она не считала нужным его скрывать. Мистер Форсайт, по ее убеждению, просто спятил, и объяснялось это, как она утверждала, той неудачной позой, которую ему приходилось принимать, когда он _глазел во все трубы_, в особенности когда при некоторых наблюдениях он бывал вынужден запрокидывать голову назад. Митс считала, что мистер Форсайт вывихнул себе что-то _в головном позвоночнике_. Но нет такой тайны, которая бы в конце концов не раскрылась. О том, что происходит, окружающие узнали от Омикрона, который нечаянно проговорился. Хозяин, по его словам, открыл необыкновенный болид и опасался, что доктору Гьюдельсону удалось сделать такое же открытие. Так вот, значит, в чем крылась причина этой нелепой ссоры! Метеор. Болид. Аэролит [то же, что и метеорит]. Блуждающая звезда! Какой-то камень, просто огромный булыжник, о который грозила разбиться свадебная колесница Фрэнсиса и Дженни! Крошка Лу поэтому без стеснения посылала к черту "все эти метеоры, а вместе с ними и всю небесную механику". Время между тем шло да шло... Март сменился апрелем. Скоро настанет день, назначенный для свадьбы. Не случится ли что-нибудь до этого?.. До сих пор это злополучное соперничество основывалось только на предположениях, на гипотезах. Но что произойдет, если открытие, сделанное бывшими друзьями, в силу какого-нибудь неожиданного события станет официальным, если оно столкнет соперников лбами? Все эти, вполне естественные, опасения, однако, не приостанавливали приготовлений к свадьбе. Все будет готово вовремя, даже длинное платье мисс Лу. Первая половина апреля прошла в ужасных атмосферных условиях: дождь, ветер, небо, затянутое тучами, которые ни на мгновение не расходились. Не показывалось ни солнце, которое в этот период описывало довольно крутую дугу над горизонтом, ни почти полная луна, которая должна была бы освещать небесное пространство, ни a fortiori [тем более, особенно (лат.)] злополучный метеор. Миссис Гьюдельсон, Дженни, Фрэнсис Гордон и не думали сожалеть о полной невозможности вести какие-либо астрономические наблюдения. И никогда еще Лу, ненавидевшая дождь и ветер, так не радовалась ясному небу, как радовалась теперь упорному ненастью: - Хоть бы так продолжалось до самой свадьбы, и пусть еще три недели не показываются ни солнце, ни луна, ни самая крохотная звездочка! Но вопреки мольбам Лу положение изменилось. В ночь с 15 на 16 апреля северный ветер прогнал туман, и небо вновь приобрело свою безукоризненную ясность. Мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон, каждый из своей башни, снова принялись ощупывать небесное пространство над Уостоном от горизонта и до зенита. Промелькнул ли снова метеор перед стеклами их подзорных труб? Нужно полагать, что нет, если судить по угрюмому выражению их лиц. Одинаково скверное у обоих настроение говорило за то, что и тот и другой потерпели одинаковую неудачу... Так оно и было на самом деле. Мистер Сидней Гьюдельсон ничего не узрел в небесном пространстве, и мистеру Дину Форсайту так же мало посчастливилось, как и его сопернику. Неужели же они действительно заметили в тот раз всего лишь блуждающий метеор, навсегда освободившийся от земного притяжения? Заметка, появившаяся 19 апреля в одной из газет, уяснила положение. В заметке этой, исходившей из Бостонской обсерватории, было сказано следующее: "Третьего дня, в пятницу 17 апреля, в девять часов девятнадцать минут и девять секунд вечера болид необычайных размеров пересек с головокружительной скоростью западную часть неба. Нужно отметить удивительное обстоятельство, лестное для города Уостона: по имеющимся сведениям, этот метеор в один и тот же день и в один и тот же час был одновременно замечен двумя весьма почтенными жителями этого города. По мнению Питсбургской обсерватории, это тот самый болид, о появлении которого поставил 24 марта в известность обсерваторию мистер Дин Форсайт, а по мнению обсерватории города Цинциннати - тот самый болид, о котором сообщил того же числа доктор Сидней Гьюдельсон. Как мистер Дин Форсайт, так и мистер Сидней Гьюдельсон постоянно жительствуют в городе Уостоне, где пользуются всеобщим уважением".

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой содержатся более или менее фантастические сведения о метеорах вообще и в частности, о болиде, честь открытия которого оспаривают друг у друга господа Форсайт и Гьюдельсон Если какой-либо континент вправе гордиться одной из стран, входящих в его состав, как отец гордится одним из своих детей, то это право, разумеется, принадлежит Северной Америке. Если какая-либо республика вправе гордиться одним из штатов, входящих в ее состав, то речь, конечно, идет о Соединенных Штатах Америки. Если какой-либо из пятидесяти одного штата, украшающих пятьдесят одной звездой угол знамени Федерации, вправе гордиться своей столицей, то речь, конечно, идет о Виргинии и ее столице Ричмонде. И если, наконец, какой-либо город Виргинии вправе гордиться своими сынами, то это Уостон, где только что было сделано столь блестящее открытие, которому суждено занять одно из самых значительных мест в ряду астрономических открытий нашего века! Таково во всяком случае было твердое убеждение всех уостонцев. Легко себе представить, что газеты - во всяком случае уостонские - поместили восторженные статьи о мистере Дине Форсайте и докторе Гьюдельсоне: Разве слава этих двух знаменитых граждан не отбрасывала лучи своего сияния на весь город? Кто из жителей города не ощутил на себе отблеска их славы? И само название города Уостона разве не останется неразрывно связанным с этим открытием? В гуще американского населения, где так падки на сенсацию и где борьба мнений разгорается с такой бешеной страстностью, немедленно же сказался эффект этих восторженных статей. Читатель поэтому не удивится (а если удивится, то ему придется поверить нам на слово), что с этого самого дня население шумными толпами устремлялось к домам на Морисс-стрит и на Элизабет-стрит. Никто не имел представления о соперничестве, разгоравшемся между мистером Форсайтом и мистером Гьюдельсоном. Восторг толпы объединял их воедино, - в этом не могло быть сомнения. Оба их имени были и должны были остаться до скончания веков соединенными вместе настолько прочно, что, быть может, через тысячелетия будущие историки станут утверждать, что оба эти имени принадлежали одному и тому же лицу. Но, не дожидаясь, пока время выверит обоснованность таких гипотез, мистер Дин Форсайт вынужден был появиться на террасе своей башни, а мистер Гьюдельсон на площадке своей обсерватории, чтобы ответить на приветствия толпы. Раздавалось оглушительное "ура", и оба астронома-любителя кланялись и благодарили. Внимательный наблюдатель, однако, мог бы заметить, что лица их не выражали настоящей радости. Какая-то тень омрачала их торжество, словно облако, заслоняющее солнце. Они невольно искоса поглядывали - мистер Форсайт на башню мистера Гьюдельсона, а мистер Гьюдельсон на башню мистера Форсайта. Каждый видел своего соперника, отвечающего на аплодисменты уостонской толпы, и приветствия, которыми их встречали, казались не столь сладостными, сколь горько звучали аплодисменты, которыми награждали соперников. В действительности и там и тут приветствия и крики были одинаково искренни. Толпа не делала различия между обоими астрономами. Сограждане приветствовали Дина Форсайта с не меньшим пылом, чем доктора Гьюдельсона. Но какими замечаниями обменивались под шум оваций Фрэнсис Гордон и служанка Митс, с одной стороны, и миссис Гьюдельсон, Дженни и Лу - с другой? Не опасались ли они, что заметка, посланная Бостонской обсерваторией в редакции газет, могла оказаться чреватой тяжелыми последствиями?. То, что до сих пор составляло тайну, стало явным. Теперь уже мистер Форсайт и мистер Гьюдельсон знали, что являются соперниками. Не приходилось ли ожидать, что оба астронома-любителя будут добиваться если не награды, то признания права на первенство в этом открытии, что могло бы привести к скандалу, крайне неприятному для обоих семейств? Нетрудно угадать, какие чувства волновали миссис Гьюдельсон и Дженни, в то время как толпа шумела перед их домом. Если доктор и появлялся на террасе своей башни, то жена его и дочь категорически отказывались показаться публике. Обе они, с тяжелым сердцем, укрывшись за плотными занавесями, глядели на это шумное сборище людей, не предвещавшее им ничего доброго. Если мистер Форсайт и мистер Гьюдельсон, поддавшись нелепому чувству зависти, станут оспаривать друг у друга право на метеор, не примет ли публика сторону того или другого из них? У каждого будут свои приверженцы, и в разгаре страстей, овладевших городом, каким тогда окажется положение будущих супругов, этих Ромео и Джульетты, когда простой научный спор превратит обе семьи в неких Монтекки и Капулетти? Лу - та просто была в ярости. Она хотела распахнуть окно, обругать собравшихся и сокрушалась о том, что под рукой нет пожарной кишки, которой можно было бы окатить толпу и утопить все восторженные крики в потоках холодной воды. Миссис Гьюдельсон и Дженни с трудом удалось умерить пыл разгорячившейся девочки. В доме на Элизабет-стрит положение было в точности такое же. И Фрэнсис Гордон также охотно отправил бы ко всем чертям этих восторженных почитателей, по вине которых могло обостриться еще больше и без того уже натянутое положение. И он также воздержался от появления на террасе, тогда как мистер Дин Форсайт и Омикрон красовались перед толпой, не скрывая, насколько удовлетворено их тщеславие. Подобно тому как миссис Гьюдельсон приходилось всеми силами сдерживать вспышки Лу, так же и Фрэнсис Гордон вынужден был успокаивать рассвирепевшую Митс. Митс грозилась ни более ни менее, как "вымести прочь с улицы всех этих крикунов", что в ее устах звучало отнюдь не пустой угрозой. Нет сомнения, что орудие, которым она ежедневно действовала с такой виртуозностью, и здесь оказалось бы вовсе не безобидным. Но... встречать метлой людей, собравшихся приветствовать вас, было бы, пожалуй, слишком запальчиво. - Ах, сынок ты мой! - восклицала старуха. - Не спятили ли эти крикуны с ума? - Я готов этому поверить, - ответил Фрэнсис Гордон. - И все это из-за какого-то большущего камня, который болтается по небу. - Да, да, Митс! - Какой-то _ми-ти-вор_. - Метеор, Митс, - поправил ее Фрэнсис, с трудом удерживаясь от смеха. - Да я так и говорю: _ми-ти-вор_, - с убеждением повторила Митс. - Хоть бы он упал им на голову и задавил добрую дюжину этих дураков!.. Вот ты, человек ученый, объясни мне, пожалуйста: на что он пригоден, такой _ми-ти-вор_? - На то, чтобы поссорить добрых друзей, - заявил Фрэнсис Гордон под гром "ура", доносившийся с улицы. Так почему же в самом деле прежние друзья не соглашались поделить между собой свой болид? Ведь это открытие не сулило никаких материальных выгод. Речь могла идти только о чисто платонических почестях. Но если так, то почему бы не оставить нераздельным открытие, к которому впредь и до скончания веков будут прикованы их оба имени? Почему? Да просто потому, что все сводилось к самолюбию, к тщеславию. А когда на карту поставлено самолюбие да еще примешивается тщеславие, кто окажется способным вразумить человека? Но в конце-то концов разве так уж лестно было оказаться первым, заметившим метеор? Разве не сводилось все" к простой случайности? Если бы болид услужливо не пересек поле зрения в пределах, досягаемых для приборов мистера Дина Форсайта и мистера Сиднея Гьюдельсона, да еще в тот момент, когда они стояли, припав к окулярам в своих обсерваториях, то оба астронома, теперь так высоко ставившие самих себя, могли бы его и не заметить. А кроме того, разве днем и ночью не проносятся в небе сотни, даже тысячи, таких болидов, таких астероидов, таких блуждающих звезд? Да возможно ли вообще сосчитать эти огненные шары, которые целыми роями чертят свои причудливые траектории по темному фону неба? Шестьсот миллионов - таково, по мнению ученых, число метеоров, которые пересекают земную атмосферу за одну ночь, то есть тысяча двести миллионов в сутки. Они проносятся, следовательно, целыми мириадами, эти светящиеся тела, из которых от десяти до пятнадцати миллионов можно, по словам Ньютона, увидеть невооруженным глазом. "В таком случае, - писала газета "Пэнч", единственный печатный орган Уостона, который решился подойти к этому делу юмористически, - найти метеор в небе даже легче, чем найти зерно пшеницы в пшеничном поле, и можно сказать без обиняков, что оба наши астронома несколько злоупотребляют шумихой, созданной открытием, перед которым нет основания стоять с непокрытой головой". Но если "Пэнч", газета сатирическая, не желала упускать такого случая поострить, то другие газеты с более серьезным уклоном не только не подражали ей, а поспешили воспользоваться таким удобным поводом, чтобы выставить напоказ свою свежеприобретенную осведомленность, способную вызвать зависть даже у признанных специалистов. "Кеплер, - сообщала газета "Уостон стандарт", - полагал, что болиды происходят от земных испарений. Но более правдоподобным кажется, что эти тела просто аэролиты, так как на них всегда заметны следы бурного сгорания. Уже во времена Плутарха их считали минеральной массой, падающей на поверхность земного шара, когда они достигают сферы земного притяжения. Изучение болидов показывает, что вещество их ничем не отличается от известных нам минералов и что они примерно на одну треть состоят из простых тел. Но какое многообразие в их структуре! Частицы, входящие в состав болидов, - то мелкие, как металлические опилки, то величиной с горошину или орех, и на редкость твердые. На гранях заметны следы кристаллизации. Встречаются и такие, которые состоят из чистого железа, иногда смешанного с никелем, без малейших признаков окисления". И в самом деле, все, что газета "Уостон стандарт" доводила до сведения своих читателей, было вполне справедливо. В то же время газета "Дейли Уостон" информировала о том, какое внимание ученые всех времен уделяли изучению этих метеоров. "Разве Диоген Аполлонийский [древнегреческий философ V в. до н.э], - писала газета, - уже не упоминал о раскаленном камне величиной с мельничный жернов, падение которого близ Эгос-Потамоса привело в ужас все население Фракии? Если б подобный метеор свалился на колокольню Сент-Эндрью, он разрушил бы церковь до основания. Да позволено нам будет по этому поводу вспомнить о некоторых подобных камнях, которые, летя откуда-то из беспредельного пространства и попав в сферу притяжения земного шара, были найдены на земле еще до начала христианской эры и подчас становились предметом поклонения: "громовой камень", который почитали как символ Кибеллы [малоазийская богиня плодородия] в Галатии [область в Малой Азии], позже перевезенный в Рим, а также другой, найденный в Сирии и посвященный культу солнца; священный щит, обнаруженный во время царствования Нумы; черный камень, бережно хранящийся в Мекке; "громовой камень", из которого был выделан прославленный меч Антара. А сколько аэролитов было найдено с начала христианской эры! Обстоятельства падения их подробно описаны, - камень весом в двести шестьдесят фунтов упал в Энзисгейме, в Эльзасе; черный с металлическим отливом камень величиной с человеческую голову свалился на гору Везон в Провансе; камень весом в семьдесят два фунта, издававший запах серы и, казалось, состоявший из морской пены, упал в Ларини, в Македонии; камень, который упал в 1763 году в Люсэ близ Шартра, оказался таким раскаленным, что к нему нельзя было прикоснуться. Стоит упомянуть еще о болиде, появившемся в 1203 году над городом Легль в Нормандии. Гумбольдт говорит о нем следующее: "В час после полудня, в очень ясную погоду, был замечен крупный болид, продвигавшийся с юго-востока на северо-запад. Несколькими минутами позже послышался звук взрыва, доносившийся из небольшого, почти неподвижного черного облака и продолжавший доноситься в течение пяти-шести минут. За этим взрывом последовало еще три или четыре других, и грохот, доносившийся в течение четырех или пяти минут, походил на шум ружейной пальбы, к которой как бы примешивалась дробь большого числа барабанов. При каждом взрыве от черного облачка как бы отрывалась часть составлявших его паров. Никаких световых явлений в этом месте замечено не было. На площадь эллиптической формы, большая ось которой, направленная с юго-востока на северо-запад, имела в длину одиннадцать километров, упало свыше тысячи метеорных камней. Камни эти дымились, и они были раскалены, хотя и не горели огнем. Было констатировано, что их легче было расколоть через несколько дней после падения, чем спустя более длительное время". "Дейли Уостон" продолжала в том же тоне, не скупясь на подробности, которые уж во всяком случае свидетельствовали о добросовестных стараниях авторов статей. Впрочем, остальные газеты тоже не отставали. Раз уж астрономия очутилась в поле зрения, все стали говорить об астрономии, и если после этого хоть один житель Уостона не был подкован в вопросе о болидах, то он, значит, просто сам не пожелал ничего знать. К сведениям, приведенным "Дейли Уостон", газета "Уостон ньюс" добавляла еще новые. Она напоминала об огненном шаре диаметром вдвое больше лунного диска в дни полнолуния, который в 1254 году был замечен в Харворте, в Дарлингтоне, в Даргэме и в Данди и пролетел, не разрываясь, с одной стороны неба до другой, оставляя за собой золотой светящийся хвост, широкий, плотный и четко выделявшийся на темно-синем фоне неба. Далее говорилось, что если болид, упавший в Харворте, не взорвался, то совсем иное случилось с болидом, замеченным наблюдателем 14 мая 1864 года в Кастельоне, во Франции. Хотя этот метеор и находился в сфере видимости всего пять секунд, скорость его движения была так велика, что за этот короткий промежуток он успел описать дугу в шесть градусов. Окраска его, вначале синевато-зеленая, превратилась затем в белую и необычайно блестящую. Между взрывом и моментом, когда донесся звук взрыва, прошло от трех до четырех минут, что указывает на расстояние от шестидесяти до восьмидесяти километров. Из этого ясно, что взрыв превзошел по силе все самые мощные взрывы, происходившие на поверхности Земли. Что касается размеров этого болида, расчет которого производился в соответствии с его высотой на небе, то диаметр его определялся примерно в полторы тысячи футов и передвигаться он должен был со скоростью более ста тридцати километров в секунду, - скорость, значительно превышающая скорость движения Земли вокруг Солнца. Затем выступила газета "Уостон морнинг", а вслед за ней "Уостон ивнинг". Последняя сосредоточила свое внимание на встречающихся наиболее часто болидах, состоящих целиком из железа. Газета напоминала своим читателям об одном из таких метеоров, найденном в Сибири, который весил не менее семисот килограммов, и о другом, весом до шести тысяч килограммов, найденном в Бразилии, и о третьем, найденном в Тукумане, весом в четырнадцать тысяч килограммов, и, наконец, о четвертом, упавшем в окрестностях Дуранцо, в Мексике, который достигал огромного веса в девятнадцать тысяч килограммов. По правде говоря, не будет большим преувеличением, если мы заметим, что часть населения Уостона при чтении этих статей почувствовала даже некоторый страх. Поскольку метеор мистера Форсайта и мистера Гьюдельсона был замечен ими при указанных условиях и на расстоянии безусловно весьма значительном, то не могло быть сомнения, что своими размерами он превосходил метеоры, упавшие в Тукумане и в Дуранцо. Кто знает, не превышал ли он по объему даже Кастельонский аэролит, диаметр которого равнялся полутора тысячам футов? Постарайтесь только представить себе, сколько должен был весить подобный камень! Раз вышеупомянутый метеор уже однажды показался над самым Уостоном, то, очевидно, Уостон расположен как раз под его траекторией. И, следовательно, метеор снова появится над городом, если линия его полета образует замкнутую орбиту. А что, если именно в этот момент что-либо заставит его остановиться в своем полете? Ведь тогда он неизбежно заденет Уостон, да с такой силой, какую и вообразить невозможно. Сейчас или никогда представлялся случай довести до сведения тех жителей города, которым это было неизвестно, и напомнить осведомленным о существовании неумолимого закона живой силы (масса, помноженная на квадрат скорости) и еще более грозного закона падения тел, согласно которым скорость болида, падающего с высоты четырехсот километров, должна равняться приблизительно трем тысячам метров в секунду к моменту его падения на землю! Уостонские газеты не преминули "выполнить, свой долг", и никогда, следует отметить, ни одна ежедневная газета не пестрела еще таким обилием математических формул. Городом понемногу стала овладевать тревога. Грозный и опасный болид был темой всех разговоров, все равно где - на улице, в клубе или в кругу семьи. Женской половине населения день и ночь мерещились разрушенные церкви, превращенные в развалины дома. Мужчины считали более пристойным пожимать плечами, но вид у них при этом был несколько неуверенный. Днем и ночью как на площади Конституции, так и в районах, расположенных выше, люди собирались небольшими группами и стояли словно на страже. Благоприятствовала погода или нет - это не останавливало наблюдателей. Никогда еще оптикам не удавалось продать столько очков, биноклей, лорнетов и других оптических изделий. Никогда еще в небо над Уостоном не впивалось столько тревожных взглядов. Виден ли был метеор, или нет, но опасность грозила ежечасно, ежесекундно... Опасность грозила, разумеется, в такой же мере всем краям, всем городам, поселкам и деревням, расположенным под траекторией метеора. Если болид, как предполагали, должен был облететь вокруг земного шара, то все точки земли, приходившиеся под его орбитой, подвергались одинаковой опасности при его падении. Тем не менее рекорд страха оставался за Уостоном, - если дозволено употребить столь современный термин, - и происходило это только потому, что именно уостонские наблюдатели обнаружили его первыми. Одна из газет все же не поддавалась эпидемии страха и упорно отказывалась принять эту историю всерьез. Но зато эта газета довольно немилостиво отнеслась к мистеру Форсайту и мистеру Гьюдельсону, на которых она шутливо возлагала ответственность за все беды, грозившие городу. "Чего ради эти любители сунулись в подобное дело? - писала газета "Пэнч". - Зачем понадобилось им щекотать небесное пространство своими трубами и телескопами? Не могли они, что ли, оставить в покое небо и не дразнить его звезд? Разве и без того не предостаточно настоящих ученых, которые путаются не в свое дело и нескромно забираются в межпланетное пространство? Небесные тела весьма стыдливы и не любят, чтобы их разглядывали вблизи. Да, город наш в опасности, и нет выхода из этого положения! Можно застраховаться от пожара, от града, от циклона... Но попробуйте-ка застраховаться от падения болида, который - кто его знает - может оказаться в десять раз больше, чем Уостонская крепость. А если этот метеор, падая, разорвется, что зачастую происходит с такими телами, - то город подвергнется подобию обстрела, а может быть, и сгорит дотла, если осколки окажутся раскаленными. Нам, при всех условиях, не миновать разрушения дорогого нашему сердцу города, нечего закрывать на это глаза... Итак - спасайся, кто может! Беги куда глаза глядят! Так почему же эти почтенные господа Форсайт и Гьюдельсон не сидели спокойно у себя дома в первом этаже, вместо того чтобы подглядывать за метеорами? Это они, эти астрономы-любители, растревожили своими нескромными взглядами метеоры и своими преступными интригами привлекли их сюда... Если Уостон будет разрушен, если он будет раздавлен или сожжен злосчастным болидом, это случится по их вине и с них же за это взыщется... И в самом деле, - спрашиваем мы всех беспристрастных читателей (а к таковым мы, разумеется, причисляем всех постоянных подписчиков "Уостон Пэнча"), - на что нужны все эти астрономы, астрологи, метеорологи и прочие звери с названиями, оканчивающимися на "оги"? Какую пользу приносят их труды?.. Поставить вопрос - значит ответить на него. Что касается лично нас, то мы остаемся при твердом убеждении, так блестяще выраженном в остроумной фразе одного француза - знаменитого Бриллиа-Саварэна: "Открытие нового блюда более способствует счастью человечества, чем открытие новой звезды". Как пренебрежительно отнесся бы тот же Бриллиа-Саварэн к двум злодеям, которые не побоялись навлечь на свою страну самые чудовищные катаклизмы ради удовольствия открыть какой-то пустяковый болид!"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой мы увидим, как миссис Гьюдельсон огорчает поведение ее мужа, и услышим, как славная Митс пробирает своего хозяина Что же ответили мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон на шутки "Уостон Пэнча"? Ровно ничего! По той простой причине, что они и в глаза не видали этой непочтительной статьи. Не слышать неприятных вещей, сказанных о нас, лучший способ избежать огорчений, причиняемых ими, - так сказал бы со своей неоспоримой мудростью господин де ла Палисс. Подобные насмешки, остроумные или нет, все же бывают мало приятны для тех, на кого они направлены, и если в данном случае пострадавшие и не узнали о ник, то иначе обстояло дело с их близкими и родными. Митс была просто в ярости. Обвинять ее хозяина в том, что он привлек этот метеор, угрожавший безопасности города!.. По ее мнению, мистеру Дину Форсайту следовало притянуть автора статьи к суду, а судья Джон Прот наверняка приговорит этого писаку к уплате штрафа, хотя в сущности он за свою подлую клевету заслуживал, чтобы его засадили в тюрьму. Зато крошка Лу отнеслась к делу серьезно. Она не колеблясь признала правоту "Уостон Пэнча". - Да, да! "Пэнч" прав! - твердила она. - Очень нужно было мистеру Форсайту и папе открывать этот проклятый булыжник. Если б не они, метеор проскользнул бы незамеченным, как до него пролетело немало других болидов, никому не причинив зла. Зло, или, точнее, горе, которое имела в виду девочка, было разгоревшееся между дядюшкой Фрэнсиса и отцом. Дженни соперничество со всеми его последствиями, и это почти накануне свадьбы, которая, как предполагали, должна была еще теснее связать между собой обе семьи. Опасения мисс Лу были вполне обоснованы, и то, что должно было случиться, случилось. Пока Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон только подозревали друг друга, открытого столкновения удавалось избежать. Отношения между ними стали более холодными, они реже встречались, но дальше этого дело не шло. Теперь, после заметки Бостонской обсерватории, для всех должно было бы быть ясно, что открытие одного и того же метеора принадлежит обоим уостонским астрономам. Что же они теперь предпримут? Будут ли они, каждый в отдельности, отстаивать свое право на приоритет? Ограничится ли все спором в домашней обстановке, или же дело дойдет до полемики, для которой уостонские газеты услужливо предоставят место на своих листах? Никто ничего не знал, и ответ на этот вопрос могло дать только будущее. Достоверно было лишь то, что ни Дин Форсайт, ни доктор Гьюдельсон ни намеком не упоминали о свадьбе, день которой приближался и так слишком медленно, по мнению жениха и невесты. Стоило в присутствии одного из соперников затронуть вопрос о свадьбе, - и сразу же оказывалось, что какое-то неожиданное обстоятельство призывает его наверх, в его обсерваторию. Да и вообще, оба они большую часть времени проводили на своих вышках и казались еще более озабоченными и погруженными в свои мысли, чем прежде. И действительно, хотя метеор и был замечен признанными астрономами, мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону увидеть его больше не удавалось. Неужели метеор удалился на такое расстояние, что стал недоступен для их инструментов? Гипотеза, не лишенная оснований, но не поддающаяся проверке. Оба соперника поэтому ни на мгновение не прекращали своих наблюдений, пользуясь малейшим прояснением погоды. Если так будет продолжаться, они свалятся с ног. Оба они тщательно старались определить составные части астероида, открытие которого каждый приписывал себе одному. Здесь таилась возможность разрешить вопрос о приоритете. Тому из двух астрономов ex aequo [из равных, одинаковых (лат.)], у которого окажутся более глубокие математические познания, оставался еще шанс завоевать пальму первенства. Но произведенное ими единственное наблюдение было настолько мимолетным, что не давало достаточных оснований для каких-либо выводов. Понадобится еще одно или даже несколько наблюдений, прежде чем появится возможность точно определить орбиту метеора. Вот почему мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон, каждый опасаясь победы своего соперника, следили за небом неутомимо. Но капризный метеор не появлялся на уостонском горизонте, а если и появлялся, то сохранял, очевидно, при этом строжайшее инкогнито. Настроение обоих астрономов находилось в прямой зависимости от бесплодности их усилий. К ним просто подступа не было. Раз двадцать на день мистер Форсайт, выходя из себя, начинал кричать на Омикрона, а тот отвечал своему господину в таком же тоне. Зато доктору приходилось свой гнев вымещать на самом себе, а это было еще хуже. Кто решился бы при таких условиях заговорить о свадьбе и о связанном с ней празднестве? Прошло уже три дня с тех пор как в газете появилась заметка Бостонской обсерватории. Небесные часы, которым стрелкой служит солнце, пробили бы 22 апреля, если бы великий часовщик догадался установить в них бой. Еще недели три, и настанет долгожданный день, хотя Лу, терзаясь нетерпением, уверяла, что этого числа вовсе нет в календаре. Не следовало ли напомнить дядюшке Фрэнсиса Гордона и отцу Дженни Гьюдельсон о свадьбе, о которой они перестали даже и упоминать, словно бы ей и вообще-то не суждено было состояться? Миссис Гьюдельсон полагала, что в отношении ее мужа благоразумнее всего молчать. Ведь не он будет заниматься приготовлениями к свадьбе... так же как не он занимается домашними делами. Когда наступит торжественный день, миссис Гьюдельсон просто скажет ему: "Вот твой фрак, цилиндр и перчатки. Пора ехать в церковь. Возьми меня под руку, и поедем!" И он поедет, в этом нечего сомневаться, даже не отдавая себе отчета, куда его везут, только при одном-единственном условии, что метеору не вздумается именно в эту минуту мелькнуть перед объективом его телескопа! Но если мнение миссис Гьюдельсон одержало верх в доме на Морисс-стрит и от доктора не потребовали объяснений по поводу его отношения к старому другу, то мистер Дин Форсайт подвергся серьезному нападению. Митс не поддавалась никаким уговорам. Возмущенная поведением своего хозяина, она намеревалась, как она твердила, поговорить с ним _с пары на пару глаз_ и разобраться в положении, которое каждую минуту грозило вызвать разрыв между обоими семействами. А какими это было чревато последствиями! Свадьбу отложат, может быть она и совсем расстроится... В каком отчаянии будут жених и невеста! Особенно ее дорогой Фрэнсис, ее "сынок", как она привыкла любовно и ласково называть его. Что сможет он предпринять после столкновения обоих соперников, весть о котором разнесется по всему городу и сделает примирение невозможным? Поэтому днем 22 апреля Митс, оставшись в столовой наедине с мистером Дином Форсайтом и получив возможность, как ей этого хотелось, поговорить с ним _с пары на пару глаз_, остановила своего хозяина, когда тот повернулся, направляясь к лестнице, ведущей на башню. Мы уже упомянули о том, что мистер Форсайт побаивался объяснений с Митс. Такие объяснения, как ему было издавна известно, всегда оборачивались не в его пользу. Он считал поэтому более благоразумным от них уклоняться. И в этот раз, искоса взглянув на лицо Митс, производившее впечатление бомбы с горящим фитилем, которая вот-вот взорвется, мистер Дин Форсайт, стремясь укрыться от последствий такого взрыва, поспешно стал отступать к дверям. Раньше, однако, чем он успел взяться за дверную ручку, старая служанка преградила ему путь. Глядя в упор на своего хозяина, она произнесла: - Мне нужно с вами поговорить! - Поговорить со мной, Митс? Мне сейчас некогда... - Мне тоже некогда, - объявила Митс. - У меня еще вся посуда от завтрака стрит немытая. Ваши трубы так же могут подождать, как и мои тарелки. - А Омикрон?.. Кажется, он зовет-меня... - Ваш _Ами-Крон_?.. Вот тоже важная птица! Он еще меня узнает, ваш дружок, попомните мое слово! "Настанет еще твой час" - так и передайте ему. - Обязательно передам, Митс... Только мой болид... - _Бо-лит_... - повторила Митс. - Не знаю, что это за штука, которая так называется. Но как бы вы ее ни расписывали, это такая болячка, из-за которой у вас в последнее время сердце в груди превратилось в камень. - Болид, Митс, - терпеливо начал объяснять мистер Дин Форсайт, - это метеор... - Ах, вот как! - вскричала Митс. - Это, значит, и есть знаменитый ваш _ми-ти-вор_! Ну что ж: он подождет, ваш _болит_, как ваш _Ами-Крон_. - Только этого не хватало! - вспылил мистер Форсайт, задетый за живое. - А кроме того, - неумолимо продолжала Митс, - небо полно туч, вот-вот польет дождь, и не время сейчас любоваться луной. Митс была права. Упорство, с которым держалась дурная погода, способно было вывести из себя мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона. Вот уже двое суток как небо было сплошь затянуто густыми облаками. Днем - ни луча солнца, ночью - ни проблеска звезд. Молочно-белый туман расстилался от края и до края горизонта, словно кисейная завеса, которую только изредка прорывал шпиль церковной башни Сент-Эндрью. Нечего было и думать при таких условиях увидеть в пространстве столь страстно оспариваемый болид. Надо было полагать, что подобные атмосферные условия не благоприятствовали астрономам штата Огайо или штата Пенсильвания, так же, впрочем, как и любых других обсерваторий Старого и Нового Света. И в самом деле, в газетах больше не печатались заметки, относящиеся к появлению метеора. Метеор этот, правда, не представлял такого интереса, который был бы способен взволновать научный мир. По существу он был довольно обычным космическим явлением, и нужно было быть Дином Форсайтом или Сиднеем Гьюдельсоном, чтобы подстерегать его возвращение с таким страстным нетерпением, которое грозило довести их до помешательства. Митс между тем, когда хозяин ее убедился в полной невозможности ускользнуть от нее, продолжала, скрестив руки на груди: - Мистер Форсайт, не забыли ли вы случайно, что у вас есть племянник по имени Фрэнсис Гордон? - Ах, милый мой Фрэнсис, - проговорил мистер Форсайт, благодушно покачивая головой. - Да нет же, Митс! Разумеется, не забыл... Как же он поживает, славный мой Фрэнсис? - Отлично, благодарю вас, сэр! - Я как будто довольно давно не видел его. - Да, да... с самого завтрака! - Да что вы! - Глаза ваши, верно, застряли на луне, сэр? - спросила Митс, заставляя своего хозяина повернуться к ней лицом. - Нет, нет, добрая моя Митс... Но что поделаешь... Я несколько озабочен... - Так озабочены, что, по-видимому, забыли об одной важной вещи. - Забыл о важной вещи?.. Не понимаю, о чем ты говоришь? - О том, что ваш племянник собирается жениться. - Жениться... Жениться?.. - Только не хватает, чтобы вы спросили, о какой женитьбе идет речь! - Нет, Митс... Но к чему все эти вопросы? - Вот святая простота! Ведь каждому известно, что вопрос задают для того, чтобы получить ответ. - Какой ответ, Митс? - По поводу вашего отношения, сэр, к семье Гьюдельсон... Ведь вы не забыли, надо думать, что на свете существует семья Гьюдельсон - доктор Гьюдельсон, который проживает на Морисс-стрит, миссис Гьюдельсон, мать мисс Лу Гьюдельсон и мисс Дженни Гьюдельсон, невесты вашего племянника! По мере того как имя Гьюдельсон срывалось с уст Митс и каждый раз произносилось с большей силой, мистер Форсайт хватался то за грудь, то за голову, то за бок, словно бы это имя, превратившись в пулю, впивалось в него. Он страдал, задыхался, кровь ударяла ему в голову. - Ну, так как же? Вы слышали? - спросила Митс, видя, что он избегает ответа. - Разумеется, слышал!.. - воскликнул ее хозяин. - И дальше что? - не отставала старая служанка, постепенно повышая голос. - Разве Фрэнсис все еще думает об этой женитьбе? - пробормотал, наконец, мистер Форсайт. - Еще бы не думает! - воскликнула Митс. - Думает, как дышит, бедный наш мальчик. Как и все мы думаем о ней, как и вы сами о ней думаете, надо надеяться. - Как? Мой племянник все еще намеревается жениться на дочери этого... доктора Гьюдельсона? - Мисс Дженни, если вы не забыли, сэр. Уж будьте покойны - намеревается. Черт побери! Да что он - рехнулся, что ли, чтобы отказаться от этой мысли? Да где ему найти девушку милее, чем эта? - Если, даже предположить, - перебил ее мистер Форсайт, - что дочь человека... который... человека... имя которого я не в силах произнести не задыхаясь... и в самом деле мила... - Нет, это уже слишком! - закричала Митс, нетерпеливо отвязывая передник, словно собираясь отдать его хозяину. - Да, послушайте, Митс, послушайте! - пробормотал мистер Форсайт, встревоженный ее угрожающей жестикуляцией. Старая служанка встряхнула передником, завязки которого свисали до земли. - Разговаривать нам больше не о чем! Пятьдесят лет я прослужила в этом доме, но лучше я уйду, подохну под забором, как запаршивевший пес, чем останусь у человека, который _терзает собственную кровь_! Я всего-навсего бедная служанка, но у меня есть сердце, сэр... Да! Оно у меня есть! - Что ты расшумелась, Митс? - произнес, наконец, задетый за живое мистер Дин Форсайт. - Не знаешь ты разве, что он мне сделал, этот доктор Гьюдельсон? - Что же он сделал? - Он меня обокрал. - Обокрал? - Да, обокрал самым гнусным образом! - Что же он у вас украл? Часы? Или кошелек?.. Или носовой платок? - Мой метеор! - Ах, опять ваш _ми-ти-вор_! - проговорила старая служанка, усмехаясь самой обидной и неприятной для мистера Форсайта усмешкой. - И в самом деле, давно не вспоминали о вашем знаменитом _ми-ти-воре_. Да разве мыслимо приходить в такое состояние из-за какой-то _штуки, которая шляется по небу_? Да разве этот _ми-ти-вор_ принадлежит вам больше, чем доктору Гьюдельсону? Имя свое вы к нему прилепили, что ли? Разве он не всем принадлежит, вот хоть мне или моей собаке, если бы у меня была собака?.. Но, слава богу, у меня ее нет... Купили вы его за свои деньги, что ли? Или, может быть, он вам достался по наследству? - Митс! - закричал мистер Форсайт, выйдя из себя. - Не о Митс тут речь! - не отступала старуха, возмущение которой все возрастало. - Черти окаянные! Надо быть глупым, как Сатурн, чтобы рассориться со старым другом из-за какого-то камня, которого больше и не увидишь никогда! - Молчи! Молчи! - завопил астроном, задетый за живое. - Нет, сэр, нет! Я не замолчу, хоть бы вы даже на помощь позвали вашего дурня _Ами-Крона_. - При чем тут Омикрон? - А при том... И он меня не заставит молчать... Точно так же, как наш президент не заставил бы замолчать архангела, который явился бы от имени всемогущего объявить о светопреставлении. Онемел ли мистер Дин Форсайт, выслушав эти страшные слова, или горло его настолько сжалось, что перестало пропускать слова? Верно лишь, что он не в состоянии был ответить. Если бы он в эту минуту и пожелал в порыве бешенства вышвырнуть за дверь свою верную, но несносную Митс, то ему не удалось бы произнести обычных в таких случаях слов: "Уходите! Немедленно уходите, и чтобы я вас больше не видел!.." Да, впрочем, Митс и не подчинилась бы ему. Вряд ли служанка после пятидесятилетней службы согласится из-за какого-то метеора расстаться с хозяином, который родился на ее глазах. Но все же пора было положить конец этой сцене. Понимая, что ему не одержать верх, мистер Форсайт готовился отступить, стараясь все же, чтобы это отступление не походило на бегство. Его выручило солнце. Погода внезапно прояснилась, и яркий луч ворвался в окно, выходившее в сад. "В это самое время доктор Гьюдельсон, без сомнения, стоит на своей башне", - мелькнуло в мозгу Дина Форсайта. Ему представился соперник, который, воспользовавшись просветом, приник глазом к окуляру своего телескопа и ощупывает взглядом небесное пространство. Он не мог этого стерпеть. Солнечный луч оказывал на него такое же воздействие, как на воздушный шар. Он раздувал его, заставляя подняться в воздух. Мистер Форсайт, отбросив, словно балласт (чтобы продолжить сравнение), весь накопившийся в нем гнев, направился к двери. Но Митс, к его несчастью, заслоняла собою выход и, по-видимому, вовсе не намеревалась уйти с дороги. Неужели придется схватить ее за плечо, вступить с ней в борьбу, призвать на помощь Омикрона?.. Ему не пришлось дойти до такой крайности. Старуха сама была потрясена всем пережитым. Как ни привыкла она спорить со своим хозяином, но ни разу до сих пор не вносила она в подобные столкновения такую горячность. То ли физическое напряжение, то ли серьезность вопроса, затронутого ею, - вопроса, страшно волновавшего старуху, так как на карту было поставлено будущее счастье ее дорогого "сынка", но Митс, почувствовав вдруг, что слабеет, тяжело рухнула на стул. Мистер Дин Форсайт, будь сказано ему в похвалу, мгновенно забыл о солнце, о голубом небе и метеоре. Подойдя к старой служанке, он заботливо осведомился, что с ней. - Не знаю, сэр. У меня будто желудок _вывернулся наизнанку_. - Вывернулся наизнанку желудок? - переспросил мистер Форсайт, пораженный таким странным симптомом болезни. - Да, - подтвердила Митс слабым голосом. - У меня _сердце точно узлом завязалось_. - Хм, - неопределенно кашлянул мистер Форсайт, которого это новое явление смутило еще больше. Желая все же помочь больной, он собирался прибегнуть к мерам, которые принято применять в таких случаях, - обтереть уксусом виски и лоб, распустить пояс, дать отпить глоток подслащенной воды... Но он не успел этого сделать. Сверху донесся голос Омикрона. - Болид, сэр, - кричал Омикрон, - болид! Мистер Форсайт, забыв все на свете, помчался вверх по лестнице. Но не успел он скрыться из вида, как Митс, вновь обретя силы, бросилась за ним вдогонку. И в то время как астроном, шагая сразу через три ступеньки, поспешно поднимался наверх, ему вслед несся голос служанки. - Мистер Форсайт, - твердила Митс, - запомните: свадьба Фрэнсиса Гордона с Дженни Гьюдельсон состоится и будет отпразднована точка в точку в тот самый день, который назначен. Состоится, состоится, мистер Форсайт, хоть бы весь свет перевернулся... Мистер Дин Форсайт не отвечал, не слышал. Мистер Дин Форсайт, перескакивая через ступеньки, несся по лестнице, ведущей на башню.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

где полемика в печати еще больше обостряет положение и которая кончается столь же неожиданным сколь и неоспоримым выводом - Это он, он самый, Омикрон! - воскликнул мистер Форсайт, едва успев приложиться глазом к телескопу. - Он самый, - подтвердил Омикрон и тут же добавил: - Дал бы бог, чтобы доктор Гьюдельсон не оказался сейчас на своей башне. - А если он там и торчит, то пусть не заметит болида. - Нашего болида, - уточнил Омикрон. - Моего болида, - поправил мистер Форсайт. Оба они ошибались. Подзорная труба доктора Гьюдельсона была направлена в это самое время на юго-восток, на ту самую часть неба, по которой продвигайся метеор. Труба уловила метеор тотчас же, как он появился, и башня на Морисс-стрит, так же как и башня на Элизабет-стрит, не упускала его из виду до того мгновения, пока болид не скрылся в тумане. Впрочем, не одни уостонские астрономы отметили появление болида. Он был замечен также Питсбургской обсерваторией, так что теперь речь шла о трех последовательных наблюдениях, включая и бостонское. Факт повторного появления метеора представлял значительный интерес, если, разумеется, метеор сам по себе мог представить интерес. Раз он оставался в районе видимости подлунного мира, то, значит, определенно двигался по замкнутой орбите. Следовательно, это не какая-нибудь блуждающая звезда, которая исчезает, едва соприкоснувшись с последними слоями атмосферы, не какой-нибудь астероид, который, однажды показавшись, скрывается в пространстве, не аэролит, падение которого следует непосредственно за его появлением. Нет, этот метеор возвращался, он продвигался вокруг Земли, словно второй ее спутник. И, следовательно, он был достоин изучения, чем и можно оправдать ту страстность, с которой мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон оспаривали друг у друга право на его открытие. Раз метеор подчинялся постоянным законам, ничто не мешало определить его свойства. Этим занимались повсюду, но нигде, разумеется, не было проявлено такого рвения, какое проявляли в Уостоне. Однако для окончательного разрешения задачи требовалось еще несколько тщательных наблюдений. Первое, что было вычислено уже через двое суток математиками, но, правда, математиками, которых звали не Дин Форсайт и не Гьюдельсон, - это траектория болида. Траектория эта имела направление с севера на юг. Некоторое отклонение в 3o31', отмеченное в письме мистера Дина Форсайта в обсерваторию города Питсбурга, было лишь кажущимся: оно являлось следствием вращения земного шара. Болид находился на расстоянии четырехсот километров от поверхности Земли, а чудовищная скорость его движения была не менее шести тысяч девятисот шестидесяти семи метров в секунду. Таким образом, свое движение вокруг Земли он совершил за час сорок одну минуту одну и девяносто три сотых секунды, из чего можно было, по мнению ученых, заключить, что в зените Уостона он покажется снова не ранее чем через сто сорок лет сто семьдесят шесть дней и двадцать два часа. Счастливое предзнаменование, способное успокоить жителей города, так сильно трепетавших перед возможным падением болида. Если ему и суждено свалиться на землю, то упадет он не на них. "Но какие основания полагать, что он упадет? - вопрошала газета "Уостон морнинг". - Не приходится опасаться, что на пути его возникнет препятствие или что он будет остановлен в своем движении!" Тут была полная ясность. "Конечно, - писала газета "Уостон ивнинг", - есть много аэролитов, которые падали и продолжают падать. Но это главным образом аэролиты малых размеров: они бесспорно движутся в пространстве и падают; как только оказываются в сфере земного притяжения". Это объяснение, само по себе верное, не имело отношения к данному болиду с его правильным движением. Его падения следовало опасаться не более, чем падения Луны. Но этого было еще мало. Оставалось выяснить еще ряд вопросов, касающихся данного астероида, ставшего вторым спутником Земли. Каков его объем? Какова его масса? Какова его природа? На первый вопрос газета "Уостон стандарт" ответила следующее: "Судя по высоте и видимому размеру болида, его диаметр должен превышать пятьсот метров, - таков по крайней мере результат наблюдений, производившихся до сих пор. Но пока еще не удается разрешить вопрос о его природе. Видимость (при условии, разумеется, что наблюдатели располагают достаточно мощной аппаратурой) придает ему светящаяся поверхность, а свечение происходит от сопротивления атмосферы, хотя воздух и очень разрежен на такой высоте. Но здесь возникает еще вопрос: не является ли метеор только газообразным телом? Или, наоборот, не состоит ли он из твердого ядра, окруженного светящимися хвостами? Каковы в таком случае состав и величина ядра? Все это пока неизвестно и, возможно, останется неизвестным навсегда. Итак, ни в отношении размера, ни в отношении скорости движения этот болид не представляет собой ничего необыкновенного. Единственная его особенность заключается лишь в том, что он движется по замкнутой орбите. С какого же времени движется он так вокруг земного шара? Патентованные астрономы не могли бы нам ответить на этот вопрос. Ведь они никогда бы не уловили его с помощью своих "официальных" телескопов, если бы не наши сограждане, мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон, которым и принадлежит слава этого блестящего открытия". Во всем этом, как глубокомысленно заметила газета "Уостон стандарт", не было ничего исключительного (не считая красноречия автора статьи). Ученый мир уделил поэтому не слишком большое внимание вопросу, столь сильно волновавшему почтенную газету, а мир невежд проявил к нему также лишь слабый интерес. Одни только жители Уостона настойчиво стремились узнать все, что имело отношение к метеору, открытием которого мир был обязан их двум уважаемым согражданам. Впрочем, как и все подлунные создания, и они в конце концов утратили бы интерес к этому космическому явлению, которое "Пэнч" упорно продолжал называть "комическим", если бы в газетах не стали проскальзывать с каждым днем все более прозрачные намеки на соперничество между мистером Дином Форсайтом и доктором Гьюдельсоном. Намеки эти послужили источником сплетен. Все население поспешило воспользоваться таким поводом для ссор, и город постепенно раскололся на два лагеря. День, на который была назначена свадьба, между тем приближался. Миссис Гьюдельсон, Дженни и Лу - с одной стороны, Фрэнсис Гордон и Митс - с другой ощущали все возраставшее беспокойство. Они жили в непрерывном страхе, ожидая открытого скандала, который мог разыграться при встрече обоих соперников, точно так же как встреча двух туч, заряженных противоположными потенциалами, может вызвать вспышку молнии и раскаты грома. Близкие хорошо знали, что мистер Дин Форсайт с трудом сдерживал накопившуюся ярость, а бешенство доктора Гьюдельсона искало лишь повода для взрыва. Небо почти все время оставалось ясным, воздух был прозрачен, и горизонты города Уостона свободно открывались глазу. Оба астронома могли поэтому с усиленной энергией предаваться своим наблюдениям. Возможностей для таких наблюдений представлялось сколько угодно, - ведь теперь болид показывался над горизонтом по четырнадцати раз в сутки, и благодаря вычислениям обсерваторий было заранее известно, куда следует направлять объективы. Простота таких наблюдений, правда, была не всегда одинаковой, - как не была одинаковой и высота болида над линией горизонта. Но появления болида сделались столь частыми, что и это неудобство значительно сглаживалось. Если он и не возвращался к математически точному зениту Уостона, где благодаря чудесной случайности он был впервые замечен, то все же он ежедневно так близко проскальзывал мимо этой точки, что практически это сводилось к одному. Итак, оба страстных астронома могли без помехи до опьянения любоваться метеором, окруженным сверкающим ореолом и бороздившим пространство над их головой. Они пожирали его глазами. Они бросали на него ласковые взгляды. Каждый из них называл его своим именем: один - болидом Форсайта, другой - болидом Гьюдельсона, Он был их детищем, их плотью и кровью. Он принадлежал им, как сын родителям, даже больше, - как создание создателю. Уже самый вид его доводил их до исступления. Обо всех своих наблюдениях и выводах относительно его движения и видимой формы они ставили в известность один - обсерваторию в Цинциннати, другой - обсерваторию в Питсбурге, никогда не забывая подчеркнуть свое право на приоритет в этом открытии. Вскоре эта, пока еще сдержанная, борьба перестала удовлетворять их. Не довольствуясь прекращением дипломатических и всяких личных отношений, они загорелись желанием вступить в открытый бой. Однажды в "Уостон стандарте" появилась довольно резкая статья, задевавшая доктора Гьюдельсона. Эту статью приписывали мистеру Форсайту. В статье говорилось, что кое у каких людей удивительно зоркие глаза, когда они глядят сквозь чужие очки, и что они слишком легко тогда замечают вещи, уже раньше замеченные другими. В ответ на эту заметку "Уостон ивнинг" на следующий же день заявил, что если уж говорить об "очках", то бывают и такие очки, которые плохо протерты. Стекла их испещрены мелкими пятнышками, которые, пожалуй, неловко принимать за метеоры. Одновременно с этим "Пэнч" поместил очень похожую карикатуру на обоих астрономов. Снабженные огромными крыльями, они летели, догоняя друг друга, стараясь поймать свой болид, изображенный в виде головы зебры, показывавшей им язык. Хотя в связи с этими заметками и оскорбительными намеками вражда между обоими противниками изо дня в день обострялась, им до сих пор не представилось случая вмешаться в вопрос о свадьбе. Если они и не упоминали об этом событии, то все же предоставляли делу идти своим ходом, и ничто не давало основания опасаться, что Фрэнсис Гордон и Дженни Гьюдельсон не будут в назначенный день соединены узами брака - Золотой цепочкой, Неразрывной, прочной, - как поется в старинной бретонской песенке. За последние дни апреля никаких особых инцидентов не произошло. Положение оставалось прежним - не хуже и не лучше. За столом в доме доктора Гьюдельсона о метеоре даже и не упоминалось, а мисс Лу, вынужденная подчиниться приказу матери, бесилась молча, не имея возможности обругать этот болид так, как он того заслуживал. Глядя на то, как она кромсает ножом мясо на тарелке, можно было догадаться, что девочка думает о болиде и охотно растерзала бы его на этакие мелкие кусочки, чтобы и следов его было не сыскать. Дженни, та и не пыталась скрывать свою печаль, которую доктор упорно не хотел замечать. Возможно, что он и в самом деле ее не замечал, настолько был поглощен своими астрономическими занятиями. Фрэнсис Гордон, разумеется, не появлялся за столом в доме доктора. Он позволял себе только забежать раз в день на Морисс-стрит в те часы, когда доктор запирался у себя в обсерватории. В доме на Элизабет-стрит царило не менее подавленное настроение. Мистер Дин Форсайт почти не разговаривал, а когда он обращался за чем-нибудь к старухе Митс, та ограничивалась односложными "да" или "нет", такими же сухими, как стоявшая в то время погода. Один только раз, 28 апреля, мистер Дин Форсайт, поднимаясь после завтрака из-за стола, спросил племянника: - Ты все еще бываешь у Гьюдельсонов? - Разумеется, бываю, - твердо ответил Фрэнсис. - А почему бы ему не бывать у Гьюдельсонов? - с раздражением вмешалась Митс. - Я не с вами разговариваю, Митс! - оборвал ее мистер Форсайт. - Зато я отвечаю вам, сэр! Даже собака, и та может разговаривать с епископом. Мистер Форсайт, пожав плечами, повернулся к Фрэнсису. - Я вам уже ответил, дядюшка, - произнес Фрэнсис. - Да, я бываю там каждый день. - После того как доктор так поступил со мной? - А что он вам сделал? - Он позволил себе открыть... - То, что открыли и вы, то, что любой человек имел право открыть... Ведь в конце-то концов о чем речь? О каком-то болиде, каких тысячи проносятся в поле видимости Уостона. - Ты зря теряешь время, сынок, - с ехидной улыбкой заметила Митс. - Ты же сам видишь, что твой дядя совсем свихнулся со своим камнем, которому и цены-то не больше, чем вон той тумбе, что возле нашего дома. Так на своем особом языке выразилась Митс. Но тут мистер Дин Форсайт, которого это замечание старой служанки окончательно вывело из себя, заявил тоном человека, совершенно переставшего владеть собой: - Ну так вот, Фрэнсис, я запрещаю тебе переступать порог дома Гьюдельсонов! - Мне очень жаль, что я вынужден ослушаться, - ответил Фрэнсис Гордон, с трудом сохраняя спокойствие, - но я и впредь не перестану у них бывать. - Да, не перестанет! - воскликнула старуха Митс. - Хоть бы вы нас всех изрубили на кусочки. Мистер Форсайт не счел нужным ответить на эти не совсем вразумительные слова. - Ты, значит, остаешься при своем намерении? - спросил он, обращаясь к племяннику. - Безусловно, дядюшка, - ответил Фрэнсис. - Ты по-прежнему собираешься жениться на дочери этого вора? - Да! И ничто на свете не заставит меня отказаться от этого намерения. - Ах, так?.. Посмотрим! И бросив эти слова, в которых впервые ясно сказалось намерение мистера Форсайта помешать браку Фрэнсиса с Дженни Гьюдельсон, он вышел из столовой и поднялся к себе в обсерваторию, с силой захлопнув за собой дверь. То, что Фрэнсис Гордон решил отправиться, как обычно, к Гьюдельсонам - это было вполне понятно. Ну, а что, если доктор, следуя примеру мистера Дина Форсайта, закроет перед ним двери своего дома? Не приходилось ли ожидать всего, что угодно, от этих двух врагов, ослепленных самой страшной ревностью - ревностью открывателей? Каких трудов стоило в этот день Фрэнсису Гордону скрыть свою печаль, когда он оказался в присутствии миссис Гьюдельсон и ее дочерей! Он не хотел говорить им о недавнем столкновении. К чему еще усиливать тревогу этих людей, раз он твердо решил не подчиняться требованиям дяди, если тот даже и будет настаивать. Могло ли в самом деле прийти в голову разумному существу, что союзу двух любящих может помешать какой-то болид? Даже если и допустить, что мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не пожелают встретиться на свадьбе, - что ж, обойдется и без них! Их присутствие в конце концов не столь уж необходимо. Важно было лишь, чтобы они не отказали в согласии... особенно доктор. Фрэнсис Гордон был лишь племянником своего дядюшки, но Дженни была дочерью своего отца и не могла венчаться без его согласия. Пусть потом оба одержимых нападут друг на друга, - от этого ничто не изменится, и обряд венчания, совершенный преподобным О'Гартом в церкви Сент-Эндрью, останется нерушимым. Словно бы для того, чтобы оправдать такой оптимизм, следующие дни прошли, не принеся никаких изменений. Погода продолжала стоять отличная, и никогда, казалось, небо над Уостоном не было таким ясным. Если не считать легкого утреннего и вечернего тумана, ни малейшее облачко не застилало небо, по которому болид совершал свое размеренное движение. Нужно ли упоминать, что и мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон продолжали пожирать свой болид глазами, что они простирали к нему руки, словно желая схватить его, что они дышали только им? Право же, было бы лучше, если бы метеор скрылся от них за густым слоем облаков, ибо вид его способен был довести их до безумия. Митс поэтому каждый вечер, укладываясь спать, угрожающе протягивала кулак к небу. Напрасная угроза! Метеор по-прежнему чертил свою светящуюся дугу по сверкающему звездами небу. Но особенно грозило обострить положение с каждым днем все более четко сказывавшееся вмешательство публики в эту ссору чисто личного характера. Газеты - одни с оживлением, другие - в резком тоне - становились на сторону либо Дина Форсайта, либо доктора Гьюдельсона. Ни одна из них не оставалась равнодушной. Хотя, казалось бы, вопрос о приоритете не должен был по всей справедливости даже и ставиться, никто не соглашался от него отступиться. С верхушки флигеля и башни отзвуки ссоры хлынули в помещение редакции, и можно было предвидеть серьезные осложнения. Ходили уже слухи о собраниях и митингах, на которых будет разбираться это дело. И обо всем этом говорилось в таких выражениях, о которых легко догадаться, принимая во внимание невоздержанность граждан свободной Америки. Миссис Гьюдельсон и Дженни, замечая, что страсти разгораются все сильнее, испытывали мучительную тревогу. Напрасно Лу старалась успокоить мать, а Фрэнсис - утешить свою невесту. Не приходилось закрывать глаза на возраставшее раздражение обоих соперников под влиянием этого гнусного подстрекательства. Из уст в уста передавались замечания, брошенные мистером Форсайтом, или нелестные выражения, якобы вырвавшиеся у доктора Гьюдельсона, и обстановка со дня на день, с часа на час становилась все более угрожающей. И вот в этих условиях разразилась гроза, отзвуки которой разнеслись по всему миру. Уж не болид ли взорвался и не откликнулось ли на этот взрыв эхо под небосводом? Нет, дело было в весьма странном известии, которое телеграф и телефон с быстротой молнии разнесли по всем государствам Нового и Старого Света. Весть эта неслась не с площадки мезонина доктора Гьюдельсона, не с верхушки башни мистера Форсайта, не из обсерваторий Питсбурга, Бостона или Цинциннати. На этот раз весь цивилизованный мир был взбудоражен сообщением, исходившим из Парижской обсерватории. Второго мая в печати появилась следующая заметка: "Болид, о появлении которого обсерваториям в Питсбурге и в Цинциннати было сообщено двумя почтенными гражданами города Уостона, штат Виргиния, продолжает, по-видимому, свое движение вокруг земного шара. В настоящее время болид является предметом наблюдений обсерваторий всего мира, и наблюдения эти ведутся и днем и ночью целым рядом выдающихся астрономов, глубокие знания которых могут равняться только их изумительной преданности науке. Если, несмотря на самое тщательное изучение, кое-какие вопросы и остаются еще неясными, Парижской обсерватории удалось все же разрешить одну из задач, а именно - определить природу данного метеора. Расходящиеся от болида лучи были подвергнуты спектральному анализу, и расположение полос дало возможность с точностью определить состав светящегося тела. Ядро болида, окруженное сверкающим ореолом, от которого исходят лучи, подвергавшиеся наблюдению, не газообразное, а плотное. Болид не состоит, подобно многим аэролитам, из самородного железа и не содержит других элементов, обычно входящих в состав таких блуждающих тел. Данный болид состоит из золота, из чистого золота, и если невозможно пока установить его стоимость, то потому лишь, что до сих пор не удалось еще с точностью определить объем ядра". Таково было содержание заметки, ставшей достоянием гласности во всем мире. Легче вообразить, чем описать, какой эффект произвело это сообщение. Золотой шар, огромная масса драгоценного металла, стоимость которого вне всякого сомнения равнялась нескольким миллиардам, кружится вокруг Земли! Какие только мечты не будут порождены таким невероятным известием! Какую алчность должно оно вызвать во всем мире, а особенно в городе Уостоне, которому принадлежала честь такого открытия, и уж тем более - в сердцах двух сограждан, ставших отныне бессмертными, - Дина Форсайта и Сиднея Гьюдельсона.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

в которой газеты, публика, мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон упиваются математикой Золото!.. Метеор состоял из золота! Первое, что ощутили все, было недоверие. Одни утверждали, что здесь ошибка, которая не замедлит разъясниться. Другие считали, что здесь какая-то грандиозная мистификация, пущенная в ход гениальными шутниками. Если дело обстоит именно так, то Парижская обсерватория поспешит опровергнуть ложно приписываемую ей статью. Скажем сразу, - такого опровержения не последовало. Даже напротив: астрономы всех стран, поспешив проверить произведенные опыты, в один голос подтверждали заключение своих французских коллег. Поэтому не оставалось ничего другого, как принять это фантастическое явление за проверенный и неопровержимый факт. И вот тогда поднялся вихрь безумия. В дни солнечных затмений оптические стекла, как известно, расходятся в огромном количестве. Пусть же читатель представит себе, сколько биноклей, телескопов и подзорных труб было продано в связи с таким потрясающим событием. Ни одна владетельная особа, ни одна знаменитая певица или балерина не становились предметом такого пристального внимания и на них не было направлено столько биноклей, как на чудесный болид, который в своем бесстрастном великолепии продолжал нестись в беспредельном пространстве. Погода оставалась прекрасной и благоприятствовала наблюдениям. Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон не покидали своих постов. Оба они прилагали все усилия, стремясь определить свойства метеора - его объем, его массу, не считая других особенностей, которые могли еще выявиться при тщательном наблюдении. Если уж невозможно разрешить вопрос о приоритете, то какое преимущество для того из двух соперников, которому удастся проникнуть в тайны аэролита, еще никому не ведомые! Вопрос о болиде теперь стал самым злободневным. В противоположность древним галлам, которые не боялись ничего на свете, кроме того, что небо свалится им на голову, все человечество сейчас испытывало лишь одно желание: чтобы болид остановился в своем движении и, поддавшись земному притяжению, обогатил земной шар парящими в пространстве миллиардами. Сколько было произведено расчетов, чтобы определить число этих миллиардов. Но, увы! Расчеты эти не были ни на чем основаны, ибо до сих пор оставался неизвестным объем ядра. Какова бы, однако, ни была ценность ядра, она была громадной, и этого было достаточно, чтобы разжечь воображение. Третьего мая "Уостон стандарт" посвятил этому вопросу статью, которая заканчивалась следующими словами: "Предположим, что ядро болида Форсайта-Гьюдельсона имеет всего десять метров в диаметре; эта масса, если бы она состояла из железа, весила бы три тысячи семьсот семьдесят три тонны. Но это же тело, если бы оно состояло из чистого золота, должно было бы весить десять тысяч восемьдесят три тонны и стоимость его превышала бы тридцать один миллиард франков". Отсюда видно, что "Стандарт", поддавшись новейшим веяниям, принял за основу своих исчислений десятичную систему. Да будет нам позволено от души поблагодарить его за это! Значит, даже при таком, не слишком крупном, размере болид представлял собой совершенно невероятную ценность. - Неужели это возможно, сэр! - пролепетал Омикрон, пробежав заметку. - Это не только возможно - это не подлежит сомнению, - безапелляционно заявил мистер Форсайт. - Для получения такого результата достаточно помножить массу болида на среднюю стоимость золота, равную трем тысячам ста франкам за килограмм. Массу же легко определить, зная объем ядра и удельный вес золота - 19,258 грамма. Что же касается объема, то его можно установить по простой формуле: V=пD^3/6. - Совершенно верно, - с важным видом подтвердил Омикрон, который понимал во всем этом не больше, чем в древнееврейском языке. - Но вот что возмутительно, - продолжал мистер Форсайт, - газета продолжает связывать мое имя с именем этого субъекта! Весьма вероятно, что и доктор в это время выражал такие же чувства. Зато мисс Лу, прочитав заметку в "Стандарте", скривила свои розовые губки с таким презрением, которое, вероятно, глубоко обидело бы все эти несметные тридцать один миллиард франков. Всем известно, что темперамент журналистов толкает их на соревнование друг с другом. Стоит одному сказать "два", как другой, не задумываясь, закричит "три". Нечего поэтому удивляться, что газета "Ивнинг пост" в тот же вечер отозвалась на статью "Стандарта" в выражениях, сразу же обнаруживших ее предосудительные симпатии к башне доктора Гьюдельсона: "Нам непонятно, почему "Стандарт" так скромен в своих оценках! Мы во всяком случае проявим большую смелость. Даже и оставаясь в рамках вполне приемлемых предположений, мы склонны считать, что диаметр ядра болида, открытого доктором Гьюдельсоном, равен ста метрам. Исходя из такого предположения, можно считать, что чистый вес золота может быть равен десяти миллионам восьмидесяти трем тысячам четыремстам восьмидесяти восьми тоннам и стоимость его превышает тридцать один триллион двести шестьдесят миллиардов франков, - сумма, выражающаяся четырнадцатизначным числом". "Если к тому же не принимать в расчет сантимы!" - острил "Пэнч", приводя эти неслыханные цифры, которые нельзя было себе даже вообразить. Погода между тем по-прежнему оставалась прекрасной... Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон упорнее, чем когда-либо, продолжали свои исследования в надежде стяжать первенство по крайней мере в установлении точного размера астероидального ядра. К сожалению, было трудно определить его контур, расплывавшийся в сверкающем сиянии. Один только раз, в ночь с 5-го на 6-е, мистеру Форсайту показалось, что он уже близок к разрешению задачи. Излучение на несколько мгновений уменьшилось, открывая глазам ослепительно светящийся шар. - Омикрон! - позвал мистер Дин Форсайт голосом, охрипшим от волнения. - Сэр?.. - Ядро! - Да!.. Вижу... - Наконец-то мы поймали его!.. - Ах! - воскликнул Омикрон. - Оно уже расплылось... - Неважно! Я его видел!.. Эта честь принадлежит мне!.. Завтра же на рассвете будет послана телеграмма в Питсбургскую обсерваторию... И этот подлый Гьюдельсон не посмеет больше утверждать... Обманывал ли себя мистер Форсайт, или доктор Гьюдельсон в самом деле позволил на этот раз своему сопернику опередить себя? Никто никогда не узнает этого. Не было послано в Питсбургскую обсерваторию и письмо, которое собирался отправить туда мистер Форсайт. Утром 16 мая в газетах всего мира появилось следующее сообщение: "Гринвичская обсерватория имеет честь довести до всеобщего сведения следующее: на основании произведенных вычислений, так же как и на основании самых тщательных наблюдений, можно утверждать, что болид, о появлении которого сообщили два почтенных гражданина города Уостона и который Парижская обсерватория считает состоящим из чистого золота, представляет собой сферическое тело диаметром в сто десять метров и объемом приблизительно в шестьсот девяносто шесть тысяч кубических метров. Подобный золотой шар должен весить более тринадцати миллионов тонн. Но расчеты показывают иное. Действительный вес болида не превышает седьмой части вышеуказанной цифры и равняется примерно одному миллиону восьмистам шестидесяти семи тысячам тонн, - вес, соответствующий объему в девяносто семь кубических метров и диаметру примерно в пятьдесят семь метров. Принимая во внимание неоспоримость химического состава болида, мы должны сделать вывод, что либо в металлической массе, из которой состоит ядро, имеются значительные пустоты, либо (и это более вероятно) металл находится в таком состоянии, что его ядро представляет собой пористое тело, нечто вроде губки. Как бы то ни было, произведенные подсчеты и наблюдения дают возможность более точно определить ценность болида, которая, исходя из теперешнего курса золота, составляет не менее пяти тысяч семисот восьмидесяти восьми миллиардов франков". Итак, диаметр ядра не был равен ни ста метрам, как предполагала "Уостон ивнинг", ни десяти метрам, как писал "Стандарт". Истина находилась посредине. В любом случае она способна была бы удовлетворить самую ненасытную алчность, если бы метеору не было суждено безостановочно носиться по своей траектории вокруг земного шара. Узнав, сколько стоит его болид, мистер Дин Форсайт воскликнул: - Я, я открыл его, а не тот мошенник на своей вышке! Метеор принадлежит мне, и если он когда-нибудь упадет на землю, я стану обладателем состояния в пять тысяч восемьсот миллиардов! А доктор Гьюдельсон в это время твердил, угрожающе протягивая руку к башне на Элизабет-стрит: - Моя собственность!.. Мое состояние, которое должно по наследству достаться моим детям! Оно сейчас носится в пространстве. Но если метеору суждено упасть на землю, он должен принадлежать мне и я буду тогда обладателем пяти тысяч восьмисот миллиардов! Да что и говорить! Всякие там Вандербилты, Асторы, Рокфеллеры, Пирпонты-Морганы, Гульды и прочие американские крезы, не говоря о Ротшильдах, оказались бы в таком случае всего лишь мелкими рантье по сравнению с доктором Гьюдельсоном или с мистером Форсайтом. Вот как обстояло дело. И если наши астрономы-любители не теряли головы, то нужно признать, что головы крепко сидели у них на плечах. Фрэнсис и миссис Гьюдельсон прекрасно понимали, чем все это могло кончиться. Но каким способом остановить обоих соперников, неудержимо скользивших по наклонной плоскости? Говорить с ними спокойно было немыслимо. Казалось, они совсем забыли о предстоящей свадьбе и думали лишь о своем соперничестве, которое, к сожалению, поддерживалось местными газетами. Статьи этих газет, обычно таких спокойных, пылали теперь яростью, и всякие темные личности, вмешивавшиеся в это дело, способны были довести до дуэли самых миролюбивых людей. "Пэнч" постоянно подзадоривал обоих противников своими остротами и карикатурами. Если эта газета и не подливала масла в огонь, то зато сыпала в него соль своих ехидных шуток, и от этой соли огонь трещал, разбрасывая искры. Кругом уже начинали опасаться, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон будут сражаться за свой болид с оружием в руках или попытаются разрешить свой спор путем американской дуэли. А такой исход вряд ли пошел бы на пользу жениху и невесте. К счастью для всеобщего мира, в то время как эти одержимые с каждым днем все больше теряли способность здраво рассуждать, широкая публика постепенно успокаивалась. Ясным для всех становилось, одно: состоит ли болид из золота, равна ли его стоимость тысячам миллиардов, или нет, - это безразлично, раз он остается недосягаемым. А то, что он был недосягаем, не подлежало сомнению. Описав свой круг, он каждый раз появлялся в той точке неба, которая заранее была указана вычислениями ученых. Скорость его движения, следовательно, оставалась неизменной, и, как в самом начале писал "Уостон стандарт", не было никаких оснований предполагать, чтобы она когда-либо уменьшилась. И, следовательно, болид будет вечно двигаться вокруг Земли, как он, по всей видимости, двигался вокруг нее и раньше. Такие соображения, повторявшиеся на страницах газет всего мира, способствовали успокоению умов. С каждым днем все более угасал интерес к болиду, и люди возвращались к своим повседневным делам, со вздохом расставаясь с мечтой о неуловимом сокровище. "Пэнч" в номере от 9 мая, отметив наступившее безразличие публики к тому, что еще недавно вызывало такое страстное возбуждение, продолжал расточать остроумие по адресу обоих "изобретателей метеора". "До каких пор, - с деланным пафосом и возмущением восклицал "Пэнч" в конце своей статьи, - будут оставаться безнаказанными злодеи, которых мы уже однажды заклеймили презрением? Мало того, что они собирались одним ударом разрушить город, в котором увидели свет, они теперь еще готовы разорить наиболее почтенные семейства! На прошлой неделе один из наших друзей, поддавшись их обманчивым и лживым уверениям, за два дня спустил доставшееся ему по наследству значительное состояние. Несчастный строил свои расчеты на миллиардах, сокрытых в болиде. Какая судьба ожидает бедных детишек нашего друга теперь, когда эти миллиарды ускользают у нас из-под... вернее, пролетают над нашим носом? Нужно ли пояснять, что "друг" этот - лишь символическая фигура, и таких несчастных легион. Поэтому мы предлагаем всем жителям земного шара возбудить судебное дело против мистера Форсайта и доктора Сиднея Гьюдельсона на предмет взыскания с них убытка в сумме пяти тысяч семисот восьмидесяти миллиардов. И мы требуем, чтобы их без всякого снисхождения заставили заплатить эту сумму". К счастью, заинтересованные лица так и не узнали, что им угрожает столь беспрецедентный и весьма сложный процесс. В то время как остальные смертные обратились к своим земным делам, господа Дин Форсайт и Сидней Гьюдельсон продолжали витать в небесной синеве и не переставали ощупывать ее своими телескопами.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

на протяжении которой у Зефирена Ксирдаля зарождается идея, и даже не одна, а две О Зефирене Ксирдале среди окружающих принято было говорить: "Зефирен Ксирдаль?.. Ну и тип!" Да и в самом деле: как по внешности, так и по своим внутренним данным Зефирен Ксирдаль был личностью довольно необыкновенной. Длинный, неуклюжий, часто в сорочке без воротничка и всегда без манжет, в брюках "штопором", в жилете, на котором не хватало по меньшей мере двух третей пуговиц, в пиджаке неимоверных размеров с карманами, оттопыренными массой самых разнообразных предметов, - все это грязное, засаленное и вытащенное совершенно случайно из груды разрозненных предметов одежды, - таков был сам Зефирен Ксирдаль, и таково было его представление об изяществе. От плеч, изогнутых, как свод погреба, свешивались длинные, чуть не в километр руки, с непомерно большими, волосатыми и очень проворными кистями, явно указывавшими на то, что владелец их лишь через крайне неопределенные промежутки времени дает им возможность соприкоснуться с мылом. Если голова его и являлась, как полагается, вершиной всей его фигуры, то, значит, природа не могла выйти из положения иначе. Лицо этого оригинала было безобразно до предела. И в то же время трудно было бы найти что-либо более влекущее к себе, чем эти нескладные и противоречивые черты. Тяжелый, квадратный подбородок, большой рот с толстыми губами, открывающими великолепные зубы, нос широкий, приплюснутый, уши, словно в ужасе старавшиеся избежать соприкосновения с черепом, - все это могло вызвать лишь очень смутное воспоминание о прекрасном Антиное. Зато лоб, грандиозно слепленный и редкого благородства очертаний, венчал это странное лицо, как храм венчает холм, - храм, могущий вместить в себе самые высокие мысли; И вот, наконец, чтобы совершенно сбить с толку человека, видавшего Зефирена Ксирдаля впервые, - большие выпуклые глаза, выражавшие, в зависимости от времени и настроения, то самый проникновенный ум, то самую безнадежную тупость. Его внутренний мир не менее разительно отличал его от банальности-современников. Не поддаваясь никакому регулярному обучению, он с самых ранних лет заявил, что учиться будет самостоятельно, и родителям ничего не оставалось, как подчиниться его непреклонной воле. Жалеть об этом им особенно не пришлось. В возрасте, когда другие еще просиживают классные парты в лицее, Зефирен Ксирдаль ("шутки ради", как он говорил) выдержал поочередно конкурсные экзамены во все высшие учебные заведения и на этих экзаменах неизменно оказывался первым. Но одержанные победы мгновенно предавались забвению. Соответствующим учебным заведениям неизменно приходилось вычеркивать из списков лауреата, не пожелавшего явиться к началу занятий. Восемнадцати лет он лишился родителей и при полной свободе действий стал обладателем годового дохода в пятнадцать тысяч франков. Зефирен Ксирдаль поспешил поставить свою подпись всюду, где этого требовал его крестный и опекун, банкир Робер Лекер, которого Зефирен с детства привык называть "дядей". Затем, свободный от всяких забот, он поселился в двух крошечных комнатках в седьмом этаже дома на улице Кассет в Париже. Он жил там еще и тогда, когда ему минул тридцать один год. С тех пор как он поселился в этих комнатах, стены не раздвинулись, а между тем неимоверным было количество предметов, которые Зефирен Ксирдаль умудрился здесь накопить. В одну кучу были свалены электрические машины и батареи, динамомашины, оптические инструменты, реторты и множество других аппаратов и разрозненных частей к ним. Целые пирамиды брошюр, книг, бумаг поднимались от пола, почти достигая потолка, громоздились и на единственном стуле и на столе. Их уровень постепенно повышался, но наш чудак даже не замечал перемены. А когда весь этот бумажный хлам начинал мешать ему, Зефирен находил простой выход из положения. Одним движением руки он отшвыривал бумаги в противоположный конец комнаты, после чего со спокойной душой усаживался работать за столом, на котором теперь царил полный порядок, - ведь на нем не оставалось ничего и можно было опять навалить на него новые груды бумаг и книг. Чем же занимался Зефирен Ксирдаль? Чаще всего, - нельзя не признаться в этом, - окутанный душистыми клубами табачного дыма, исходившими из его неугасимой трубки, он предавался мечтам и размышлениям. Но иногда, через самые неопределенные промежутки времени, случалось, что в мозгу его зарождалась идея. В такие дни он обычным для него способом наводил на столе порядок, скидывая с него ударом кулака все, что там лежало, и усаживался за стол, из-за которого поднимался не раньше, чем работа приходила к концу - будь то через сорок минут или через сорок часов. Поставив последнюю точку, он оставлял на столе лист бумаги, содержавший результаты его изысканий, и этот лист служил основой будущей груды бумаг, которой предстояло быть сброшенной с этого места при следующей вспышке, исследовательской страсти. При подобных порывах, повторявшихся через неопределенные промежутки, он углублялся в самые разнообразные вопросы. Высшая математика, физика, химия, физиология, философия, чистые науки и науки прикладные - поочередно привлекали его внимание. Какова бы ни была задача, он увлекался ею с одинаковой горячностью, с одинаковым пылом и не отступал, пока не добивался решения... разве что... Разве что... какая-нибудь новая идея так же неожиданно не завладевала им. В таких случаях этот безудержный фантазер пускался в погоню за новой бабочкой, яркие краски которой действовали на него, как гипноз, и, опьяненный своим новым увлечением, даже и думать забывал о том, чем еще недавно был полностью поглощен. Но в конце концов он некоторое время спустя возвращался к нерешенной проблеме. В один прекрасный день, случайно натолкнувшись на забытые наброски, он с новым пылом впрягался в эту работу и доводил ее до конца, даже если подобных перерывов на протяжении всей работы бывало несколько. Сколько подчас остроумных, подчас глубоких гипотез, сколько интересных заключений и выводов в самых трудных и сложных вопросах, как точных наук, так и наук экспериментальных, сколько практических изобретений покоилось в бумажной груде, которую Зефирен Ксирдаль презрительно попирал ногой! Никогда этому странному человеку не приходило даже на ум извлечь выгоду из своей сокровищницы, разве что кто-нибудь из его немногих друзей пожалуется в его присутствии на бесплодность своих поисков в какой-нибудь области. "Погодите, - говорил тогда Ксирдаль, - у меня как будто есть что-то по этому поводу". И протянув руку, он, руководствуясь удивительным чутьем, сразу же вытаскивал из-под тысячи других измятых листков нужную ему заметку и отдавал ее приятелю, разрешая использовать ее как угодно. Ни разу при этом не мелькнуло у него даже и мысли, что, поступая так, он нарушает собственные интересы. Деньги? К чему они ему? Когда ему бывали нужны деньги, он заходил к своему крестному, господину Роберу Лекеру. Перестав быть его опекуном, Робер Лекер продолжал оставаться его банкиром, и Ксирдаль был уверен, что, возвращаясь от крестного, он будет иметь в своем распоряжении нужную ему сумму и сможет ее расходовать, пока она не иссякнет. С того самого времени, как он поселился на улице Кассет, Ксирдаль поступал именно так, и был вполне удовлетворен. Испытывать без конца новые желания, имея притом возможность их осуществить, - в этом несомненно кроется одна из форм счастья. Но не единственная. Не испытывая и тени каких-либо желаний, Зефирен Ксирдаль был вполне счастлив. Утром 10 мая этот счастливый смертный сидел удобно развалившись в своем единственном кресле так, что ноги его, опиравшиеся на подоконник, находились на несколько сантиметров выше головы, и с особым наслаждением покуривал трубку. Забавы ради он при этом занимался разгадкой ребусов и загадок, отпечатанных на бумаге, из которой был склеен кулек, полученный от бакалейщика, отпускавшего ему какие-то припасы. Покончив с этим важным делом, то есть разгадав все загадки, Ксирдаль швырнул кулек в груду бумаг и небрежно протянул левую руку в сторону стола со смутным намерением достать оттуда какой-нибудь предмет, - безразлично, какой именно. Его левая рука ухватила пачку неразвернутых газет. Зефирен Ксирдаль вытащил из нее наудачу первую попавшуюся. Как выяснилось, это был номер газеты "Журналь", полученный с неделю назад. Такая старая газета не способна была отпугнуть читателя, живущего вне времени и пространства. Ксирдаль опустил глаза на первую страницу, но не прочел ни одной строки. За первой страницей последовала вторая, третья, и так до последней. Здесь он углубился в чтение объявлений. Затем, полагая, что переходит к следующей странице, по рассеянности вернулся к первой. Взгляд его совершенно случайно коснулся строк первой статьи, и какой-то проблеск сознания мелькнул в его зрачках, до сих пор выражавших полнейшее отупение. Блеск в глазах разгорался, превращаясь в пламя, по мере того как чтение приближалось к концу. - Так!.. Так!.. Так!.. - бормотал Зефирен Ксирдаль, и каждое "так" звучало по-разному. Затем он принялся вторично, уже с полным вниманием, за чтение статьи. Ксирдаль привык громко разговаривать, сидя в одиночестве у себя в комнате. Он охотно даже обращался к воображаемому слушателю на "вы", создавая себе приятную иллюзию, что перед ним внимательно слушающая его аудитория. Эта воображаемая аудитория была очень многочисленной; ведь в состав ее входили все ученики, поклонники и друзья, которых у Зефирена Ксирдаля никогда не было да никогда и не будет. На этот раз Ксирдаль оказался менее разговорчивым и ограничился лишь трижды повторенным восклицанием. Неимоверно заинтересованный содержанием статьи, он продолжал читать, не произнося ни слова. Что же могло вызвать у него столь страстный интерес? Последним на всем белом свете он только сейчас узнал об уостонском болиде и одновременно - о необычном составе его, так как случай заставил его остановить внимание на статье, трактующей о сказочном золотом шаре. - Забавная штука! - воскликнул Зефирен, обращаясь к самому себе, когда вторично дочитал статью до конца. Несколько минут он просидел в задумчивости, затем ноги его соскользнули с подоконника, и он направился к столу. Приступ увлечения работой приближался. Не мешкая, он разыскал среди других нужный ему научный журнал и сорвал с него бандероль. Журнал раскрылся на той самой странице, которая его интересовала. Научный журнал имеет право быть технически более оснащенным, чем ежедневная большая газета. И журнал, который Ксирдаль держал в руках, вполне отвечал своему назначению. Все, касающееся болида, - траектория, скорость движения, объем, масса, происхождение, - удостоилось лишь нескольких скупых слов, следовавших за целыми страницами, заполненными хитроумными кривыми и алгебраическими формулами. Зефирен Ксирдаль без особых усилий усвоил эту довольно неудобоваримую умственную пищу, после чего он взглянул на небо и выяснил, что ни единое облачко не омрачало его лазурь. - Увидим! - прошептал он, в то же время нетерпеливо производя какие-то расчеты на бумаге. Вслед за тем Зефирен Ксирдаль просунул руку под груду накопившихся в углу бумаг и жестом, которому лишь длительная практика могла придать такую удивительную точность, швырнул всю груду в противоположный угол комнаты. - Удивительно, какой у меня порядок! - произнес он, с видимым удовлетворением удостоверившись, что после произведенной только что уборки, в полном соответствии с его предположением, обнаружилась подзорная труба, покрытая толстым слоем пыли, словно бутылка столетнего вина. Пододвинуть трубу к окну, направить ее на ту точку небосвода, которая была определена произведенным расчетом, и припасть глазом к окуляру - на все это потребовалось не более минуты. - Совершенно точно, - произнес Зефирен Ксирдаль после нескольких минут наблюдения. Еще две-три минуты раздумья, и затем он решительно взял шляпу и принялся спускаться со своего седьмого этажа, держа путь на улицу Друо, в банк Лекера, которым эта улица с полным правом гордилась. По каким бы делам ни отправлялся Зефирен Ксирдаль, ему был известен лишь один способ передвижения. Ни омнибуса, ни трамвая, ни фиакра он не признавал. Как велико ни было расстояние до намеченной цели, - он неизменно шагал пешком. Но даже и тут, в этом самом простом и распространенном виде спорта, он не мог не проявлять оригинальности. Опустив глаза, ворочая широкими плечами, он шагал по городу так, словно бы это была пустыня. Коляски, пешеходы - все были ему равно безразличны. Не удивительно поэтому, что с уст прохожих, которым он умудрялся отдавить ноги, срывались эпитеты вроде - "невежа", "неотесанный болван", "хам". А сколько еще более крепких ругательств отпускали по его адресу возчики: ведь им приходилось на полном ходу осаживать лошадей, дабы избежать "происшествия", в котором на долю Зефирена Ксирдаля досталась бы роль жертвы. Но Ксирдаль ничего не замечал. Не слыша хора проклятий, поднимавшегося за его спиной, как волны позади быстро плывущего судна, он, нисколько не смущаясь, широкими и уверенными шагами отмерял свой путь. Не больше двадцати минут понадобилось ему, чтобы добраться до улицы Друо и до банка Лекер. - Дядя у себя? - спросил он у швейцара, поднявшегося при его приближении со стула. - Да, господин Ксирдаль. - Он один? - Один. Зефирен Ксирдаль толкнул обитую мягким ковром дверь и вошел в кабинет банкира. - Как? Это ты? - машинально спросил господин Лекер при виде своего названного племянника. - Раз я стою здесь перед вами собственной персоной, - ответил Зефирен Ксирдаль, - ваш вопрос по меньшей мере излишен и отвечать было бы уж совсем незачем. Господин Лекер, привыкший к странностям своего крестника, которого с полным основанием считал человеком неуравновешенным, хотя одновременно почти гениальным, от души рассмеялся. - Ты, разумеется, прав, - сказал он. - Но ответить "да" было бы проще и короче. Ну, а цель твоего визита, осмелюсь спросить? - Можете спросить... - Не стоит! - прервал его господин Лекер. - Мой второй вопрос столь же излишен, как и первый. Мне ведь известно по опыту, что ты появляешься только тогда, когда тебе нужны деньги. - Да разве вы не мой банкир? - воскликнул Ксирдаль. - Так-то оно так, - согласился господин Лекер. - Но ты довольно странный клиент. Не разрешишь ли ты по этому поводу дать тебе совет? - Если вам это может доставить удовольствие... - Совет заключается в том, чтобы ты проявлял несколько меньше экономии. Черт возьми, дорогой мой, как ты проводишь свою молодость? Имеешь ли ты хоть малейшее представление о состоянии твоего счета? - Ни малейшего! - Твой счет - нечто чудовищное! Только и всего! Родители оставили тебе капитал, приносящий пятнадцать тысяч франков в год, а ты умудряешься с трудом потратить четыре тысячи. - Вот так штука! - произнес Ксирдаль, как будто бы крайне пораженный таким заявлением, которое он выслушивал по меньшей мере в двадцатый раз. - Я говорю то, что есть. Так что у тебя проценты нарастают на проценты. Я не помню сейчас в точности, каковы твои ресурсы на данное число, но твой кредит несомненно превышает сто тысяч франков. На что прикажешь употребить эти деньги? - Я обдумаю этот вопрос, - с невозмутимой серьезностью ответил Ксирдаль. - Впрочем, если эти деньги вас тяготят, избавьтесь от них. - Каким образом? - Отдайте их. - Кому? - Да кому угодно! Не все ли мне равно! Господин Лекер пожал плечами. - Хорошо. Так сколько же тебе нужно сегодня? - спросил он. - Двести франков, как обычно? - Десять тысяч франков, - ответил Зефирен Ксирдаль. - Десять тысяч франков? - с удивлением переспросил Лекер. - Вот это ново! Что же ты намерен сделать с такой суммой? - Совершить путешествие. - Прекрасная мысль. Но в какую страну? - Я и сам еще не знаю, - заявил Зефирен Ксирдаль. Господин Лекер, явно забавляясь, лукаво поглядывал на своего крестника и клиента. - Прекрасно! - произнес он вполне серьезно. - Вот тебе десять тысяч франков. Это все? - Нет, - ответил Зефирен Ксирдаль, - мне нужен еще участок земли. - Участок земли? - повторил Лекер, совершенно пораженный. - Какой участок? - Ну, участок как участок; Два или три квадратных километра. - Небольшой участок, - холодно заметил господин Лекер и продолжал с насмешкой в голосе: - И где же? На Итальянском бульваре? - Нет, - ответил Зефирен Ксирдаль. - Не во Франции. - Так где же? Говори. - Я и сам еще не знаю, - во второй раз сказал Ксирдаль, нисколько, однако, не смущаясь. Господин Лекер с трудом удерживался от смеха. - Ну что ж, по крайней мере выбор не ограничен, - заметил он. - Но скажи мне, дружочек, не... рехнулся ли ты случайно? Что за чушь ты порешь, скажи на милость? - Я имею в виду одно дело, - заявил Ксирдаль, и лоб его от напряжения мысли перерезали глубокие морщины. - Дело! - воскликнул господин Лекер с крайним изумлением. - Чтобы подобный чудак вдруг заговорил о "делах"... Нет, тут можно с ума сойти! - Да, дело, - подтвердил Ксирдаль. - Крупное? - спросил Лекер. - Как сказать, - небрежно произнес Зефирен Ксирдаль, - каких-нибудь пять-шесть тысяч миллиардов франков. На этот раз господин Лекер бросил на своего крестника озабоченный взгляд. Если этот человек не шутил, то, значит, он помешался, по-настоящему помешался. - Сколько ты сказал? - переспросил банкир. - От пяти до шести тысяч миллиардов франков, - повторил Зефирен Ксирдаль самым безразличным тоном. - Да в своем ли ты уме. Зефирен? - настойчиво продолжал господин Лекер. - Известно ли тебе, что на всем земном шаре нет такого количества золота, которое могло бы составить сотую долю этой баснословной суммы? - На земном шаре - возможно, - сказал Ксирдаль. - Но в другом месте" - вот это еще вопрос! - В другом месте? - Да! В четырехстах километрах отсюда по вертикали. Словно молния озарила мозг банкира. Он, как и все, был осведомлен о происходившем благодаря газетам, которые не переставали пережевывать тему болида, и Лекер подумал, что, кажется, он начинает понимать, в чем дело. Догадка его и в самом деле была правильной. - Болид? - проговорил он, невольно побледнев. - Да, болид, - с полным хладнокровием подтвердил Ксирдаль. Если бы любой другой, а не его крестник, затеял с ним такой разговор, можно не сомневаться, что господин Лекер приказал бы незамедлительно вышвырнуть посетителя за дверь. Минуты банкира представляют слишком большую ценность, чтобы их можно было затрачивать на выслушивание всяких дурацких разговоров. Но Зефирен Ксирдаль не был похож на "любого другого". То, что голова его была "с трещинкой", - в этом, увы, сомнения не было. Но в этой голове таилась искра гениальности, для которой a priori не было ничего невозможного. - Ты решил извлечь пользу из болида? - спросил господин Лекер, в упор глядя на своего крестника. - А почему бы и нет? Что в этом необыкновенного? - Но ведь этот болид находится в четырехстах километрах над землей, ты сам это только что подтвердил. Не собираешься же ты взобраться на такую высоту? - А к чему это, если я заставлю его свалиться? - Каким способом? - Я-то знаю, каким, и этого достаточно. - Знаешь... Знаешь... Как ты можешь воздействовать на тело, находящееся на таком расстоянии? Где ты найдешь точку опоры? Какие силы ты для этого применишь? - Слишком долго пришлось бы объяснять вам это, - произнес Зефирен Ксирдаль. - Да и бесполезно: вы все равно ничего не поймете. - Ты удивительно любезен! - произнес банкир, нисколько не обидевшись. Снисходя к просьбам крестного, Ксирдаль все же согласился дать ему кое-какие краткие объяснения. Автор этой любопытной истории позволит себе внести в эти объяснения Ксирдаля еще более значительные сокращения, указав, что, несмотря на свою, всем известную склонность к самым невероятным гипотезам, он отнюдь не стремится выступать в защиту хотя и интересных, но чересчур смелых теорий. По мнению Зефирена Ксирдаля, материя есть не что иное, как видимость; она не имеет реальной сущности. Он считает, что это можно доказать нашей неспособностью представить себе ее внутреннюю структуру. Если разложить материю на молекулы, атомы, мельчайшие частицы, то всегда будет оставаться еще более мелкая доля, для которой это деление будет продолжаться до тех пор и опять начинаться сначала, пока не останется такая элементарная частица, которая уже не будет материей. Эта элементарная нематериальная частица и есть энергия. Что же такое энергия? Зефирен Ксирдаль признается, что ничего об этом не знает. Так как человек связан с внешним миром только с помощью своих чувств, а человеческие чувства весьма восприимчивы ко всяким возбуждениям материального порядка, то все, что не является материей, остается для нас неизвестным. Если можно усилием чистого разума допустить существование нематериального мира, то все же невозможно представить его природу за неимением каких-либо данных для сравнения. И так будет продолжаться до тех пор, пока человечество не обогатится новыми чувствами, что a priori вовсе не кажется абсурдным. Как бы там ни было в действительности, но, по утверждению Зефирена Ксирдаля, энергия, наполняющая пространство, вечно колеблется между двумя противоположными пределами: абсолютным равновесием, которое может быть достигнуто лишь при равномерном распределении ее в пространстве, и абсолютной концентрацией в одной точке, которая в таком случае была бы окружена совершенной пустотой. Но так как пространство бесконечно, эти два предела одинаково недостижимы. Из этого вытекает, что энергия находится в состоянии постоянного движения. Поскольку материальные тела постоянно поглощают энергию, то эта концентрация вызывает в другом месте относительную пустоту, а материя в свою очередь излучает в пространство энергию, которую поглотила. Итак, в противовес классической аксиоме: "Ничто не исчезает, ничто не создается". Зефирен Ксирдаль утверждает: "Все исчезает и все создается". Вечно разрушающееся вещество всегда создается вновь. Каждое изменение состояния сопровождается излучением энергии и разрушением вещества. Если такое разрушение не может быть отмечено нашими приборами, то лишь по причине их несовершенства: ведь огромное количество энергии заключено в неизмеримо малой частице материи. Этим объясняется, по мнению Зефирена Ксирдаля, почему звезды отдалены друг от друга такими огромными по сравнению с их незначительной величиной расстояниями. Такое разрушение, хотя и невидимое, все же происходит. Звук, тепло, электричество, свет могут служить тому косвенным доказательством. Все эти явления не что иное, как излучаемая материя, и с их помощью проявляется освобожденная энергия, хотя еще в грубой и полуматериальной форме. Чистая сублимированная энергия может существовать только за пределами материальных миров. Она окружает мироздание своего рода _динамосферой_ и держит материальные миры в состоянии напряжения, прямо пропорциональном их массе и расстоянию от их поверхности. Проявление энергии, ее стремление ко все возрастающей конденсации и создает силы притяжения. Такова теория, изложенная Зефиреном Ксирдалем и повергшая Робера Лекера в полную растерянность. - Принимая во внимание все сказанное, - заявил в заключение Зефирен Ксирдаль, словно бы все изложенное им не представляло ничего необыкновенного, - мне достаточно будет освободить некоторое количество энергии и направить ее на избранную мною точку в пространстве. Это позволит мне воздействовать на любое тело вблизи этой точки, особенно если размер тела не будет очень велик, то есть, иными словами, если оно не будет содержать в себе, как я вам объяснил, значительного количества энергии. Это просто, как дважды Два. - И ты обладаешь способом освободить эту энергию? - спросил господин Лекер. - Я обладаю способом, - а к тому все и сводится, - освободить ей путь, устранив с него все вещественное и материальное. - В таком случае ты мог бы вывести из строя всю небесную механику! - воскликнул Лекер. Зефирена Ксирдаля нисколько не смутила чудовищность подобного предположения. - В настоящее время, - скромно признался он, - сконструированная мною машина способна дать еще слишком слабые результаты. Тем не менее она в состоянии воздействовать на несчастный болид весом всего лишь в каких-нибудь несколько тысяч тонн. - Да будет так! - проговорил господин Лекер. - Но куда ты собираешься сбросить твой болид? - На мой участок. - Какой участок? - Тот самый, который вы приобретете для меня, когда я произведу все необходимые подсчеты. Я напишу вам по этому поводу. Выберу я, разумеется, по возможности пустынную местность, где земля стоит недорого. У вас, наверное, возникнут затруднения при заключении купчей. Я не вполне свободен в выборе, и может случиться, что места будут малодоступные. - Это уж мое дело, - сказал банкир. - Телеграф изобрели именно на такой случай. В этом отношении я отвечаю тебе за все. Успокоенный такими заверениями и снабженный десятью тысячами франков, которые он тут же засунул в карман, Зефирен Ксирдаль отправился домой. Едва заперев за собой дверь, он уселся за стол, предварительно освободив место обычным для него взмахом руки. Приступ увлечения работой явно дошел до апогея. Всю ночь бился он над расчетами. Зато утром решение было найдено. Он определил силу, которую следовало приложить к болиду, продолжительность действия этой силы, направление, которое следовало ей дать, точное время и место падения метеора. Взявшись за перо, он тут же написал господину Лекеру обещанное письмо, спустился вниз, бросил письмо в почтовый ящик и сразу же вернулся к себе. Заперев дверь, он подошел к тому самому углу, куда он накануне с такой удивительной ловкостью швырнул груду бумаг, загромождавших до этого подзорную трубу. Сегодня оказалось необходимым произвести ту же операцию в обратном порядке, - Ксирдаль подсунул руку под бумаги и уверенным движением отправил их на старое место. Это вторичное "наведение порядка" привело к тому, что на свет появилось подобие черноватого ящика, который Зефирен Ксирдаль без труда приподнял с пола, перенес на середину комнаты и поставил лицом к окну. Во внешнем виде этого ящика, окрашенного в темный цвет, не было ничего примечательного. Внутри были расположены катушки, соединенные с цепью лампочек, острия которых связывались попарно тонкой медной проволокой. Над ящиком; в фокусе металлического рефлектора, висела укрепленная на стержне еще одна заостренная с обоих концов лампочка, не соединенная с предыдущими никаким видимым проводником. Зефирен Ксирдаль повернул металлический рефлектор в направлении, соответствующем расчетам, произведенным за истекшую ночь. Затем, удостоверившись, что все в порядке, он вложил в нижнюю часть ящика какую-то трубочку, изливавшую яркий свет. Производя все эти действия, он громко, по своему обыкновению, разговаривал, словно желая своим ораторским искусством пленить обширную аудиторию. - Вот это, милостивые государи, - ораторствовал он, - _ксирдалиум_, вещество в сто тысяч раз более радиоактивное, чем радий. Должен признаться, что применяю я в данном случае это вещество с целью поразить воображение публики. Не то чтобы оно могло принести вред, - ведь Земля сама по себе излучает достаточно энергии и в добавлении ее нет необходимости. Это - крупинка соли в море. Но небольшой театральный эффект все же не повредит при постановке такого значительного опыта. Продолжая разговаривать, он закрыл ящик, который соединил двумя проводами с элементами батареи, стоявшей на полке. - Нейтрально-винтообразные токи, милостивые государи, - продолжал Зефирен Ксирдаль, - поскольку они нейтральны, естественно обладают свойством отталкивать все тела без исключения, заряжены ли эти тела положительным или отрицательным потенциалом. С другой стороны, будучи винтообразными, эти токи начинают винтообразное движение, что понятно даже ребенку... А все-таки - как удачно, что я их открыл... Все в жизни может пригодиться. Когда ток был включен, из ящика стало доноситься нежное жужжание и голубой свет сверкнул в лампочке, вращавшейся на стержне. Почти сразу вращательное движение стало ускоряться, и скорость его возрастала с каждой секундой, в конце концов превратившись в настоящий вихрь. Зефирен Ксирдаль несколько минут следил за этим безумным кружением, затем перевел взгляд в пространство, в направлении, параллельном оси металлического рефлектора. На первый взгляд действие машины не проявлялось никакими реальными признаками. И все же внимательный наблюдатель заметил бы довольно странное явление: пылинки, висевшие в воздухе, войдя в контакт с металлическим рефлектором, как будто уже не могли преодолеть этого барьера и бешено кружились, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. Скопившись вместе, они образовывали в воздухе подобие усеченного конуса, основание которого опиралось на окружность рефлектора. В двух-трех метрах от машины этот конус, образовавшийся из неуловимо малых вращающихся частиц, постепенно принимал форму цилиндра диаметром в несколько сантиметров. Этот состоящий из пылинок цилиндр сохранял свою форму и за окном, на открытом воздухе (несмотря на довольно резкий ветер), и продолжал тянуться все дальше, пока не исчезал вдали. - Честь имею, милостивые государи, доложить вам, что все идет отлично, - объявил Зефирен Ксирдаль, опускаясь на свое единственное кресло и закуривая искусно набитую трубку. Полчаса спустя он остановил машину, которую затем несколько раз снова и снова пускал в ход как в этот день, так и в последующие дни, стараясь при каждом новом опыте поворачивать рефлектор в несколько ином направлении. В течение девятнадцати дней он с неукоснительной точностью повторял одни и те же действия. На двадцатый день, едва только он успел пустить в ход машину и закурить свою верную трубку, как демон изобретательства снова овладел им. Одно из последствий теории беспрерывного разрушения материи, которую Зефирен вкратце изложил Роберу Лекеру, в этот момент вырисовывалось перед ним с ослепительной яркостью. Мгновенно, как это бывало с ним всегда, он представил себе принцип электрической батареи, способной самозаряжаться путем ряда последовательных реакций. Последняя из этих реакций должна была привести разложившиеся тела в их первоначальное состояние. Такая батарея действовала бы до тех пор, пока используемые вещества не исчезли бы полностью, превратившись в энергию. Практически это было бы вечным движением. - Вот так штука! Вот так штука! - бормотал Зефирен Ксирдаль, охваченный сильнейшим волнением. Он погрузился в размышления, как умел погружаться, сосредоточив на одном пункте все жизненные силы своего организма. Такая сконцентрированная мысль, направленная на разрешение одной задачи, была подобна светящейся кисти, в которой слились воедино все солнечные лучи. - Это неоспоримо! - произнес он наконец, выражая вслух то, к чему пришел ценой величайшего внутреннего напряжения. - Надо немедленно попробовать. Зефирен Ксирдаль схватил шляпу, кубарем скатился со своего седьмого этажа и бросился к столяру, мастерская которого находилась на противоположной стороне улицы. В кратких и точных словах он объяснил мастеру, что именно ему нужно - нечто вроде колеса на железной оси с подвешенными к ободу двадцатью семью ковшами, размеры которых он точно указал. Эти подвесные ковши предназначались для соответствующего числа стаканчиков. Стаканчики эти при вращении колеса должны были сохранять вертикальное положение. Дав все необходимые объяснения и распорядившись, чтобы заказ-был выполнен немедленно, Ксирдаль отправился дальше. Пройдя с полкилометра, он завернул к торговцу химическими препаратами, у которого издавна пользовался доверием и уважением. Здесь Ксирдаль отобрал нужные ему двадцать семь стаканчиков. Приказчик тщательно упаковал, их в плотную бумагу и обвязал прочной веревкой, к которой прикрепил еще удобную деревянную ручку. Когда все было уложено, Ксирдаль с пакетом в руках уже собрался домой, как вдруг в дверях магазина нос к носу столкнулся с одним из своих немногих друзей, очень знающим бактериологом. Ксирдаль, поглощенный своими мыслями, не заметил бактериолога, но бактериолог заметил Ксирдаля. - Как? Да это Ксирдаль! - воскликнул он, и губы его сложились в приветливую улыбку. - Вот так встреча! При звуке знакомого голоса Ксирдаль решился открыть свои большие глаза и узреть внешний мир. - Как? - повторил он, как эхо. - Марсель Леру? - Он самый! - Очень рад вас видеть! Как дела? - Дела у меня - как у человека, собирающегося сесть в поезд. Таким, каким вы меня видите, с походным мешком за плечами, в который положено три носовых платка и еще кое-какие туалетные принадлежности, я сейчас помчусь на берег моря, где буду целую неделю упиваться свежим воздухом. - Счастливчик! - сказал Зефирен Ксирдаль. - От вас самого зависит стать таким же счастливчиком. Потеснившись немного, мы уж как-нибудь вдвоем уместимся в поезде. - Айв самом деле... - начал Ксирдаль. - Может быть, вас что-нибудь задерживает в Париже? - Да нет же. - Вы ничем особенным не заняты? Не поставили, случайно, какого-нибудь опыта? Ксирдаль добросовестно порылся в памяти. - Ровно ничем, - ответил он. - В таком случае я попробую соблазнить вас. Неделя полного отдыха пойдет вам на пользу... А как хорошо будет вволю поболтать, лежа на песке! - Уж не говоря о том, - перебил его Ксирдаль, - что это даст мне возможность уяснить вопрос о приливах, который давно меня интересует. Этот вопрос отчасти связан с проблемами общего характера, которыми я сейчас занимаюсь. Я как раз об этом думал, когда встретился с вами, - закончил он трогательно, убежденный, что именно так оно и было. - Значит, решено? - Решено! - Ну, тогда в путь!.. Да, но... наверно, придется забежать к вам домой, а я не знаю, успеем ли мы тогда на поезд... - Незачем! - с уверенностью ответил Ксирдаль. - У меня при себе все необходимое. И рассеянный ученый указал глазами на пакет с двадцатью семью стаканчиками. - Чудесно! - весело воскликнул Марсель Леру. И оба друга бодрым шагом двинулись по направлению к вокзалу. - Понимаете, дорогой Леру, я предполагаю, что поверхностное натяжение... Какая-то пара, попавшаяся им навстречу, принудила собеседников отодвинуться друг от друга, и последние слова утонули в уличном шуме. Зефирен а Ксирдаля такая мелочь смутить не могла, и он спокойно продолжал излагать свою мысль, обращаясь то к одному, то к другому прохожему, у которых это красноречие не могло не вызвать удивления. Но оратор ничего не замечал и продолжал разглагольствовать, бодро рассекая волны парижского людского океана. А в то время как Ксирдаль, целиком поглощенный своей новой мыслью, широко шагая, спешил к поезду, который должен был увезти его из города, на улице Кассет, в комнате, расположенной в седьмом этаже, безобидный на вид черный ящик продолжал тихо жужжать, металлический рефлектор, как и раньше, отбрасывал лучи голубоватого света, а цилиндр, образовавшийся из пляшущих пылинок, прямой и хрупкий, устремлялся в неведомую даль. Предоставленная самой себе, машина, которую Ксирдаль, забыв о самом ее существовании, не счел нужным выключить, продолжала свою никем не направляемую таинственную работу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

в которой мистеру Дину Форсайту и доктору Гьюдельсону суждено пережить сильнейшее потрясение Болид теперь уже был хорошо известен всем. Мысленно во всяком случае его ощупали со всех сторон. Определили его орбиту, скорость, вес, объем, его природу, его сущность. Он не вызывал больше беспокойства, - ведь ему было суждено вечно двигаться по своей траектории. Вполне естественно, что интерес публики к этому недосягаемому метеору, утратившему всякую таинственность, постепенно угас. В обсерваториях кое-какие астрономы еще изредка бросали беглый взгляд на золотой шар, проплывавший над их головами, но, занятые решением других загадок мироздания, быстро отворачивались от него. Земля приобрела второго спутника, - вот и все! Золотой ли это спутник, или железный, - не все ли равно ученым, для которых весь мир - просто математическая абстракция? Приходится пожалеть, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон не обладали таким душевным спокойствием. Растущее вокруг них равнодушие не способно было успокоить их разгоряченные воображения, и они продолжали наблюдать за болидом - их собственным болидом - со страстью, граничившей с безумием. Стоило появиться метеору, как они уже оказывались на своем посту и замирали, припадая глазом к объективу трубы или телескопа даже и тогда, когда метеор поднимался всего лишь на несколько градусов над горизонтом. Погода оставалась великолепной и, к сожалению, благоприятствовала их страсти: им удавалось теперь лицезреть метеор раз по двенадцать в сутки. Суждено ли ему свалиться на землю, или нет, но необыкновенные свойства этого метеора делали его единственным в своем роде и предвещали ему вечную" славу. Это сознание еще усиливало болезненное желание соперников, чтобы честь открытия болида была признана не за обоими, а за одним из них. Тщетно было в таких условиях надеяться на примирение соперников. Даже напротив: непреодолимая стена ненависти с каждым днем вырастала все выше. И миссис Гьюдельсон и Фрэнсис Гордон слишком хорошо это понимали. Фрэнсис Гордон уже не сомневался в том, что дядя будет всеми силами противиться его браку, а миссис Гьюдельсон уже перестала надеяться на покорность мужа, когда наступит долгожданный день. Нечего было обманывать, себя. К отчаянию жениха и невесты, к возмущению мисс Лу и Митс, свадьба, если ей вообще суждено было состояться, отодвигалась на весьма неопределенный, возможно очень отдаленный срок. Но судьба решила еще больше усложнить положение, и без того достаточно серьезное. Вечером 11 мая мистер Форсайт, который, по обыкновению, глядел в телескоп, внезапно глухо вскрикнув, отскочил, затем набросал что-то на бумаге и снова вернулся на свое место. Затем он опять отбежал, и такое странное поведение продолжалось до тех пор, пока болид не скрылся за горизонтом. Мистер Форсайт побледнел как полотно, и дыхание его стало таким прерывистым, что Омикрон, думая, что господин его заболел, бросился к нему на помощь. Но Форсайт, жестом отстранив его, шатаясь, как пьяный, скрылся у себя в кабинете и заперся на ключ. С тех пор мистер Форсайт больше не показывался. В течение тридцати с лишним часов он пробыл без еды и питья. Один только раз Фрэнсис добился, чтобы дверь отперли. Но она открылась настолько скупо, что Фрэнсису с трудом удалось в щелку разглядеть своего дядю. Мистер Форсайт казался совершенно разбитым и ужасно расстроенным. Взгляд его выражал безумие, и Фрэнсис, растерявшись, остановился у порога. - Что тебе нужно от меня? - спросил мистер Форсайт. - Но, дядюшка, - воскликнул Фрэнсис, - вот уже целые сутки как вы сидите взаперти. Позвольте мне по крайней мере хоть принести вам поесть. - Ничего мне не нужно, кроме тишины и покоя, - ответил Форсайт, - и прошу тебя оказать мне величайшую услугу - не нарушать моего одиночества. Эти слова, произнесенные с непоколебимой твердостью и в то же время звучавшие непривычно ласково, произвели на Фрэнсиса настолько сильное впечатление, что он не решился настаивать. Да вряд ли это было бы возможно, так как дверь при последнем слове астронома захлопнулась. Племяннику оставалось только ретироваться, так ничего и не добившись. Утром 13 мая, за два дня до предполагаемой свадьбы, Фрэнсис, сидя у миссис Гьюдельсон, чуть ли не в двадцатый раз описывал эту сцену, создававшую новый повод для беспокойства. - Ничего не понимаю, - произнесла, вздохнув, миссис Гьюдельсон. - Можно подумать, что и мистер Форсайт и мой муж сошли с ума. - Как? - воскликнул Фрэнсис. - Ваш муж? Разве с доктором тоже что-нибудь неладно? - Да, - вынуждена была признаться миссис Гьюдельсон. - Оба они ведут себя так, будто сговорились. У моего мужа это началось немного позже - вот и все. У себя в кабинете он заперся только со вчерашнего дня. С тех пор он больше не показывался, и вы можете себе представить, как мы тревожимся. - Просто голову можно потерять! - воскликнул Фрэнсис. - То, что вы рассказали мне о мистере Форсайте, - продолжала миссис Гьюдельсон, - заставляет меня предположить, что они снова одновременно сделали какое-нибудь открытие, относящееся к их проклятому болиду. Принимая во внимание их настроение, это не сулит ничего доброго. - Ах, если бы я имела право распоряжаться... - вмешалась Лу. - Что бы вы сделали, дорогая сестричка? - спросил Фрэнсис Гордон. - Что бы я сделала? Очень просто. Я бы отправила этот подлый золотой шар куда-нибудь подальше... так далеко, чтоб его не было видно даже в самую лучшую трубу. Возможно, что исчезновение болида и в самом деле вернуло бы покой мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону. Кто знает - если бы метеор навсегда скрылся из глаз, быть может угасла бы их нелепая вражда. Но вряд ли можно было рассчитывать на такую случайность. Болид будет здесь и в день свадьбы, и после него, и всегда, раз он с ненарушимой правильностью движется по своей неизменной орбите. - В конце концов, - произнес Фрэнсис, - скоро все выяснится. Не позже чем через два дня им обоим придется принять окончательное решение, и тогда мы будем знать, что нас ожидает. Когда Фрэнсис вернулся на Элизабет-стрит, ему показалось, что последние события как будто бы не грозят тяжелыми последствиями. Мистер Форсайт, как узнал Фрэнсис, покинул свой кабинет и молча поглотил обильный завтрак. Сейчас, измученный, но сытый до отвала, он спал мертвым сном, в то время как Омикрон выполнял в городе какое-то его поручение. - Ты видела дядю, перед тем как он уснул? - спросил Фрэнсис у верной Митс. - Видела, как тебя вижу, сынок, - ответила старуха. - Ведь я подавала ему завтрак. - Он был голоден? - Как волк! Проглотил все, что было приготовлено к завтраку: сбитую яишенку, холодный ростбиф, картофель, пудинг с фруктовым соусом. Ни крошечки не оставил. - А как он выглядел? - Не так уж плохо. Только бледный он стал, как _провидение_, а глаза красные. Я посоветовала ему промыть глаза _бурной кислотой_, но он как будто даже и не слышал. - Он ничего не велел передать мне? - Ни тебе, ни кому другому. Он ел _не раскрывая рта_, а потом собрался спать. Но раньше послал своего друга Крона в "Уостон стандарт". - В "Уостон стандарт"! - воскликнул Фрэнсис. - Бьюсь об заклад, что послал туда сообщение о результатах своей работы. Снова начнется газетная полемика. Только этого еще не хватало!. На следующее утро, взяв в руки "Уостон стандарт", Фрэнсис с горечью ознакомился с этим сообщением Дина Форсайта. Ясно было, что появился новый повод для соперничества, грозившего разбить счастье молодого человека. Отчаяние Фрэнсиса еще возросло, когда он убедился, что оба соперника снова пришли к цели dead heat [выражение, означающее, что двое или несколько участников спортивного состязания приходят к финишу одновременно (англ.)]. В то время как "Уостон стандарт" опубликовал заметку мистера Дина Форсайта, газета "Уостон морнинг" поместила подобное же сообщение доктора Сиднея Гьюдельсона. Итак, отчаянной борьбе, в которой ни одному из соперников до сих пор не удалось добиться какого-либо преимущества, суждено было продолжаться! Совершенно тождественные по началу, обе заметки значительно расходились в своих выводах. Такое различие взглядов неизбежно должно было вызвать новые споры, что могло, впрочем, принести и некоторую пользу: как будто намечалась возможность впоследствии разграничить заслуги обоих соперников. Одновременно с Фрэнсисом всему Уостону, а одновременно с Уостоном всему миру, по которому через посредство телеграфных и телефонных проводов мгновенно разнеслась эта новость, стало известно о сенсационном сообщении двух астрономов с Элизабет-стрит и с Морисс-стрит. И эта новость тотчас же стала предметом самых страстных споров на всем земном шаре. Могло ли появиться более поразительное сообщение и было ли достаточно оснований для всеобщего возбуждения - пусть рассудит читатель. Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон сообщали, что их непрекращавшиеся наблюдения дали им возможность отметить несомненное нарушение курса, по которому двигался болид. Его орбита, до сих пор направленная точно с севера на юг, теперь несколько отклонилась к линии северо-восток - юго-запад. Значительно большее изменение было в то же время отмечено в отношении расстояния болида от поверхности земли. Расстояние это бесспорно несколько уменьшилось, хотя скорость движения болида не увеличилась. Из этих наблюдений, а также и на основании произведенных ими вычислений, оба астронома пришли к выводу, что метеор отклоняется от своей постоянной орбиты и непременно должен упасть на землю. Место и дату падения теперь уже представляется возможным уточнить. Но если в начале своих сообщений мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон сходились на одном, то дальше их выводы резко отличались друг от друга. В то время как один, основываясь на сложнейших расчетах, предсказывал, что болид упадет 28 июня в южной части Японии, второй, проделав столь же сложные вычисления, утверждал, что падение болида произойдет 7 июля где-то в Патагонии. Вот как могут расходиться астрономы? Пусть публика сама решит, кто прав! Но публика на сей раз не склонна была делать выбора. Ее интересовал только самый факт, что астероид упадет на землю, а с ним вместе и тысячи миллиардов, которые он носит с собой в пространстве. Вот это и было самое главное! А в остальном - будь то в Японии, в Патагонии - безразлично где, - миллиарды все равно будут подобраны. Все разговоры вертелись вокруг того, какой переворот в экономике произведет такой неслыханный прилив золота. Богачи, в общем, были огорчены тем, что их состояние окажется обесцененным, а бедняки радовались маловероятной возможности, что им достанется хоть кусочек пирога. Что касается Фрэнсиса, то он почувствовал прилив подлинного отчаяния. Какое ему было дело до этих миллиардов! Он стремился только к одному: получить в жены свою любимую Дженни, этот клад, бесконечно более драгоценный, чем болид со всеми его омерзительными богатствами. Он бросился на Морисс-стрит. Там уже были осведомлены о злополучной новости и понимали, какие плачевные последствия в ней таятся. Неизбежным становился теперь жестокий и непоправимый разрыв между обоими безумцами, считавшими небесное тело своей собственностью. "И тем страшнее это было теперь, когда к профессиональному самолюбию примешивалась материальная заинтересованность. Как тяжко вздыхал Фрэнсис, пожимая руки миссис Гьюдельсон и ее милых дочерей! Как топала от негодования ножками невоздержанная Лу! Сколько слез пролила прелестная Дженни, которую не в силах были утешить ни мать, ни сестра, ни жених! Напрасно Фрэнсис клялся ей в своей незыблемой верности и готовности, если придется, ждать до того дня, пока будущий владелец метеора и сказочных пяти тысяч семисот восьмидесяти миллиардов не истратит все до последнего сантима. Клятва, впрочем, довольно неосмотрительная и обрекавшая его, по всей видимости, на положение вечного холостяка.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой мы увидим миссис Аркадию Стенфорт, обреченную в свою очередь на нетерпеливое ожидание, и где мистер Джон Прот будет вынужден признать свою некомпетентность Судья Джон Прот в это утро стоял у окна, в то время как его служанка Кэт, наводя порядок, расхаживала взад и вперед по комнате. Проносился ли болид над городом Уостоном, или нет, уверяю вас, - это было судье совершенно безразлично. Беззаботным взглядом окидывал он площадь Конституции, на которую выходила парадная дверь его мирного жилища. Но то, что для мистера Джона Прота было лишено интереса, горячо занимало его служанку Кэт. - Стало быть, сэр, он из чистого золота? - произнесла она, останавливаясь перед мистером Протом. - Говорят, - ответил судья. - На вас это, кажется, нисколько не действует, сэр? - Как видите, Кэт. - Но ведь если он из золота, то стоит невесть сколько миллионов! - Миллионов и даже миллиардов, Кэт!.. Да!.. И эти миллиарды разгуливают над нашими головами. - Но ведь они свалятся, сэр! - Говорят, Кэт. - Подумать только, сэр: на земле не будет больше бедняков. - Их будет столько же, сколько и было, Кэт. - Но, сэр... - Слишком долго пришлось бы объяснять. А кроме того, Кэт, представляете вы себе, что такое миллиард? - Это... это... - Это тысяча миллионов, Кэт. - Так много? - Да, Кэт. И если вы даже проживете сто лет, то и тогда не успеете досчитать до миллиарда, хоть бы занимались счетом по десяти часов в сутки. - Возможно ли, сэр? - Так оно и есть. Служанка была совершенно потрясена, узнав, что целого века было бы недостаточно, чтобы сосчитать до миллиарда... Затем, снова схватив щетку и тряпку, она продолжала уборку. Но каждую минуту она приостанавливалась, не будучи в силах справиться со своими мыслями. - А сколько бы досталось каждому, сэр? - Чего досталось, Кэт? - Болида, сэр, если его поделить поровну между всеми? - Это нужно сосчитать, Кэт, - ответил мистер Джон Прот. Судья взял карандаш и бумагу. - Если принять во внимание, что на земле тысяча пятьсот миллионов жителей, - произнес он, подсчитывая, - это составило бы... составило бы три тысячи восемьсот пятьдесят девять франков двадцать семь сантимов на человека. - Только и всего? - прошептала Кэт с разочарованием. - Только и всего, - подтвердил мистер Джон Прот, в то время как Кэт задумчиво возвела взор к небу. Решившись, наконец, спуститься на землю, Кэт заметила у въезда на Эксетер-стрит двух женщин, к которым она поспешила привлечь внимание своего хозяина. - Поглядите, сэр, - сказала она. - Вон там... эти две дамы... - Да, Кэт, вижу. - Поглядите на одну из них... на ту, что повыше ростом... ведь это та самая особа, которая приезжала к нам и венчалась, не сходя с лошади. - Мисс Аркадия Уокер? - осведомился мистер Джон Прот. - Теперь уже миссис Стенфорт. - И в самом деле, это она, - согласился судья. - Зачем она сюда пожаловала, хотела бы я знать? - Понятия не имею, - ответил мистер Джон Прот. - И должен признаться: я не дал бы и фартинга за то, чтобы узнать, в чем дело. - Неужели ей снова понадобились ваши услуги? - Это маловероятно, принимая во внимание, что двоемужество не разрешено на территории Соединенных Штатов, - произнес судья, закрывая окно. - Но как бы там ни было, не следует забывать, что мне пора в суд; там сегодня разбирается интересное дело, имеющее, кстати сказать, отношение к болиду, который вас так занимает. Если эта дама явится сюда, будьте любезны передать ей мои извинения. Продолжая говорить, мистер Джон Прот спокойно спустился с лестницы, вышел через калитку, открывавшуюся на Потомак-стрит, и скрылся в огромном здании суда, расположенного как раз против его дома на другой стороне улицы. Служанка не ошиблась: незнакомая дама и в самом деле была миссис Аркадия Стенфорт, прибывшая в Уостон в сопровождении своей горничной Берты. Они нетерпеливо расхаживали взад и вперед, не спуская глаз с отлогого склона, по которому спускалась Эксетер-стрит. Городские часы пробили десять. - Подумать только, - его все еще нет! - воскликнула миссис Аркадия. - Может быть, он забыл, на какой день назначена встреча? - нерешительно заметила Берта. - Забыл! - гневно повторила молодая женщина. - Если не передумал, - робко заметила Берта. - Передумал! - с еще большим возмущением воскликнула ее госпожа. Она сделала несколько шагов в направлении Эксетер-стрит. Горничная следовала за ней по пятам. - Ты не видишь его? - через несколько минут с нетерпением спросила миссис Стенфорт. - Нет, сударыня! - Возмутительно! Миссис Стенфорт снова повернула к площади. - Нет... Никого... Все еще никого, - твердила она. - Заставить меня ждать... после того, что было условлено... Ведь сегодня восемнадцатое мая, не правда ли? - Да, сударыня. - И скоро пробьет половина одиннадцатого?. - Ровно через десять минут... - Так вот!.. Пусть он не надеется, что у меня лопнет терпение. Я пробуду здесь весь день и еще дольше, если понадобится. Служащие гостиниц на площади Конституции обратили бы внимание на явное беспокойство молодой женщины, как два месяца назад заметили нетерпеливые движения всадника, ожидавшего ее. Тогда оба они собирались предстать перед судьей, который должен был связать их брачными узами. Но сейчас весь город - мужчины, женщины и дети - был увлечен совсем другим. В городе Уостоне миссис Стенфорт была, вероятно, единственным человеком, не интересовавшимся этим "другим". Все были заняты одним лишь чудесным метеором, его продвижением по небу, его падением, назначенным на определенный день обоими местными астрономами, хотя между их предсказаниями и существовало некоторое расхождение. Люди, толпившиеся на площади Конституции, так же как и служащие у подъездов гостиниц, нисколько не интересовались присутствием здесь миссис Аркадии Стенфорт. Мы не беремся сказать, в самом ли деле луна, как принято считать в народе относительно лунатиков, оказывает воздействие на человеческий мозг. Но во всяком случае можно утверждать, что на земном шаре в те дни насчитывалось значительное количество "метеориков". Эти люди забывали обо всем на свете при мысли о том, что над их головами носится шар, стоящий миллиарды и готовый в один из ближайших дней свалиться на землю. Но у миссис Стенфорт были явно другие заботы. - Ты не видишь его, Берта? - после короткого ожидания спросила она снова. - Нет, сударыня. В эту минуту в конце площади раздались крики. Несколько сот человек выбежали из соседних улиц, и вскоре на площади собралась значительная толпа. В окнах гостиниц также показались любопытные. - Вот он!.. Вот!.. Слова эти переходили из уст в уста, и они так совпадали с желаниями миссис Аркадии Стенфорт, что она воскликнула, как будто эти возгласы относились к ней: - Наконец-то! - Да нет же, сударыня, - в смущении проговорила горничная. - Это не вам кричат. Да и в самом деле, - с какой стати толпа так горячо приветствовала бы человека, которого ожидала миссис Аркадия Стенфорт? С какой стати обратила бы она внимание на его прибытие? Вое головы в эту минуту были подняты к небу, все руки тянулись вверх, все взгляды устремлялись к северной части горизонта. Не прославленный ли болид появился над городом? Не собрались ли горожане на площади, чтобы приветствовать его по пути следования? Нет. В этот час болид проносился над другим полушарием. А кроме того, если бы он и в самом деле сейчас пронесся в пространстве, то при дневном свете не был бы виден простым глазом. К кому же тогда относились приветствия толпы? - Сударыня!.. Воздушный шар! - воскликнула Берта. - Поглядите!.. Вот он выплывает из-за колокольни Сент-Эндрью. Медленно спускаясь из верхних слоев атмосферы, показался аэростат, встреченный бурными аплодисментами толпы. Но к чему эти аплодисменты? Разве подъем воздушного шара представлял какой-то особый интерес? И были ли у публики основания для подобной встречи? Да, несомненно были. Накануне вечером этот шар поднялся в воздух, унося в своей гондоле знаменитого аэронавта Уолтера Брагга с его помощником. И поднялся Брагг с тем, чтобы попытаться произвести в более благоприятных условиях наблюдения над болидом. Такова была причина волнения толпы, жаждавшей ознакомиться с результатами этой оригинальной затеи. Само собой разумеется, что как только был решен вопрос о подъеме шара, мистер Дин Форсайт, к ужасу старухи Митс, попросил взять его с собой, и, как легко догадаться, он и тут столкнулся с доктором Гьюдельсоном. Доктор также, к великому ужасу миссис Гьюдельсон, претендовал на право участвовать в полете. Положение получалось довольно щекотливое, если принять во внимание, что воздухоплаватель мог взять с собой только одного пассажира. Между соперниками возникла бурная переписка со ссылками на свои права и преимущества. В конце концов оба они потерпели неудачу: Уолтер Брагг оказал предпочтение какому-то третьему лицу, якобы своему помощнику, без которого, по его словам, он не мог обойтись. И вот сейчас легкий ветерок нес аэростат над Уостоном, где население собиралось устроить воздухоплавателям торжественную встречу. Чуть подталкиваемый еле заметным бризом, воздушный шар медленно опускался и приземлился, наконец, в самом центре площади Конституции. Десятки рук ухватились за гондолу, из которой выскочили на землю Уолтер Брагг и его помощник. Предоставив своему начальнику самому заниматься сложной операцией выпуска газа, помощник быстрыми шагами направился к сгоравшей от нетерпения миссис Аркадии Стенфорт. - Я к вашим услугам, сударыня! - подходя к ней, произнес он с поклоном. - В десять тридцать пять, - сухо ответила миссис Аркадия Стенфорт, указывая на циферблат городских часов. - А встреча наша была назначена на десять тридцать. Знаю, - согласился вновь прибывший, почтительно склонив голову. - Прошу прощения. Аэростаты не всегда с достаточной точностью подчиняются нашей воле. - Значит, я не ошиблась? Это вы летели на воздушном шаре с Уолтером Браггом? - Да, я... - Объясните ли вы мне... - Все очень просто. Мне показалось оригинальным таким способом явиться к месту нашего свидания. Вот и все. Я приобрел, не жалея долларов, место в гондоле, заручившись обещанием Уолтера Брагга, что он спустит меня на площади ровно в десять тридцать. Думаю, что ему можно простить пятиминутное опоздание. - Можно, раз вы все же здесь, - снисходительно согласилась миссис Аркадия Стенфорт. - Вы не изменили ваших намерений, надеюсь? - Ни в какой мере. - Вы по-прежнему продолжаете считать, что мы поступаем благоразумно, отказываясь от совместной жизни? - Да, я так думаю... - Я тоже полагаю, что мы не созданы друг для друга. - Совершенно с вами согласен. - Я в полной мере признаю все ваши высокие качества, мистер Стенфорт... - Я по достоинству ценю все ваши качества... - Можно уважать друг друга и не любить. Уважение - еще не любовь. Оно не в силах сгладить столь резкое различие характеров. - Золотые слова... - Понятно... если б мы любили друг друга... - Все сложилось бы по-иному. - Но мы не любим друг друга... - В этом не может быть сомнения... - К сожалению, это так. - Мы поженились, не зная хорошо друг друга, и нам пришлось испытать кое-какие разочарования... Ах, если б нам было дано оказать друг другу услугу, способную поразить воображение... дело, возможно, сложилось бы совсем иначе... - К сожалению, нам это-не было дано. - Вам не пришлось пожертвовать своим состоянием, чтобы спасти меня от разорения... - Я сделала бы это, мистер Стенфорт. Зато и вам не представилось случая спасти мне жизнь, рискуя вашей собственной. - Я бы ни минуты не колебался, миссис Аркадия... - Убеждена в этом... Но случай не представился. Чужими были мы друг другу, чужими и остались. - До слез правильно... - Нам казалось, что у нас одинаковые вкусы... по крайней мере во всем, касающемся путешествий. - И мы ни разу не могли решить, куда именно ехать. - Да. Когда мне хотелось ехать на юг, вас тянуло на север. - И когда мое желание было направиться на восток, вы стремились на запад. - История с болидом переполнила чашу... - Переполнила. - Ведь вы по-прежнему на стороне Дина Форсайта? - Разумеется. - И отправляетесь в Японию, чтобы присутствовать при падении метеора? - Да, это так... - А я, подчиняясь мнению доктора Сиднея Гьюдельсона, решила... - Отправиться в Патагонию... - Примирение становится невозможным. - Невозможным... - И нам остается только одно... - Да, только одно. - Отправиться к судье, сударь... - Я следую за вами, сударыня. Оба, держась на одной линии в трех шагах друг от друга, двинулись к дому мистера Джона Прота. За ними, на почтительном расстоянии, следовала горничная Берта. Старуха. Кэт встретила их на пороге. - Мистер Прот у себя? - в один голос спросили мистер и миссис Стенфорт. - Его нет дома, - ответила Кэт. Лица обоих посетителей одинаково вытянулись. - Он надолго отлучился? - спросил мистер Стенфорт. - Вернется к обеду, - произнесла Кэт. - В котором часу он обедает? - В час. - Мы зайдем в час, - снова в один голос заявили мистер и миссис Стенфорт, удаляясь. Дойдя до середины площади, которую все еще загромождал шар Уолтера Брагга, они на мгновение приостановились. - У нас пропадает два часа, - заметила миссис Аркадия Стенфорт. - Два с четвертью, - поправил ее мистер Сэт Стенфорт. - Угодно ли вам будет провести эти два часа вместе? - Если вы будете так любезны и Согласитесь... - Какого вы мнения о прогулке по берегу Потомака? - Я как раз собирался вам это предложить. Муж и жена двинулись по направлению к Эксетер-стрит, но, не пройдя и трех шагов, остановились. - Разрешите мне сделать одно замечание? - произнес мистер Стенфорт. - Разрешаю, - ответила миссис Аркадия. - Я позволю себе заметить, что мы сошлись во мнениях. Это в первый раз за все время. - И в последний! - оборвала его миссис Аркадия и решительно двинулась дальше. Чтобы добраться до начала Эксетер-стрит, мистеру и миссис Стенфорт пришлось пробиваться сквозь толпу, собравшуюся вокруг аэростата. И если толпа не была еще гуще, если не все жители Уостона сбежались на площадь Конституции, то лишь потому, что другое событие, куда более сенсационное, отвлекло в этот час внимание публики. Уже с самого рассвета весь город устремился к зданию суда, перед которым образовалась огромная очередь. Как только распахнулись двери, людской поток ринулся в зал, который в одно мгновение оказался набитым до отказа. Тем, кому не удалось захватить места, оставалось только отступить. Вот именно эти запоздавшие неудачники, чтобы утешиться, собрались на площади для встречи воздушного шара. Как горячо желали они вместо этого зрелища быть стиснутыми в толпе счастливчиков, наполнявших зал суда, где разбиралось в этот день судебное дело, такое фантастически крупное, какого никогда еще не приходилось разбирать судьям в прошлом, да и вряд ли придется разбирать в будущем! Казалось, что безумство людей достигло уже апогея, когда Парижская обсерватория сообщила, что болид, или во всяком случае его ядро, состоит из чистого золота. А между тем неистовство тех дней не могло идти ни в какое сравнение с безумством, охватившим человечество после того как Дин Форсайт и Сидней Гьюдельсон самым решительным образом заявили, что астероид неизбежно должен упасть. Невозможно даже и перечислить все случаи внезапного умопомешательства, разыгравшегося на этой почве. Достаточно сказать, что все без исключения дома для умалишенных оказались за несколько дней переполненными. Но среди всех этих безумцев самыми безумными были виновники возбуждения, потрясавшего весь мир. До сих пор ни мистер Форсайт, ни доктор Гьюдельсон не допускали возможности падения метеора. Если они с такой горячностью отстаивали свое право первенства при открытии болида, то отнюдь не из-за его ценности, не из-за каких-то миллиардов. Они жаждали лишь, чтобы их имена были связаны с таким изумительным явлением в области астрономии. Но положение изменилось до неузнаваемости после того, как они в ночь с 11 на 12 мая уловили отклонение в курсе болида. Вопрос более жгучий, чем все остальные, сразу же вспыхнул в их мозгу. Кому же, после его падения, будет принадлежать болид? Кому достанутся миллиарды, сокрытые в ядре, окруженном сверкающим ореолом? Когда ореол этот исчезнет (да и кому нужны такие неосязаемые лучи!), золотое ядро будет здесь, на земле. И превратить это ядро в звонкую монету не представит труда... Но кому же он будет принадлежать? - Мне! - не колеблясь воскликнул мистер Форсайт. - Мне! Ведь я первый отметил его появление на горизонте Уостона. - Мне! - с такой же уверенностью заявил доктор Гьюдельсон. - Ведь это мое открытие! Безумцы не преминули огласить через печать свои непримиримые и противоречащие одна другой претензии. Два дня сряду страницы уостонских газет были заполнены злобными статьями обоих соперников. Упоминая о недосягаемом болиде, который и в самом деле словно насмехался над ними с высоты своих четырехсот километров, они тут же, не скупясь, забрасывали друг друга бранными эпитетами. Вполне понятно, что при таких условиях и речи не могло быть о предстоящей свадьбе. Долгожданная дата - 15 мая - миновала, а Дженни и Фрэнсис все еще оставались женихом и невестой. Да можно ли было еще считать их обрученными? Своему племяннику, который решился в последний раз сделать попытку договориться с ним, мистер Форсайт ответил буквально следующее: - Я считаю доктора мерзавцем и никогда не дам согласия на твой брак с дочерью какого-то Гьюдельсона! И почти в тот же час этот самый доктор в ответ на слезы и мольбы своей дочери ответил: - Дядя Фрэнсиса - бесчестный человек. Моя дочь никогда не станет женой племянника Форсайта. Тон был такой категорический, что оставалось только подчиниться. Подъем аэростата Уолтера Брагга послужил новым поводом для проявления ненависти, которой пылали друг к другу оба астронома. Жадные до скандала, газеты охотно поместили письма противников, в которых резкость выражений приняла совершенно недопустимую форму, что вряд ли, разумеется, могло способствовать успокоению умов. Но осыпать друг друга бранью, - конечно, малоподходящий выход из положения. Раз существует непримиримый спор, следует поступить так, как все люди в подобных случаях, - то есть обратиться в суд. Это единственный и лучший способ уладить конфликт. Противники в конце концов пришли именно к такому выводу. Поэтому 17 мая мистером Дином Форсайтом была отправлена доктору Гьюдельсону повестка, приглашавшая доктора предстать на следующий же день перед судейским столом почтенного мистера Джона Прота; поэтому такая же точно повестка была немедленно отправлена доктором Гьюдельсоном мистеру Дину Форсайту; и поэтому, наконец, утром 18 мая нетерпеливая и шумная толпа завладела всем помещением суда. Мистер Дин Форсайт и мистер Сидней Гьюдельсон были, как полагалось, на месте. Вызванные друг другом в суд, соперники оказались лицом к лицу. Несколько дел уже благополучно было разрешено в начале судебного заседания, и участники, которые при входе в зал грозили друг другу кулаками, ушли рука об руку, к полному удовольствию мистера Прота. Будет ли достигнут такой же результат в отношении двух соперников, которые должны были сейчас предстать перед судом? - Переходим к следующему делу! - распорядился судья. - Форсайт против Гьюдельсона и Гьюдельсон против Форсайта! - объявил секретарь. - Прошу тяжущихся подойти ближе! - произнес судья, выпрямляясь в своем кресле. Мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон вышли из рядов сопровождавших их сторонников. Они стояли лицом к лицу, в упор глядя друг на друга. Глаза их метали молнии, руки сжимались в кулаки, - они походили на заряженные пушки, готовые от малейшей искорки разразиться громом. - В чем дело, господа? - спросил судья Прот, отлично, кстати сказать, осведомленный о предмете жалоб обоих астрономов. Мистер Дин Форсайт заговорил первым: - Я предъявляю свои права... - А я свои... - перебил его доктор Гьюдельсон. И сразу же начался оглушительный дуэт, который исполнялся ни в терциях, ни в секстах, но, наперекор всем законам гармонии, в непрерывном диссонансе. Мистер Прот часто-часто застучал по столу ножом из слоновой кости, как стучит дирижер своей палочкой, желая прекратить чудовищную какофонию. - Прошу вас, господа, - произнес судья, - выступать по очереди. В алфавитном порядке, предоставляю слово мистеру Форсайту [судья соблюдает очередность букв латинского алфавита]. Мистеру Гьюдельсону будет затем дана полная возможность ответить. Таким образом, мистер Дин Форсайт первым изложил суть своей жалобы, в то время как доктор ценой невероятных усилий старался владеть собой. Мистер Форсайт рассказал, как он 16 марта в семь часов тридцать семь минут и двадцать секунд утра, занимаясь наблюдениями в своей башне на Элизабет-стрит, заметил болид, пересекавший небо с севера на юг, как он, Форсайт, следил за метеором в течение всего времени, пока он находился в поле видимости, и как несколькими днями позже он отправил письмо в Питсбургскую обсерваторию с сообщением о своем открытии, приоритет на которое он просил за ним закрепить. Когда пришла очередь доктора Гьюдельсона, он дал почти в точности те же объяснения, что и его соперник, так что суд после обоих выступлений оказался не более осведомленным, чем до них. Все же этих сведений, по-видимому, было достаточно, так как мистер Прот не задал ни одного дополнительного вопроса. Торжественным жестом потребовав тишины и добившись ее, он огласил решение суда, составленное им в то время, когда противники выступали с речами. "Принимая во внимание, - гласило решение, - утверждение мистера Дина Форсайта, что он 16 марта в семь часов тридцать семь минут двадцать секунд утра заметил болид, пересекавший небо над Уостоном; принимая, с другой стороны, во внимание заявление мистера Сиднея Гьюдельсона о том, что он заметил болид в тот же час, в ту же минуту и в ту же секунду..." - Да! Да! - закричали сторонники доктора, как одержимые потрясая поднятыми кулаками. - Нет! Нет! - завопили сторонники мистера Форсайта, топая ногами по паркету. "...ввиду того, что поданные жалобы основаны на вопросе о минутах и секундах и принадлежат к области чисто научной; ввиду того, что не существует параграфа закона, приложимого к приоритету в области астрономического открытия; основываясь на этих мотивах, суд признает себя некомпетентным и приговаривает обе стороны к уплате судебных издержек". Совершенно ясно, что судья не мог ответить иначе. Впрочем (и это, пожалуй, соответствовало желанию судьи), тяжущиеся по выходе из суда должны были направиться в противоположные стороны, что лишало их возможности сцепиться друг с другом. А это являлось "уже большим достижением. Но ни тяжущиеся, ни их сторонники не желали допустить, чтобы дело кончилось так просто. Если мистер Прот рассчитывал отделаться ссылкой на свою некомпетентность, ему пришлось отказаться от этой надежды. Два голоса прорвались сквозь общий ропот, которым было встречено оглашение приговора. - Я прошу слова! - в один голос вопили мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон. - Хотя я и не обязан сызнова пересматривать свое решение, - произнес судья тем любезным тоном, которого он придерживался даже и при самых серьезных обстоятельствах, - но я охотно дам слово как мистеру Дину Форсайту, так и доктору Гьюдельсону, при том, однако, условии, что они воспользуются своим правом один после другого. Но противники были не в силах выполнить такое требование. И ответили они опять в один голос, с одинаковым пылом, с одинаковой невоздержанностью, причем ни один не желал отстать от другого хотя бы на одно слово или на один слог. Мистер Прот понял, что благоразумнее всего дать им волю, и постарался только по мере сил прислушаться к их выкрикам. Ему удалось поэтому уловить смысл их новой аргументации. Спор шел уже не о приоритете на астрономическое открытие. Вопрос был сейчас в денежной заинтересованности, в установлении права собственности. Одним словом: если болид упадет, то кому он будет принадлежать? Мистеру Дину Форсайту? Или мистеру Гьюдельсону? - Мистеру Форсайту! - вопили защитники первого. - Доктору Гьюдельсону! - завыли приверженцы второго. Мистер Прот, лицо которого осветилось ясной улыбкой старого философа, потребовал тишины. И требование его было немедленно выполнено - так велика была заинтересованность собравшихся. - Милостивые государи, - начал он. - Разрешите мне прежде всего дать вам совет. В случае, если болид упадет... - Он упадет! - повторили, стараясь перекричать друг друга, как сторонники Форсайта, так и сторонники Гьюдельсона. - Пусть так! - согласился судья со снисходительной вежливостью, которую не часто приходится встречать в судебных учреждениях даже и в Америке. - Я ничего не имею против его падения и желал бы только, чтобы он не свалился на цветы в моем саду. Кое-кто в зале улыбнулся. Мистер Прот воспользовался этой разрядкой и бросил благожелательный взгляд на тяжущихся. Увы! Благожелательство здесь было ни к чему. Легче было бы приручить алчущих крови тигров, чем примирить таких непримиримых противников. - В таком случае, - продолжал отеческим тоном судья, - поскольку речь пойдет о болиде, стоимость которого равна пяти тысячам семистам восьмидесяти восьми миллиардам, я предложил бы вам, господа, поделить их между собой. - Никогда! Крик этот, так четко выражавший отказ, несся со всех сторон. Нет, никогда ни мистер Форсайт, ни мистер Гьюдельсон не согласятся на полюбовный раздел. Правда, каждому из них досталось бы примерно по три триллиона! Но что такое триллионы, когда речь идет о самолюбии! Мистер Прот, так хорошо изучивший человеческие слабости, особенно не удивился тому, что его совет - казалось бы, такой разумный - не встретил у присутствующих одобрения. Он не смутился, а снова постарался переждать, пока уляжется шум. - Раз примирение невозможно, - произнес мистер Прот, как только стало несколько тише, - суд вынесет свое заключение. При этих словах, словно по волшебству, воцарилась глубокая тишина и никто уже не осмелился перебить мистера Прота, пока он ровным голосом диктовал секретарю: "Суд, выслушав дополнительные объяснения сторон в их заключительном слове; приняв во внимание, что заявления обеих сторон тождественны и зиждутся на одинаковых способах доказательства; приняв далее во внимание, что из открытия метеора не вытекает неоспоримого права собственности на данный метеор, что закон молчит по этому поводу и что за отсутствием закона нельзя сослаться на аналогию; что применение предполагаемого права собственности, будь оно даже обоснованным, могло бы, ввиду особенностей данного дела, столкнуться с непреодолимыми препятствиями, благодаря чему судебное решение рисковало бы остаться мертвой буквой, - что нанесло бы ущерб принципам, на которых основывается вся цивилизация, и могло бы уронить в глазах населения авторитет суда; что в столь специальном вопросе следует действовать осторожно и обдуманно; приняв, наконец, во внимание, что поданные в суд иски основываются (невзирая на утверждения сторон) на событиях гипотетических, которые могут и не произойти; что, если падение и произойдет, метеор может свалиться в море, покрывающее три четверти земного шара; что и в том и в другом случае дело должно будет считаться аннулированным ввиду отсутствия спорного предмета; основываясь на всем вышесказанном, - откладывает вынесение своего окончательного решения до момента падения метеора, установленною и заверенного по всем правилам закона". "Точка!" - закончил диктовать мистер Прот, подымаясь со своего кресла. Судебное заседание было закрыто. Аудитория осталась под впечатлением мудрых "принимая во внимание" мистера Прота. Ведь и в самом деле, не было ничего невозможного в том, что болид погрузится в морские глубины, откуда его уже немыслимо будет вытащить. А затем - на какие "непреодолимые трудности" намекал судья? Что должны были означать эти таинственные слова? Все это давало пищу для раздумья, а раздумье обычно успокаивает взволнованные умы. Приходится предположить, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон не предавались раздумью, - ибо они не успокаивались, а скорее даже наоборот. Стоя в разных углах зала, они грозили друг другу кулаком, взывая к своим сторонникам. - Я не подчинюсь такому постановлению! - громовым голосом кричал мистер Форсайт. - Это явная бессмыслица! - Это постановление - нелепость, - не отставая от него, во все горло орал доктор Гьюдельсон. - Осмелиться предположить, что мой болид не упадет... - Сомневаться в том, что мой болид упадет!.. - Он упадет там, где я предсказал... - Я определил место его падения... - И раз я не могу добиться защиты закона... - И раз суд отвергает мою жалобу... - Я буду до конца защищать свои права... Я уезжаю сегодня же вечером. - Я буду добиваться моих прав до последней крайности... Сегодня же пускаюсь в путь. - В Японию! - вопил мистер Дин Форсайт. - В Патагонию! - не уступая своему противнику, орал доктор Гьюдельсон. - Ур-ра! - заливались хором оба враждебных лагеря. По выходе на улицу толпа разделилась на две части, и к ним примкнули любопытные, которым не удалось пробраться в зал заседаний. Шум стоял невообразимый: крики, угрозы, брань... Еще немного, и дошло бы до рукопашной, так как сторонники Дина Форсайта жаждали приступить к линчеванию Сиднея Гьюдельсона, а сторонники Сиднея Гьюдельсона мечтали покончить с Дином Форсайтом при помощи суда Линча - истинно американского способа разрешения спора... К счастью, власти успели заранее принять меры. Нагрянуло достаточное число полисменов, которые, решительно и вполне своевременно приступив к делу, развели забияк. Едва только враждующие стороны оказались на некотором расстоянии друг от друга, как их ярость, в какой-то степени напускная, улеглась. Но сохранить за собой право производить как можно больше шума казалось этим воякам необходимым. Поэтому, умерив вопли по адресу главы враждебной партии, они продолжали оглашать воздух криками каждый в честь своего кумира: - Ур-ра, Дин Форсайт!.. - Ура, Гьюдельсон!.. Возгласы эти скрещивались, гремя, как гром. Вскоре они слились в общем зверином вое. - На вокзал! - вопили обе группы, которые сошлись, наконец, на одном. И толпа по собственному почину построилась в две колонны, которые наискось пересекли площадь Конституции, освобожденную, наконец, от воздушного шара Уолтера Брагга. Во главе одной из колонн торжественно шествовал мистер Дин Форсайт, а во главе другой - доктор Сидней Гьюдельсон. Полисмены следили за происходившим с полным безразличием: ведь беспорядка больше не предвиделось. Да и в самом деле, не приходилось опасаться столкновения между обеими колоннами: одна из них торжественно сопровождала мистера Дина Форсайта к Западному вокзалу, где начинался его путь в Сан-Франциско, а оттуда в Японию, а другая не менее торжественно последовала за доктором Сиднеем Гьюдельсоном к Восточному вокзалу - конечному пункту железнодорожного пути в Нью-Йорк, где доктору предстояло сесть на пароход, направлявшийся в Патагонию. Крики затихли и, наконец, совсем замерли вдали. Мистер Джон Прот, который до сих пор, стоя на пороге своего дома, развлекался видом бурной толпы, вспомнил, что наступило время завтрака, и сделал движение, собираясь войти к себе в дом. Но в эту самую минуту его задержали какой-то джентльмен и дама, которые, обойдя площадь по краю, приблизились к нему. - Одно только слово, господин судья! - произнес джентльмен. - Рад служить вам! - учтиво ответил мистер Джон Прот. - Два месяца тому назад, господин судья, - снова заговорил джентльмен, - мы явились к вам с просьбой оформить наш брак... - И я был очень рад, - заявил мистер Прот, - что это событие дало мне возможность познакомиться с вами. - А сегодня, господин судья, - продолжал, мистер, Стенфорт, - мы явились к вам, чтобы развестись. Судья Прот, как человек многоопытный, понял, что добиться примирения ему в данный момент не удастся. - Тем не менее я радуюсь возможности возобновить с вами знакомство, - заявил он, не растерявшись. Джентльмен и дама поклонились. - Не угодно ли вам будет зайти? - предложил судья. - Разве это так уж необходимо? - спросил мистер Сэт Стенфорт, точно так же, как и два месяца назад. И совершенно так же, как и два месяца назад, мистер Прот спокойно ответил: - Ни в какой мере. Трудно встретить человека более покладистого. Правда, хотя развод, как правило, производится в условиях не столь необычных, все же его не так трудно добиться в любом из крупных штатов Федерации. Ничего, кажется, нет проще, чем порвать брачные узы в этой удивительной стране, именуемой Америкой; это даже легче, чем вступить в брак. В некоторых штатах достаточно указать какой-нибудь фиктивный адрес, чтобы избавиться от необходимости лично присутствовать при процедуре развода. Специальные агентства принимают на себя труд подобрать свидетелей и добыть подставных участников. Эти агентства имеют в своем распоряжении особых вербовщиков, некоторые из которых пользуются широкой известностью. Мистеру и миссис Стенфорт не пришлось прибегать к таким сложным мерам. Они успели уже в Ричмонде - месте их постоянного жительства - предпринять все нужные шаги и выполнить необходимые формальности, Если они оказались сейчас в Уостоне, то просто в силу каприза, - им хотелось расторгнуть свой брак именно там, где их связали узами этого брака. - Документы все в порядке? - спросил судья. - Вот мои документы! - произнесла миссис Стенфорт. - Вот мои! - сказал мистер Стенфорт. Мистер Прот взял в руки документы и удостоверился, что они составлены по всем правилам закона. - А вот и бланк акта о разводе, уже готовый и отпечатанный, - сказал судья, покончив с проверкой. - Остается только вставить имена и расписаться. Но не знаю, удобно ли будет здесь... - Разрешите мне предложить вам это усовершенствованное вечное перо, - перебил его мистер Стенфорт. - И вот эту картонку: она вполне заменит столик, - добавила миссис Стенфорт, взяв из рук горничной плоскую картонку и подавая ее судье. - У вас на все готов ответ, - одобрительно заметил судья и принялся заполнять бланки. Покончив с этим, он протянул перо миссис Стенфорт. Не произнеся ни слова, не колеблясь, недрогнувшей рукой миссис Стенфорт расписалась: "Аркадия Уокер". И мистер Сэт Стенфорт с тем же хладнокровием поставил под ее подписью свою. Затем оба, как и два месяца назад, подали судье по пятисотдолларовой бумажке. - За ваши труды, - как и тогда, сказал мистер Сэт Стенфорт. - В пользу бедных! - проговорила Аркадия Уокер. Не теряя времени, они поклонились судье, распрощались друг с другом и разошлись, даже не обернувшись, - он по направлению к предместью Уилкокс, она - в противоположную сторону. Когда они исчезли из виду, мистер Прот вошел к себе в дом, где давно уже его дожидался завтрак. - Знаете, Кэт, что мне следовало бы написать на моей вывеске? - спросил он свою старую служанку, подвязывая салфетку. - Нет, сэр. - Мне следовало бы написать: "Здесь венчаются, не сходя с лошади, и разводятся стоя".

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

в которой, как предвидел судья Джон Прот, появляется третий похититель, а за ним вскоре и четвертый Лучше даже и не пытаться описать глубокое горе семьи Гьюдельсон и отчаяние Фрэнсиса Гордона. Нечего и сомневаться в том, что Фрэнсис, не задумываясь, порвал бы всякие отношения со своим дядей, обошелся бы и без его согласия, не считаясь ни с его гневом, ни с неизбежными последствиями такого разрыва. Но то, что он мог позволить себе по отношению к мистеру Дину Форсайту, было немыслимо по отношению к доктору Гьюдельсону. Напрасно пыталась миссис Гьюдельсон добиться согласия своего мужа и заставить его снова вернуться к своему первоначальному решению: ни мольбы ее, ни упреки не могли воздействовать на упрямого доктора. Даже Лу, сама крошка Лу, была бесцеремонно выставлена, невзирая на ее просьбы, ласки и горькие слезы. Но теперь и эти попытки становились невозможными, - ведь ее отец и дядя Фрэнсиса, окончательно поддавшись безумию, умчались в дальние края. А между тем каким бесцельным был отъезд обоих соперников! Каким ненужным был развод, поводом к которому для Сэта Стенфорта и Аркадии Уокер послужили утверждения обоих астрономов! Если б эти четверо людей дали себе всего лишь одни лишние сутки на размышление, их поведение было бы совсем иным. Как раз ка следующее утро уостонские, да и не только уостонские, газеты напечатали статью за подписью директора Бостонской обсерватории И.Б.К.Лоуэнталя, в корне менявшую положение. Не слишком-то лестной была эта статья для двух уостонских знаменитостей! Приводим ее ниже in extenso [в подлинном виде; дословно, полностью (лат.)]. "Сообщение, сделанное несколько дней тому назад двумя астрономами-любителями из города Уостона, вызвало сильнейшее волнение публики. Мы должны внести некоторую ясность в затронутый вопрос. Да будет нам прежде всего дозволено выразить сожаление, что сообщения, вызывающие столь бурные отклики, делаются с налета и без консультации с настоящими учеными. В таких ученых у нас недостатка нет. Их научная работа, на которую им дают право полученные ими дипломы и свидетельства, протекает в целом ряде официальных обсерваторий. Разумеется, честь и слава тому, кто первым заметил небесное тело, услужливо пересекающее поле зрения телескопа, повернутого к небу. Но все же такая благоприятная случайность не может сразу превратить рядовых любителей в профессиональных математиков. Если некоторые люди, не считаясь с этой простой истиной, делают попытку подступить к проблемам, разрешение которых требует специальных знаний, они легко могут допустить ошибки, вроде той, которую мы считаем своим долгом разъяснить. Совершенно верно, что болид, которым заинтересован сейчас весь мир, претерпел какую-то пертурбацию. Но господа Форсайт и Гьюдельсон совершили недопустимую оплошность, удовлетворившись одним-единственным наблюдением, и на основе таких совершенно недостаточных данных произвели расчеты, - кстати сказать, неправильные. Учитывая даже одно только изменение, которое они отметили вечером 11 или утром 12 мая, нельзя не прийти к результатам, резко отличающимся от их выводов. Но дело не только в этом. Изменения в курсе болида не начались и не кончились ни 11, ни 12 мая. Первые признаки отклонения относятся к 10 мая, и дальнейшие нарушения курса продолжаются до сих пор. Эта пертурбация или, вернее, эти последовательные пертурбации привели, с одной стороны, к тому, что болид приблизился к поверхности Земли, а с другой - вызвали отклонение его траектории. К 17 мая расстояние болида от поверхности Земли сократилось примерно на семьдесят восемь километров, а отклонение траектории равнялось приблизительно пятидесяти пяти дуговым минутам. Такое двойное изменение в положении болида не произошло внезапно. Оно явилось результатом накопления целого ряда очень мелких изменений, которые начиная с 10 мая происходили последовательно одно за другим. До сих пор не удалось открыть причину изменений, происходящих в курсе болида. Никакие небесные явления как будто бы не могут служить для этого основанием. Изучение этого вопроса продолжается и, без сомнения, в кратчайший срок даст искомый результат. Как бы там ни было, но по меньшей мере преждевременно предсказывать падение этого астероида и a fortiori определять место и дату падения. Надо полагать, что в том случае, если неведомая еще нам причина, влияющая на болид, будет продолжать свое действие в том же направлении, болид в конце концов упадет. Ничто, однако, пока не дает права утверждать, что именно так оно и будет. Относительная скорость его безусловно увеличилась, раз сократилась описываемая им орбита. Он может, следовательно, и не упасть, если сила, притягивающая его, почему-либо прекратит свое воздействие. В случае, если оправдается другая гипотеза, то, принимая во внимание, что отмеченные ежедневные пертурбации до сих пор носят неравномерный характер и как будто не подчиняются никакому закону, - совершенно невозможно, даже и предвидя падение метеора, определить заранее место падения и дату. Итак, мы приходим к следующему заключению: падение болида представляется вероятным, но не обязательным. Во всяком случае, оно может и не произойти. Мы советуем поэтому сохранять спокойствие в ожидании пока еще гипотетических событий, которые - даже если и произойдут - возможно не дадут никаких практических результатов. Мы постараемся и впредь держать читателей в курсе всех новостей, публикуя ежедневные заметки, которые будут час за часом отмечать ход событий". Узнали ли мистер Сэт Стенфорт и миссис Аркадия Уокер о заключениях И.Б.К.Лоуэнталя? Вопрос этот остался невыясненным. Что касается мистера Дина Форсайта и доктора Сиднея Гьюдельсона, то они были настигнуты камнем, брошенным в их огород директором Бостонской обсерватории, первый - в Сен-Луи (штат Миссури), а второй - в Нью-Йорке. Оба они покраснели, словно получив настоящую пощечину. Как ни тяжко было их унижение, оставалось только склонить голову. С такими учеными, как И.Б.К.Лоуэнталь, не спорят. Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон вернулись поэтому, сильно обескураженные, в Уостон. Один - пожертвовав уже оплаченным билетом до Сан-Франциско, другой - оставив в распоряжении алчной пароходной компании заранее оплаченную каюту до Буэнос-Айреса. Вернувшись к себе домой, они поспешно поднялись в свои обсерватории. Не много времени понадобилось им для того, чтобы убедиться в правоте И.Б.К.Лоуэнталя: им с трудом удалось отыскать свой сбежавший болид. Они не увидели его там, где по расчетам - явно неправильным - ожидали его увидеть. Мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не замедлили ощутить последствия своей тяжкой ошибки. Куда девались ликующие толпы, торжественно сопровождавшие их к вокзалу? Симпатии к ним явно остыли. Как тяжко было им, недавно еще жадно наслаждавшимся своей популярностью, внезапно лишиться такого опьяняющего напитка! Но вскоре их внимание приковала новая и куда более серьезная забота. Как и предсказывал с большой осторожностью судья Джон Прот, у них появился новый конкурент. Началось с возникновения каких-то глухих слухов, и вдруг за какие-нибудь несколько часов эти слухи превратились в официальную новость, о которой сообщали под грохот литавр urbi et orbi [городу и всему миру; на весь мир (лат.)]. Трудно было бороться с этим третьим похитителем, объединявшим в себе весь цивилизованный мир. Если бы мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не были так ослеплены своей страстью, они с самого начала предусмотрели бы возможность его вмешательства. Вместо того чтобы затевать нелепый судебный процесс, они подумали бы о том, что правительства многих государств заинтересуются этими тысячами миллиардов, могущими стать поводом к самой чудовищной финансовой революции. Но ни Дину Форсайту, ни Сиднею Гьюдельсону даже и в голову не приходила такая простая, казалось бы, мысль. Поэтому известие о созыве Международной конференции поразило их, как громом. Они бросились узнавать, в чем дело. Сведения оказались точными. Намечались уже кандидаты в члены будущей конференции, которая должна была собраться в Вашингтоне. Дату начала ее работ пришлось несколько отодвинуть, чтобы дать возможность съехаться делегатам из отдаленных стран, хотя эта отсрочка и считалась крайне нежелательной. Тем не менее ввиду особых обстоятельств правительствами было решено начать, не дожидаясь приезда в Вашингтон всех делегатов, подготовительные совещания дипломатов, аккредитованных при американском правительстве. Делегаты из дальних мест успеют съехаться, пока будут происходить предварительные совещания, на которых подготовят почву для работы конференции. Таким образом, перед конференцией уже с первого заседания будет четкая программа. Пусть читатель не надеется, что мы приведем здесь список стран, пожелавших принять участие в этой конференции. Как мы уже говорили, в такой описок пришлось бы включить все страны цивилизованного мира. Ни одна империя, ни одно королевство, ни одна республика или даже княжество не отказались участвовать в разборе поставленного перед конференцией вопроса, и все они прислали своих делегатов, начиная от России и Китая, солидно представленных господином Иваном Саратовым из Риги и его превосходительством Ли Мао-чи из Кантона, и кончая республиками Сан-Марино и Андоррой, интересы которых ревностно защищали господа Беверажи и Рамунчо. Допустимы были все притязания, все надежды были законными: никому ведь не было еще известно, где упадет метеор и упадет ли вообще. Первое подготовительное совещание состоялось в Вашингтоне 25 мая. Оно началось с разрешения ne varietur [неизменный (лат.)] вопроса о Форсайте - Гьюдельсоне. На это дело потребовалось не более пяти минут. Напрасно оба астронома-любителя, которые для этого приехали в Вашингтон, настойчиво требовали, чтобы им предоставили слово. Их выпроводили словно каких-то презренных самозванцев. Легко себе представить, какими разъяренными они вернулись в Уостон! Приходится, однако, признать, что жалобы их не встретили сочувствия. Не нашлось ни одной газеты, которая выступила бы в их защиту! Теперь их уже не венчали цветами и не называли "почтенными гражданами города Уостона", "талантливыми астрономами", "математиками, столь же выдающимися, сколь и скромными". Теперь тон стал иной. "Зачем эти два шута сунулись в Вашингтон?.. Они первые заметили метеор?.. Ну, и дальше что?.. Неужели эта благоприятная случайность дает им какие-то особые права? От них, что ли, зависит его падение?. Право же, не приходится даже спорить о таких нелепых претензиях". Вот в каком тоне писали теперь о них газеты. Sic transit gloria mundi [так проходит мирская слава (лат.)]. После ликвидации вопроса об уостонских астрономах перешли к делам более серьезным. Прежде всего несколько заседаний было посвящено составлению списка суверенных держав, за которыми будет признано право на участие в конференции. У многих из них не было официальных представителей с Вашингтоне. Нужно было закрепить в принципе их право на участие в работе конференции к тому времени, когда она займется основными вопросами. Составление такого списка оказалось нелегким делом. Прения приняли чрезвычайно острый характер, и было ясно, что в будущем предстояло еще немало споров. Венгрия и Финляндия, например, заявили претензию на право прямого представительства, против чего решительно возражали кабинеты министров Вены и Санкт-Петербурга. Франция и Турция, со своей стороны, затеяли жестокий спор из-за Туниса, еще более осложнившийся вследствие личного вмешательства тунисского бея. Япония в то же время испытывала немалое беспокойство из-за Кореи. Большинство государств натолкнулось на подобные же трудности. После семи заседаний оказалось, что дело еще не сдвинулось с мертвой точки. Но вдруг 1 июня неожиданный инцидент вызвал полное смятение умов. Согласно своему обещанию И.Б.К.Лоуэнталь ежедневно в форме коротких газетных заметок сообщал новости о болиде. Эти заметки до сих пор не содержали ничего особенно интересного. Они ограничивались сообщениями на весь мир о том, что в продвижении метеора продолжают проявляться крайне незначительные отклонения, которые, взятые вместе, делают падение болида все более вероятным, хотя все еще нельзя этого утверждать с полной уверенностью. Но заметка, появившаяся 1 июня, резко отличалась от предыдущих. Оставалось предположить, что смятение болида оказалось в какой-то мере заразительным: уж очень странное смущение проявлял сам И.Б.К.Лоуэнталь. "С искренним волнением, - писал он, - ставим мы сегодня в известность наших читателей о странных явлениях, свидетелями которых мы были. Факты, отмеченные нами, способны подорвать основы астрономической науки, другими словами - науки вообще, ибо все человеческие знания образуют одно целое, части которого неразрывно связаны. Все же, хоть и необъясненные и необъяснимые, эти явления имеют место, и мы не можем не считаться с ними. В наших предыдущих заметках мы информировали читателей о том, что в движении уостонского болида произошел целый ряд последовательных и непрерывных изменений, причину и закономерность которых до сих пор было невозможно установить. Такое явление было уже само по себе ненормальным. Астроном читает в небе, как в открытой книге, и ничто обычно не происходит там, чего бы он не предвидел заранее или во всяком случае результаты чего не мог бы предсказать. Затмения, предсказанные за сотни лет вперед, происходят точно в назначенную секунду, словно подчиняясь воле слабого смертного, предвидевшего их заранее в тумане будущего. Его предсказание сбылось, а сам он вот уже века, как покоится вечным сном. Если, однако, замеченные колебания и представляли резкое отклонение от нормы, они все же не противоречили данным науки, и хотя причины оставались для нас невыясненными, мы могли обвинять в этом несовершенство наших методов исследования. В настоящее время все резко изменилось. Начиная с позавчерашнего дня, то есть с 30 мая, в курсе болида произошли новые отклонения, которые находятся в полном противоречии с самыми твердыми основами наших теоретических знаний. Нам приходится, следовательно, отказаться от надежды найти удовлетворительное объяснение этих пертурбаций, ибо принципы, считавшиеся до сих пор неопровержимыми аксиомами, - принципы, на которых зиждились все наши расчеты, в данном случае, как видно, неприменимы. Даже мало изощренный наблюдатель мог легко заметить, что болид при вторичном своем прохождении днем 30 мая, вместо того чтобы по-прежнему приближаться к Земле, как это непрерывно происходило начиная с 10 мая, заметно от нее удалился. С другой стороны, отклонение его орбиты, которая вот уже двадцать дней проявляла тенденцию все больше сдвигаться на северо-восток - юго-запад, внезапно перестало нарастать. Такое внезапное изменение уже само по себе было непостижимо, как вдруг вчера, 31 мая, при четвертом прохождении метеора, после восхода солнца, пришлось констатировать, что его орбита стала снова почти точно северо-южной, тогда как расстояние болида от Земли было совершенно таким же, что и накануне. Таково положение в настоящее время. Наука бессильна найти объяснение фактам, которые кажутся беспричинными, - если что-либо в природе вообще может быть беспричинным. В нашей первой статье мы писали, что падение болида, которое нельзя еще предсказать твердо, все же следует считать весьма вероятным. Сейчас мы и это уже не решаемся утверждать и вынуждены скромно признаться в нашем неведении". Если бы какой-нибудь анархист швырнул бомбу в зал, где происходило восьмое подготовительное заседание, он не добился бы такого эффекта, как тот, который произвела статья за подписью И.Б.К.Лоуэнталя. Газеты, в которых была напечатана эта статья в окружении других, комментирующих ее статей, пестревших восклицательными знаками, раскупались нарасхват. Вся вторая половина дня прошла в разговорах, в довольно нервном обмене мнений, что нанесло значительный ущерб работе конференции. Но дальше все пошло хуже и хуже. Сообщения И.Б.К.Лоуэнталя следовали одно за другим и становились все более сенсационными. Среди великолепно налаженного балета небесных светил один только болид, казалось, исполнял дикую пляску - одинокий кавалер, не подчиняющийся ни правилам, ни такту, ни ритму. Его орбита то отклонялась на три градуса к востоку, то выпрямлялась на четыре градуса к западу. Если при одном появлении могло показаться, что он несколько приблизился к Земле, то при следующем появлении он удалялся от нее на несколько километров. Можно было просто сойти с ума! И безумие постепенно охватывало Международную конференцию. Потеряв уверенность в практической полезности своих выступлений, дипломаты работали кое-как, не надеясь добиться настоящих результатов. А время между тем шло. С разных концов света делегаты различных наций на всех парах устремлялись в Америку, в Вашингтон. Многие из них уже прибыли, и скоро число их оказалось достаточным, чтобы прямо перейти к делу, не дожидаясь коллег из более отдаленных краев. Неужели перед ними окажется проблема, к выяснению которой даже еще не приступили? Членам подготовительной комиссии, для которых это было делом чести, ценой самой напряженной работы на восьми дополнительных заседаниях удалось составить список стран, делегаты которых будут допущены к участию в конференции. Общее число их составляло пятьдесят два человека. Двадцать пять мест было предоставлено Европе, шесть - Азии, четыре - Африке и семнадцать - Америке. В этом списке значились двенадцать империй, двенадцать наследственных, королевств, двадцать две республики и шесть княжеств. Эти пятьдесят два государства - империи, монархии, республики и княжества - либо сами, либо в лице своих вассалов и колоний признавались, таким образом, единственными хозяевами земного шара. И в самом деле, "пора было подготовительным комиссиям покончить с этим вопросом. Большинство делегатов этих пятидесяти двух стран уже собрались в Вашингтон. И каждый день прибывали все новые. Первое заседание Международной конференции началось 10 июня в два часа дня под председательством старейшего из делегатов, господина Солиэса, профессора океанографии, представителя княжества Монако. Сразу же приступили к выборам постоянного президиума. При первом голосовании председателем, из уважения к стране, предоставившей для конференции свою территорию, был избран мистер Гарвей, делегат Соединенных Штатов. Пост вице-председателя после долгих препирательств был предоставлен русскому делегату, господину Саратову. Делегаты Франции, Англии и Японии заняли места секретарей. По окончании всех формальностей председатель обратился к собравшимся с весьма учтивым приветственным словом, встреченным аплодисментами. Затем он предложил избрать три подкомиссии, которым будет поручено изыскать наилучший метод работы с точки зрения статистики, финансов и права. Едва лишь началось голосование, как вдруг к председательскому креслу подошел один из чиновников и подал мистеру Гарвею телеграмму. Мистер Гарвей начал читать телеграмму, и по мере того как он читал, лицо его менялось, выражая все нарастающее удивление. Он на мгновение задумался, затем пренебрежительно пожал плечами, снова задумался и, наконец, решительно зазвонил в колокольчик, чтобы привлечь внимание своих коллег. В зале установилась тишина, и тогда Гарвей заговорил: - Милостивые государи, я должен поставить вас в известность, что мною получена телеграмма. Я не сомневаюсь, что это дело рук злого шутника или сумасшедшего. И все же я нахожу нужным довести ее до вашего сведения. В этой телеграмме, никем, кстати, не подписанной, сказано следующее: "Господин председатель, Честь имею сообщить Международной конференции, что болид, который должен стать предметом ее обсуждения, вовсе не res nullius [ничья вещь (лат.)], а является моей личной собственностью. Поэтому Международная конференция не имеет под собой никакой почвы, и если она будет продолжать свои заседания, то должна иметь в виду, что труды ее останутся бесплодными. Болид приближается к Земле, подчиняясь моей воле, упадет он на моем участке и, следовательно, принадлежит мне". - И эта телеграмма никем не подписана? - спросил делегат Англии. - Подписи нет! - В таком случае нет оснований с ней считаться, - объявил делегат Германской империи. - Я такого же мнения, - произнес председатель, - и полагаю, что коллеги мои сочтут правильным, если этот документ будет приобщен к делам конференции... Вы согласны со мной, господа? Возражений нет?.. Заседание продолжается...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

в которой вдова Тибо, необдуманно вмешавшись в самые сложные проблемы небесной механики, причиняет серьезнейшее беспокойство банкиру Лекеру Мудрецы уверяют, что нравственный прогресс постепенно приведет к исчезновению синекур. Мы готовы поверить им на слово. Но одна такая синекура существовала во всяком случае в период, когда развертывались странные события, о которых мы здесь повествуем. Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей владелице мясной лавки, ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля. Обязанности вдовы Тибо состояли в уборке комнаты этого чудаковатого ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то и содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с тринадцатым подвигом Геркулеса. Что касается остальной части квартира Ксирдаля, то она находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во второй комнате, например, ей было строго-настрого запрещено под каким бы то ни было предлогом прикасаться к грудам бумаг, сваленным вдоль стен, и энергичные взмахи метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить за пределы маленького четырехугольника посредине комнаты, где виднелся обнаженный паркет. Вдова Тибо, от природы наделенная любовью к порядку и чистоте, испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший этот квадрат паркета, как безграничное море окружает крохотный островок. Вдову Тибо терзало неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды, оставшись в квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости, принялась за дело. Но вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что вдову после этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции. Все эти многочисленные препоны, парализовавшие ее профессиональные таланты, создавали положение, при котором вдове Тибо почти нечего было делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов у своего "хозяина", - так она именовала Зефирена Ксирдаля. Из этих двух часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее - изысканному монологу. Кроме всех остальных своих достоинств, вдова Тибо обладала еще удивительным даром красноречия. Злые языки утверждали, что она просто феноменально болтлива. Но это были именно злые языки. Она любила поговорить, - вот и все. Не то чтобы она давала особенную волю воображению. Аристократическое происхождение семьи, имевшей счастье считать ее своим членом, служило главной темой ее монологов. Переходя затем к перечню своих горестей и злосчастий, она поясняла, благодаря какой цепи неблагоприятных случайностей владелица мясной лавки могла опуститься до положения прислуги. Неважно, если собеседникам уже были известны эти горестные события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о них. Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору характеров разных лиц, у которых ей доводилось служить. Сравнивая взгляды, привычки и поведение своих бывших господ со взглядами и привычками Зефирена Ксирдаля, она с полным беспристрастием хвалила одних и порицала других. Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова. Надо, правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там ни было, уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала без умолку, он - не слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом. Тридцатого мая, как и ежедневно, в девять часов утра вдова Тибо переступила порог комнаты Зефирена Ксирдаля. Но так как ученый накануне уехал со своим другом Марселем Леру, квартира оказалась пустой. Вдова Тибо не очень этому удивилась. Случавшиеся и прежде внезапные отъезды ее хозяина приучили ее к таким неожиданным исчезновениям. Все же несколько раздосадованная тем, что будет лишена привычной аудитории, вдова Тибо принялась за уборку. Покончив со спальней, она перебралась в соседнюю комнату, которую торжественно именовала "рабочим кабинетом". Но тут ей пришлось испытать настоящее волнение. Какой-то незнакомый предмет, какое-то подобие ящика темного цвета, захватил значительную часть квадрата, по которому имела право разгуливать ее метла. Что бы это значило? Твердо решив, что она не потерпит подобного посягательства на свои права, вдова Тибо недрогнувшей рукой отодвинула непривычный предмет, затем преспокойно принялась за выполнение своих обязанностей. Несколько туговатая на ухо, она не услышала жужжания, исходившего из ящика, а голубоватый свет, отраженный металлическим рефлектором, был настолько слаб, что вдова Тибо его не заметила. Одно явление все же привлекло на мгновение ее внимание. Когда она проходила мимо металлического рефлектора, ее словно что-то толкнуло, и она упала на пол. Вечером, раздеваясь, она с удивлением обнаружила грандиозный синяк, украсивший ее правое бедро. Это показалось ей очень странным, - ведь упала она на левый бок. Ей больше ни разу не пришлось оказаться на линии оси рефлектора, и непонятное явление больше не повторялось. Вдове Тибо поэтому и в голову не пришло поставить этот случай в какую-либо связь с ящиком, который она передвинула дерзновенной рукой. Она решила, что просто оступилась, и на этом успокоилась. Вдова Тибо, глубоко проникнутая сознанием долга, подмела пол, а затем подвинула ящик на прежнее место. Нужно ей отдать справедливость: она при этом приложила все старания, чтобы ящик стоял в точности так, как прежде. Если ей это и не вполне удалось, то следует отнестись к ней снисходительно и признать, что она отнюдь не по легкомыслию повернула маленький, состоявший из пляшущих пылинок цилиндр в несколько ином направлении. В последующие дни вдова Тибо повторяла те же действия: к чему менять свои навыки, если это навыки, если эта похвальные и достойные навыки? Надо, однако, заметить, что черный ящик, к которому она постепенно привыкла, стал терять в ее глазах свою значительность, и она с каждым днем менее старательно устанавливала его после уборки на место. Правда, она ни разу не забыла придвинуть ящик к окну, раз господин Ксирдаль счел нужным именно туда его поставить, но металлический рефлектор отбрасывал теперь свои лучи ежедневно в новом направлении. Иногда он посылал цилиндр из пляшущих пылинок несколько левее, на следующий день - чуть-чуть правее. Вдовой Тибо не руководили дурные намерения, и она не подозревала, какие муки ее самовольное сотрудничество причиняло И.Б.К.Лоуэнталю. Однажды, нечаянно повернув рефлектор вокруг его собственной оси, вдова Тибо направила его прямо на потолок, что, впрочем, нисколько ее не смутило. Вот именно в таком положении - с рефлектором, обращенным к зениту, - Зефирен Ксирдаль застал свою машину, вернувшись к себе 10 июня после полудня. Пребывание Зефирена Ксирдаля на морском берегу складывалось очень благоприятно, и он, по всей вероятности, еще продлил бы его, если бы, примерно на двенадцатый день после приезда, у него не возникло странное желание переменить белье. Такая причуда заставила его развернуть привезенный с собой пакет. К своему крайнему изумлению. Зефирен Ксирдаль обнаружил в нем двадцать семь баночек с воронкообразным горлышком. Зефирен Ксирдаль широко раскрыл глаза. Как сюда попали эти банки? Но вскоре звенья воспоминаний сомкнулись в цепь, и в памяти его встал проект устройства электрической батареи - такой увлекательный и так основательно им забытый. Нанеся себе в качестве наказания несколько здоровенных тумаков, Ксирдаль поспешил упаковать все двадцать семь банок и, бросив своего друга Марселя Леру на произвол судьбы, поспешил на поезд, который доставил его прямо в Париж. Легко могло случиться, что Зефирен Ксирдаль упустил бы из виду важные причины, заставлявшие его торопиться с возвращением. В этом не было бы ничего удивительного. Но один инцидент освежил ему память в ту минуту, когда он ступил ногой на платформу вокзала Сен-Лазар. Ксирдаль с таким старанием заново упаковал свои двадцать семь банок, что пакет внезапно развернулся и на асфальт посыпалось все его содержимое. Банки со звоном разбились. Человек двести оглянулись, предположив, что это анархисты произвели какое-то покушение, но люди увидели только Зефирена Ксирдаля, в растерянности уставившегося на лежавшие перед ним осколки. Происшедшая катастрофа имела одно преимущество: она напомнила владельцу скончавшихся банок, зачем, собственно, он прикатил в Париж. Не заходя к себе домой, он посетил торговца химическими препаратами, где и приобрел двадцать семь новых банок, а затем зашел к столяру, где уже десять дней его тщетно ожидала готовая арматура. Так, нагруженный пакетами и трепещущий от страстного нетерпения приступить к опытам, Ксирдаль поспешно распахнул дверь своей квартиры. Но он замер на пороге при виде машины, рефлектор которой повернул свою пасть к зениту. Зефирена Ксирдаля мгновенно обуяли воспоминания, и волнение его было так велико, что руки его, обессилев, выпустили все вещи, которые держали. И вещи эти, подчиняясь незыблемом законам тяготения, устремились по прямой линий к центру Земли. Нет сомнения, что они добрались бы до места назначения, если б, на беду, не были остановлены паркетом, на котором деревянное колесо переломилось пополам, а двадцать семь банок с шумом и звоном разлетелись вдребезги. Итак - пятьдесят четыре банки за какой-нибудь час! Если продолжать в таком же темпе, Зефирену Ксирдалю удастся в кратчайший срок разделаться со своим счетом у Робера Лекера, который так непозволительно долго вынужден был оставаться его кредитором. Но Ксирдаль даже и не заметил произведенного им уничтожения. Стоя неподвижно на пороге комнаты, он в задумчивости взирал на свою машину. - Узнаю вдову Тибо! - произнес он, решившись наконец войти, что уж само по себе подтверждало его способность правильно ориентироваться. Взглянув наверх, он обнаружил в потолке и дальше в самой крыше небольшое отверстие, расположенное в точном соответствии с осью металлического рефлектора, в центре которого лампочка продолжала неистово кружиться. Края отверстия, равного толщине карандаша, были очерчены так четко, словно бы его вырезали специальным инструментом. Широкая улыбка раздвинула губы Зефирена Ксирдаля. Происходившее явно забавляло его. - Вот так штука!.. Вот так штука!.. - пробормотал он. Тем не менее в это дело следовало вмешаться. Наклонившись над машиной, Ксирдаль выключил ее. Сразу же затихло жужжание, голубоватый свет погас, трубочка постепенно прекратила свое вращение. - Вот так штука... Вот так штука... - продолжал бормотать Зефирен Ксирдаль. - Воображаю, что должно было произойти! Он нетерпеливо принялся разрывать бандероли газет, скопившихся у него на столе. Одну за другой прочел он статьи, в которых И.Б.К.Лоуэнталь извещал мир о несуразном поведении уостонского болида. Зефирен Ксирдаль буквально извивался от хохота. Зато некоторые другие статьи заставили его нахмуриться. Что за дурацкая история с этой Международной конференцией, которая после нескольких подготовительных заседаний должна была открыться именно сегодня? Кому понадобилось устанавливать, чьей собственностью является болид? Не принадлежал он разве по праву тому, кто притягивал его к Земле? Ведь если бы не воздействие, оказываемое Ксирдалем, метеору суждено было бы вечно носиться в пространстве... Но Зефирен Ксирдаль тут же подумал, что о его вмешательстве никому ничего не известно. Следовало немедленно сделать это достоянием гласности. Тогда Международная конференция не станет тратить времени на заведомо бесплодную работу. Оттолкнув ногой осколки двадцати семи банок, он поспешил в ближайшее почтовое бюро, откуда и отправил телеграмму, которую мистер Гарвей затем огласил с высоты своего председательского кресла. Никто, право же, не виноват, если по рассеянности, поразительной для такого нерассеянного человека, Зефирен Ксирдаль забыл подписаться под телеграммой. Покончив с этим делом. Зефирен Ксирдаль вернулся к себе. В одном из научных журналов он почерпнул все нужные ему сведения о поведении метеора в последние дни, а затем, вторично откопав свою подзорную трубу, провел весьма плодотворные наблюдения, которые и легли в основу его новых расчетов. К середине ночи все расчеты были уже закончены. Ксирдаль включил машину и принялся изливать в пространство лучистую энергию в том направлении и с той интенсивностью, какая была ему нужна. Полчаса спустя он остановил машину, улегся в постель и заснул сном праведника. В течение двух дней Зефирен Ксирдаль продолжал свои эксперименты. На третий день, в тот момент, когда он выключил свою машину, к нему кто-то постучался. Распахнув дверь, Зефирен Ксирдаль оказался лицом к лицу с банкиром Лекером. - Наконец-то я застал тебя! - воскликнул Робер Лекер, переступив порог. - Как видите, я у себя! - произнес Ксирдаль. - На этот раз мне повезло, - ответил Лекер. - Не знаю, сколько раз я понапрасну взбирался на твой несчастный седьмой этаж! Где ты, черт возьми, пропадал? - Я ненадолго отлучился, - пробормотал Ксирдаль, невольно покраснев. - Отлучился! - с возмущением воскликнул господин Лекер. - Отлучился! Да ведь это безобразие; Нельзя же заставлять людей так беспокоиться! Зефирен Ксирдаль с удивлением взглянул на своего крестного. Он, разумеется, знал, что вправе рассчитывать на доброе отношение своего бывшего опекуна... но настолько... - Но, дядюшка, почему это вас так трогает? - спросил он. - Почему это меня так трогает? - воскликнул Лекер. - Да ты не знаешь разве, несчастный, что все мое состояние сейчас держится на тебе?! - Не понимаю, - заявил Ксирдаль, усаживаясь на край стола и подвигая гостю свое единственное кресло. - Когда ты пришел ко мне, - начал Лекер, - и рассказал о своих фантастических планах, тебе в конце концов, признаюсь, удалось меня убедить. - Еще бы! - заметил Ксирдаль. - Так вот - я решительно поставил на твою карту и вел на бирже серьезную игру на понижение. - На понижение?.. - Ну да, я приказал продавать... - Что продавать? - Золотые прииски! Тебе ведь понятно: если болид упадет, золотые прииски понизятся, и тогда... - Понизятся?.. Все меньше и меньше понимаю, - перебил его Ксирдаль. - Какое действие моя машина может оказать на какие-то золотые прииски? - Разумеется, не на самые прииски, - согласился господин Лекер. - А вот на уровень акций - это дело другое. - Пусть так! - уступчиво произнес Ксирдаль. - Вы, значит, продали акции золотых копей. Это не бог весть как серьезно. Это только доказывает, что у вас есть такие акции. - Да нет же! У меня нет ни одной! - Вот так ловко; - воскликнул Ксирдаль с удивлением. - Продавать то, чего у тебя нет, - здорово хитро! Мне бы это было не по плечу. - Такая штука, мой друг, называется биржевой операцией, - пояснил банкир. - Когда нужно будет представить акции, я их куплю, вот и все. - Но какая же в этом выгода? Продавать для того, чтобы затем снова покупать... Не больно это умно на первый взгляд! - Вот тут-то ты ошибаешься: ведь к этому времени акции золотых приисков упадут в цене... - А почему же они упадут в цене? - Да потому, что болид пустит в оборот больше золота, чем имеется в настоящее время на всей земле. Поэтому стоимость золота упадет по меньшей мере наполовину, и вот тогда цена на акции золотых копей опустится до ничтожной цифры, чуть ли не до нуля. Теперь ты, наконец, понял? - Конечно, - несколько неуверенно ответил Ксирдаль. - Вначале, - продолжал Лекер, - я радовался тому, что поверил, тебе. Заметные изменения в курсе болида, ожидание его падения вызвали первое понижение в двадцать процентов на золотые акции. Глубоко убежденный, что последует еще более значительное понижение, я очень сильно зарвался. - То есть?.. - То есть продал огромное количество золотых акций... - Не имея их на руках, как и прежде? - Разумеется... Теперь можешь себе представить мое волнение при создавшихся обстоятельствах: ты исчез, болид, задержанный в своем падении, блуждает по всему небосклону... И вот результат - золотые акции снова поднимаются, а я теряю колоссальные суммы! Как прикажешь мне к этому относиться? Зефирен Ксирдаль с интересом глядел на своего крестного. Никогда еще не видал он этого, обычно столь сдержанного, человека таким взволнованным. - Я не вполне уяснил себе вашу комбинацию, - произнес, наконец, Ксирдаль. - Это слишком сложно для меня. Одно я, кажется, понял: вам было бы приятно, чтобы болид свалился. Ну так вот: будьте спокойны, он свалится. - Ты за это ручаешься? - Ручаюсь. - Своим честным словом? - Своим честным словом... Но вы-то приобрели для меня участок? - Конечно, - ответил Лекер. - Все в порядке. У меня при себе документы и купчая. - Ну, тогда все отлично, - сказал Ксирдаль. - Могу вам даже сообщить, что опыты мои закончатся к пятому июля этого года. В этот день я покину Париж и отправлюсь навстречу болиду. - Который свалится?.. - Который свалится. - Я поеду с тобой! - воскликнул господин Лекер с волнением. - Что ж! Если вам это улыбается... - произнес Зефирен Ксирдаль. То ли сознание ответственности перед господином Лекером, то ли научная заинтересованность, снова целиком охватившая его, - но некое благотворное влияние удержало Ксирдаля от дальнейших безумств. Начатые опыты проводились серьезно и методически, и таинственная машина возобновляла свое жужжание вплоть до 5 июля раз по четырнадцать в сутки. Время от времени Зефирен Ксирдаль проводил астрономические наблюдения за метеором. Это давало ему возможность убедиться, что все протекает без заминок и в полном соответствии с его предположениями. Утром 5 июля он в последний раз направил свой объектив к небу. - Все в порядке, - произнес он, отходя от прибора. - Теперь можно предоставить его самому себе. И Ксирдаль тут же принялся за упаковку своих вещей. Прежде всего - машина, к ней несколько запасных лампочек, затем - подзорная труба. Ксирдаль с поразительной ловкостью обернул все это тряпками и уложил в футляры, обитые изнутри мягкой тканью, которая должна была защитить эти хрупкие вещи от всяких случайностей в пути. Затем наступила очередь его личных вещей. Но с первого же шага он натолкнулся на серьезное препятствие. Во что уложить вещи, которые он намеревался взять с собой? В дорожный сундук? У Зефирена Ксирдаля отроду не было такового. Значит - в чемодан? После долгих размышлений он вспомнил, что где-то у него в самом деле есть чемодан. И лучшим доказательством его реального существования могло служить то, что после напряженных поисков этот чемодан действительно нашелся в темном чулане. Здесь были нагромождены всевозможные обломки предметов домашнего обихода, столь различные по своему происхождению, что вряд ли в них разобрался бы даже самый опытный антиквар. Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие к картонному каркасу чемодана, можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно, так как от них не осталось ни малейшего следа. Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на середину комнаты, задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить? "Только самое необходимое! - твердил он самому себе. - Нужно, следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор". Следуя такому принципу, он прежде всего положил на дно чемодана три башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что из трех башмаков один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой - полуботинком на шнуровке, а третий - просто мягкой туфлей. Но в данную минуту это не представляло особых неудобств, и целый угол чемодана был заполнен. А это уже хорошо. Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем он снова предался своим мыслям. В результате глубоких размышлений он смутно осознал свою неполноценность в искусстве укладывать дорожные вещи. Потеряв, наконец, надежду добиться успеха, Ксирдаль, применяя общепринятый метод, решил действовать по вдохновению. Он шарил в ящиках и в груде всякого платья, извлекая оттуда предметы своего гардероба. Через несколько минут куча самых разнообразных вещей переполнила одно отделение чемодана. Возможно, что другое отделение осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже и не догадывался. Поэтому оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший первое отделение, каковым действием и была достигнута известная согласованность между содержимым и содержащим. В заключение чемодан был охвачен крепкой веревкой, связанной целой серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель узлов впоследствии оказался неспособным их распутать. Покончив с этой последней операцией, ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов. Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как уже известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было и думать доставить на вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот так задача! Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже существуют фиакры. Но судьба избавила его от такого тяжкого умственного напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекер. - Ну как, Зефирен? - спросил он. - Ты готов? - Я ждал вас, сами видите! - с полной искренностью ответил Ксирдаль, который на самом-то деле совершенно забыл о том, что крестный собирался поехать с ним. - Тогда - идем! - сказал господин Лекер. - Сколько у тебя мест? - Три: машина, телескоп и чемодан. - Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда. - Какая удачная мысль! - с восхищением заметил Зефирен Ксирдаль, запирая за собою дверь квартиры.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

в которой И.Б.К.Лоуэнталь указывает, кому достанется главный выигрыш С тех пор как мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон допустили ошибку, за которую так резко отчитал их И.Б.К.Лоуэнталь (а за этой первой неудачей последовал унизительный провал на Международной конференции), жизнь потеряла для них свою радужную окраску. Забытые, отодвинутые в ряды "прочих" граждан, они не могли переварить равнодушие публики после того, как познали упоительную прелесть славы. В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в резких выражениях клеймили ослепление толпы и, не скупясь на аргументы, защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись, следует ли ставить им в вину их ошибку? А разве их строгий критик, ученый И.Б.К.Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве не пришлось ему во всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их болид - какой-то исключительный, необыкновенный? Не была ли при таких условиях ошибка возможной и простительной? - Разумеется! - подтверждали оставшиеся приверженцы. Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить себе нечто более возмутительное, чем ее постановление? Конференция стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, - пусть так. Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор? Не могло разве случиться, что о болиде никому не было бы известно и, если ему суждено было упасть в конце концов на Землю; то не будь этого "первооткрывателя", никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему внимания всего мира. - И это я открыл его! - решительно утверждал мистер Форсайт. - Я открыл его! - со своей стороны, с не меньшей энергией заявлял доктор Гьюдельсон. - Разумеется, - твердили еще не изменившие приверженцы. Как ни приятны были обоим астрономам эти одобрительные возгласы, они все же не могли заменить восторженных кликов толпы. Но так как было физически невозможно убедить по очереди всех встречных на улице, обоим астрономам приходилось довольствоваться скромным фимиамом, который курили им все более редкие почитатели. Пережитые неудачи не умерили их пыла. Даже наоборот. Чем резче оспаривались их права на болид, тем упорнее они эти права защищали. Чем отрицательнее относились к их притязаниям, тем убежденнее каждый из них отстаивал свои права единоличного и полного собственника. При таких условиях нечего было надеяться на примирение. Поэтому о нем и не заикались. С каждым днем все глубже становилась пропасть, разделявшая несчастных жениха и невесту. Форсайт и Гьюдельсон громогласно заявляли о своем намерении до последнего вздоха протестовать против ограбления, жертвами которого они себя считали, и исчерпать все возможности, чтобы добиться справедливого судебного решения. Итак, предстояло любопытное зрелище: на одной стороне мистер Форсайт, на другой - доктор Гьюдельсон, а против них - весь мир. Грандиозный процесс, нечего сказать... если только удастся найти суд, который сочтет себя "компетентным". Пока что прежние друзья, ставшие злейшими врагами, совершенно перестали выходить из дому. Одинокие и мрачные, они проводили почти все время один - на верхушке своей башни, другой - на площадке мезонина. Отсюда они могли следить за метеором, похитившим их здравый смысл, и по нескольку раз в день убеждаться, что он продолжает чертить светящуюся дугу по синеве небосвода. Только изредка спускались они с этих высот, где по крайней мере были защищены от своего ближайшего окружения. Открытая неприязнь близких вливала дополнительную горечь в горькую чашу, которую, как им казалось, их принуждали испить. Фрэнсис Гордон, связанный тысячью воспоминаний детства с домом на Элизабет-стрит, не покинул его, но перестал разговаривать с дядей. Завтракали, обедали, не произнося ни слова. И так как даже Митс не раскрывала рта и не давала волю своему сочному красноречию, дом был погружен в тишину и печаль, словно монастырь. У доктора Гьюдельсона отношения в семье также были не из приятных. Лу безжалостно дулась, невзирая на умоляющие взгляды отца. Дженни проливала потоки слез, несмотря на уговоры матери. Что же касается самой миссис Гьюдельсон, то она только вздыхала, возлагая надежды на целительное время: быть может, оно выведет их из положения, в котором трудно было решить, чего больше - нелепого или смешного. Миссис Гьюдельсон была права: ведь принято считать, что время лучший целитель. Приходится все же признать, что время на этот раз не очень-то спешило исправить положение вещей в этих двух несчастных семьях. Если мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не оставались равнодушными к неудовольствию, окружавшему их дома, это неудовольствие все же не могло причинить им огорчения, которое они испытали бы при других условиях. Навязчивая идея, владевшая ими, словно броня защищала их от всяких переживавший, не связанных с болидом. Ах, этот болид!.. К нему устремлялась вся любовь их сердца, все помыслы; все порывы души. С какой страстью накидывались они на ежедневные заметки И.Б.К.Лоуэнталя и на отчеты Международной конференции! Вот где таились их общие враги! И только в неизбывной ненависти к своим общим врагам были они единодушны. Понятно, какое они испытали удовлетворение, когда просочились слухи о трудностях, вставших перед подготовительной комиссией. И еще большей была их радость, когда они узнали, как медлительно, какими окольными путями Международная конференция, уже окончательно сформированная, добивалась соглашения, которое продолжало оставаться весьма проблематичным. И действительно, выражаясь фамильярно, в Вашингтоне дело застряло на мертвой точке. Уже со второго заседания возникло опасение, что конференции не без труда удастся довести свою работу до благополучного конца. Невзирая на тщательное изучение вопроса в недрах подготовительных подкомиссий, с самого начала стало ясно, что достичь согласованности будет нелегко. Первое конкретное предложение, внесенное на обсуждение конференции, состояло в том, чтобы право на владение болидом было признано за страной, на территории которой он упадет. Это значило бы свести вопрос к лотерее, на которой будет разыгран только один выигрыш. И какой огромный выигрыш! Предложение это, внесенное Россией и поддержанное Англией и Китаем, государствами, владеющими обширной территорией, вызвало, выражаясь парламентским стилем, "заметное оживление". Остальные страны держались выжидательно. Заседание пришлось прервать. Начались кулуарные переговоры и интриги. В конце концов, по предложению Швейцарии, большинством голосов было постановлено: отложить окончательное решение вопроса. К нему вернутся в том случае, если не удастся установить принципа справедливого раздела. Но как в подобном деле точно установить, что справедливо и что нет? Вопрос очень сложный. Одно заседание следовало за другим, и все они были одинаково безрезультатными. Ясного мнения делегатов выявить не удавалось. На некоторых заседаниях дебаты носили столь бурный характер, что мистеру Гарвею не оставалось ничего другого, как только надеть шляпу и сделать вид, будто он покидает председательское кресло. Если такого жеста до сих пор оказывалось достаточно, чтобы успокоить возбуждение собравшихся, то будет ли он производить действие и дальше? Судя по царившему возбуждению, по резкости выражений, которыми обменивались делегаты, - в этом можно было усомниться. Были все основания предполагать, что недалек тот день, когда придется прибегнуть к помощи вооруженной силы, что неизбежно подорвет уважение к суверенным государствам, представленным на конференции. А между тем такая буря могла вот-вот разразиться. Не было основания ожидать, что споры с каждым днем не станут разгораться все больше и больше, так как с каждым днем, судя по ежедневным заметкам И.Б.К.Лоуэнталя, падение болида делалось все более вероятным. После десятка коммюнике, звучавших крайне взволнованно и сообщавших о безумной пляске метеора и о полном отчаянии злополучного наблюдателя, последний несколько овладел собой. Совершенно неожиданно в ночь с 11 на 12 июня маститый ученый совершенно успокоился, установив, что метеор прекратил свои фантастические прыжки и вновь подчинился воздействию какой-то постоянной силы, хотя и неизвестной, но все же не противоречащей здравому смыслу. И с этой минуты И.Б.К.Лоуэнталь, отложив на будущее расследование вопроса о том, почему это небесное тело в течение десяти дней находилось во власти безумия, снова обрел душевное равновесие - неотъемлемое свойство математика. Он первый, не откладывая, осведомил мир о возвращении метеора в нормальное состояние. С этого дня в его ежедневных заметках отмечалось медленное изменение курса метеора, орбита которого снова начала отклоняться на северо-восток - юго-запад. В то же время сокращалось расстояние метеора от Земли в прогрессии, закономерность которой И.Б.К.Лоуэнталю до сих пор еще не удалось установить. Вероятность падения, таким образом, все более возрастала. Если не было еще полной уверенности, то она во всяком случае с каждым днем приближалась. Какой могучий стимул для Международной конференции спешить с окончанием своих работ! Ученый директор Бостонской обсерватории в серии последних заметок, опубликованных им между 5 и 14 июля, проявлял в своих прогнозах еще большую смелость. Сначала намеками, а затем все более открыто, он сообщал, что в курсе болида произошло новое и очень важное изменение и что, по всей видимости, публика вскоре будет осведомлена, какие последствия отсюда неизбежно вытекают. Именно в этот самый день, 14 июля, Международная конференция окончательно зашла в тупик. Все поставленные на обсуждение комбинации были отвергнуты, и не оставалось больше материала для спора. Делегаты смущенно переглядывались. С какого конца подступиться к вопросу, обсуждавшемуся уже со всех сторон и совершенно безрезультатно? Предложение о разделе миллиардов между всеми государствами, пропорционально размеру их территории, было отклонено на первых же заседаниях. А между тем эта комбинация зиждилась на уважении к принципу справедливости, к которой, как здесь было провозглашено, все стремились. Ведь страны с большей территорией испытывали большую нужду и все же, соглашаясь на раздел, приносили в жертву свои большие, чем у других, шансы, за что несомненно заслуживали компенсации. Такие соображения, однако, не помешали конференции отвергнуть этот метод под давлением непреодолимой оппозиции стран с более плотным населением. Страны эти немедленно предложили произвести раздел, исходя не из количества квадратных километров, а из численности населения. Но и эта система, как будто бы так же обоснованная, раз она совпадала с великим принципом равенства прав среди людей, натолкнулась на сопротивление России, Бразилии, Аргентинской республики и многих других стран с редким населением. Председатель Гарвей, убежденный последователь доктрины Монро, не мог не согласиться с мнением ряда влиятельных стран, среди которых были две американские республики, и его мнение оказалось решающим при голосовании. Двадцать воздержавшихся и девятнадцать враждебных голосов заставили чашу весов склониться в сторона отказа. Государства с неблагоприятным финансовым положением (лучше мы не будем их здесь называть) стали на ту точку зрения, что самым справедливым было бы распределить это свалившееся с неба золото так, чтобы судьба всех обитателей земного шара была по мере возможности обеспечена. Против этого предложения немедленно посыпались возражения с ссылками на то, что такая система со своим "социалистическим душком" будет равносильна выдаче премий за лень и что она создает такие трудности при распределении, которые сделают ее фактически неосуществимой. Все это не помешало другим ораторам еще более осложнить дело предложением принять во внимание три фактора: территорию, населенность и богатство, - и вывести из каждого фактора коэффициент, основанный на справедливости. Справедливость! У всех на устах было одно это слово. Но трудно быть уверенным, что оно жило также и в сердцах. Вот почему это предложение провалилось, как и все остальные. Последнее голосование происходило 14 июля, и вот именно тогда, делегаты в смущении поглядели друг на друга. Перед ними зияла пустота. Россия и Китай сочли момент подходящим, чтобы вытащить из-под спуда предложение, похороненное вначале под формулой "отложить". Они, правда, нашли нужным несколько смягчить его, рекомендовав признать право собственности на небесные миллиарды за той страной, территорию которой изберет сама судьба. Государство, которому выпадет такое счастье, со своей стороны, обязалось бы уплатить другим странам в виде компенсации установленную сумму - по тысяче франков на каждого подданного. Усталость, овладевшая делегатами, была так велика, что, возможно, это предложение было бы проголосовано и принято в тот же вечер, если бы не обструкция, организованная республикой Андоррой. Ее представитель, господин Рамунчо, разразился нескончаемым потоком слов, и его речь длилась бы, вероятно, до сего дня, если бы председатель, видя, как опустели скамьи, не счел необходимым закрыть заседание, отложив продолжение на следующее утро. Если республика Андорра, стоявшая за распределение, основанное исключительно на численности населения, считала, что, возражая против немедленного голосования предложения, внесенного Россией, проявляет особую политическую мудрость, то республика Андорра грубо ошибалась. Предложение, показавшееся ей неприемлемым, обеспечивало за ней все же известные преимущества, тогда как теперь она рисковала не получить ни сантима. На этот печальный результат никак не рассчитывал господин Рамунчо, упустивший удобную возможность промолчать. Пятнадцатого июля утром произошло событие, грозившее дискредитировать деятельность Международной конференции и окончательно убить надежду на ее успех. Если представлялось возможным обсуждать разнообразные способы раздела болида тогда, когда было неизвестно место, где он упадет, то можно ли было продолжать споры с той минуты, когда этой неизвестности наступил конец? Не смешно ли было бы после розыгрыша просить счастливчика, которому достался самый крупный выигрыш, поделиться этим выигрышем с другими? Одно было ясно: мирным путем произвести такой раздел было уже невозможно. Никогда страна, избранница судьбы, добровольно не пойдет на подобный раздел! Никогда уж не появится в зале конференции и не примет участия в ее заседаниях господин Шнак, делегат Гренландии, счастливчик, которому И.Б.К.Лоуэнталь преподнес в своей сегодняшней заметке носившиеся в поднебесье миллиарды. "За последние десять дней, - писал ученый директор Бостонской обсерватории, - мы неоднократно сообщали о значительной перемене в направлении полета метеора. Мы сегодня подробнее остановимся на этом вопросе, ибо время убедило нас в стойкости этой перемены. Произведенные расчеты позволяют нам сейчас определить последствия этих новых изменений. Они заключаются в том, что начиная с 5 июля сила, воздействовавшая на болид, перестала проявляться. С этого дня уже не отмечается ни малейшего отклонения орбиты, и болид приблизился к Земле ровно настолько, насколько это соответствовало условиям его движения. В настоящее время он находится на расстоянии примерно пятидесяти километров от поверхности Земли. Если бы воздействие на болид прекратилось несколькими днями раньше, то, подчиняясь центробежной силе, он мог бы отдалиться от нашей планеты на свое первоначальное расстояние. Теперь все обстоит по-иному. Скорость движения метеора, сократившаяся от трения о более плотные слои атмосферы, едва-едва достаточна, чтобы удержать его в пределах настоящей траектории. Метеор мог бы на вечные времена удерживаться в этом положении, если бы перестала существовать причина, вызвавшая замедление его движения, другими словами - если бы не сопротивление воздуха. Ввиду того, однако, что сопротивление воздуха есть нечто постоянное, сейчас можно с уверенностью предсказать, что болид упадет. Более того. Принимая во внимание, что сопротивление воздуха - явление хорошо известное и изученное, уже сейчас можно начертить кривую падения метеора. В том случае, если не произойдет каких-либо неожиданных осложнений (а все предшествующие факты не позволяют окончательно отбросить такие опасения), можно утверждать следующее: 1) болид упадет; 2) падение произойдет 19 августа между двумя часами ночи и одиннадцатью часами утра; 3) метеор упадет в десяти километрах от Упернивика, столицы Гренландии". Если банкир Лекер имел возможность ознакомиться с этой заметкой И.Б.К.Лоуэнталя, то у него были все основания остаться довольным. И в самом деле: едва только разнеслась эта новость, как на всех мировых биржах произошел крах. Акции золотодобывающей промышленности Старого и Нового Света сразу же понизились на четыре пятых своей стоимости.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

в которой мы увидим большое число любопытных, воспользовавшихся случаем поехать в Гренландию и стать свидетелями падения необыкновенного болида Утром 27 июля многолюдная толпа собралась на пристани города Чарлстона в Южной Каролине, чтобы присутствовать при отплытии парохода "Мозик". Число любопытных, желавших отправиться в Гренландию, было так велико, что вот уже несколько дней не оставалось ни одной свободной каюты на борту этого пакетбота, водоизмещением в тысячу пятьсот тонн, хотя он был и не единственным, направлявшимся по этому пути. Много других кораблей различных национальностей собиралось плыть вверх по Атлантике до Девисова пролива и Баффинова залива за пределы Северного полярного круга. Такому притоку публики не приходится удивляться, если принять во внимание страшное возбуждение, вызванное потрясающим сообщением И.Б.К.Лоуэнталя. Такой выдающийся астроном не мог ошибиться. Резко отчитав Форсайта и Гьюдельсона, он не рискнул бы теперь навлечь на себя самого подобные же упреки. Проявить легкомыслие при таких исключительных обстоятельствах было бы непростительно. На него обрушилась бы буря негодования, и он знал это. Поэтому все его заключения можно было считать неоспоримыми. Не в снежное безлюдье Заполярья, не в бездну океанов, откуда не могли бы извлечь его никакие человеческие силы, свалится болид. Нет, он рухнет на твердую землю Гренландии! Именно этой обширной области, некогда зависевшей от Дании и получившей независимость всего за несколько лет до появления метеора, судьба отдала предпочтение перед всеми другими странами мира. Огромна, правда, эта земля, о которой до сих пор трудно даже с уверенностью сказать, материк ли она, или остров. Золотой шар мог упасть где-нибудь за сотню миль от побережья, в глубине страны, и добраться до него было бы очень трудно. Эти трудности, разумеется, были бы преодолены: в погоне за тысячами миллиардов люди победят арктические морозы и снежные бураны, доберутся, если это понадобится, хоть до самого полюса. Все же очень хорошо, что не придется применять таких усилий и что место падения могли определить заранее с такой точностью. Все готовы были удовлетвориться Гренландией, и никто не завидовал чересчур уж холодной славе всяких Парри, Нансенов и других исследователей северных широт. Если бы читатель оказался на пароходе "Мозик" в кругу сотен пассажиров, среди которых было и несколько женщин, он должен был бы заметить пять уже знакомых ему лиц. Их присутствие (по крайней мере присутствие четверых из этих пяти пассажиров) не могло вызвать особенного удивления. Один из них был мистер Дин Форсайт, который в сопровождении Омикрона уплывал сейчас все дальше от башни на Элизабет-стрит. Другой был мистер Сидней Гьюдельсон, покинувший свою обсерваторию на Морисс-стрит. Сразу же, как только предусмотрительные судоходные компании организовали отправку судов в Гренландию, оба соперника не колеблясь заказали себе билеты туда и обратно. Если бы понадобилось, каждый из тих готов был зафрахтовать хоть целый пароход, отправляющийся в Упернивик. Они не намеревались, разумеется, наложить руку на золотую глыбу, присвоить ее и привезти в Уостон. Но ими руководило твердое желание - присутствовать при падении. Кто знает в конце концов, не сочтет ли правительство Гренландии, вступив во владение болидом, возможным уделить им частицу свалившихся с неба миллиардов? Вполне понятно, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон приняли все меры к тому, чтобы их каюты на пароходе не оказались рядом. Во время всего пути, как было и в Уостоне, между ними не будет существовать ни малейшего общения. Миссис Гьюдельсон не противилась отъезду мужа, точно так же, как старуха Митс не пыталась отговорить своего хозяина от такого путешествия. Но доктору пришлось выслушать такие горячие просьбы своей старшей дочери, что он вынужден был взять ее с собой. Сознание, что он причинил ей своим упорством тяжкое огорчение, заставило его проявить уступчивость. Итак, Дженни сопровождала своего отца. Проявляя такую настойчивость, молодая девушка преследовала определенную цель. Разлученная с Фрэнсисом Гордоном после резких сцен, окончательно оборвавших отношения между обеими семьями, Дженни втайне надеялась, что Фрэнсис отправится со своим дядей. А если так, то для обоих влюбленных будет счастьем жить так близко друг от друга. Кроме того, можно было надеяться, что во время длительного пути им не раз удастся встретиться и поговорить. Дальнейшие события показали, что она не ошиблась. Фрэнсис Гордон действительно решил сопровождать своего дядю. Надо полагать, что в отсутствие доктора Гьюдельсона он не счел бы возможным, наперекор желанию хозяина, бывать у него в доме. Лучше было принять участие в поездке, как сделал это Омикрон, чтобы в случае необходимости встать между противниками и воспользоваться каждым удобным случаем, могущим благоприятно повлиять на создавшиеся между ними тяжелые отношения. Возможно, что все уладится после падения болида, который мог оказаться собственностью гренландцев, но мог и погрузиться в глубину Ледовитого океана. Ведь И.Б.К.Лоуэнталь всего только человек, а человеку свойственно ошибаться... Разве Гренландия не расположена меж двух морей? Достаточно небольшого отклонения, вызванного атмосферными условиями, и предмет таких страстных вожделений окажется за пределами людской алчности. Однако здесь же, среди пассажиров парохода, находилось одно лицо, которое подобная развязка отнюдь бы не удовлетворила, а именно - господин Эвальд Шнак, делегат Гренландии на Международной конференции. Его стране предстояло стать самой богатой страной в мире. Чтобы вместить столько триллионов, в государственном казначействе не хватит денежных ящиков! Счастливая страна, где не будет никаких налогов, где исчезнут бедность и нужда! Учитывая рассудительность скандинавской расы, можно быть уверенным, что эта огромная масса золота будет расходоваться с чрезвычайной осторожностью. Есть поэтому основания надеяться, что денежный рынок не потерпит особых потрясений под влиянием золотого дождя, который Юпитер - если верить мифологии - обрушил некогда на прекрасную Данаю. Господин Шнак на пароходе займет место героя. И мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону оставалось только стушеваться перед представителем Гренландии. Обоих теперь объединяла общая ненависть к делегату государства, не желавшего уделить им даже малейшей доли (хотя бы только доли) удовлетворенного тщеславия в награду за их бессмертное открытие. Расстояние от Чарлстона до столицы Гренландии равно приблизительно трем тысячам тремстам милям, то есть более чем шести тысячам километров. Переезд должен продолжаться недели две, включая сюда и остановку в Бостоне, где "Мозик" пополнит запасы угля. Что же касается продуктов питания, то их хватило бы на несколько месяцев, как и на других пароходах, отправлявшихся по тому же назначению. При таком огромном наплыве приезжих невозможно было бы в Упернивике обеспечить их содержание. "Мозик" сначала направил свой курс на север вдоль восточного берега Соединенных Штатов. Но на второй день после отплытия, обогнув мыс Гаттерас, крайнюю оконечность Северной Каролины, пароход вышел в открытое море. В июле месяце небо в этих районах Атлантики обычно бывает ясным, и пока бриз дул с запада, пароход, прикрываемый берегом, скользил по гладкому морю. Но временами, к несчастью, ветер налетал с моря, и тогда качка, бортовая и килевая, производила свое обычное действие. Если господин Шнак, как подобает миллиардеру, был неуязвим, то с мистером Форсайтом и доктором Гьюдельсоном дело обстояло иначе. Эта поездка была их дебютом в области мореплавания, и они платили щедрую дань богу Нептуну. Но "и на одно мгновение они не раскаялись в том, что пустились в такое рискованное предприятие. Нечего и говорить, что недомоганием обоих соперников, делавшим их совершенно беспомощными, широко пользовались жених и невеста. Оба они не были подвержены морской болезни. Поэтому, пока отец и дядя жалобно стонали от качки, производимой коварной Амфитритой, молодые люди наверстывали потерянное время. Они расставались только для того, чтобы оказать помощь своим больным. Но работу по уходу за ними они распределили между собой, проявив при этом утонченную хитрость: в то время как Дженни оказывала самое заботливое внимание мистеру Дину Форсайту, Фрэнсис Гордон поддерживал бодрость и мужество доктора Гьюдельсона. Когда качка несколько утихала, Дженни и Фрэнсис выводили несчастных астрономов из кают на палубу, усаживали их в плетеные кресла не слишком далеко друг от друга, стараясь с каждым разом сокращать отделявшее их расстояние. - Как вы себя чувствуете? - спрашивала Дженни, натягивая плед на колени мистера Форсайта. - Ох, нехорошо! - со стоном отвечал больной, даже не отдавая себе отчета, кто с ним говорит. - Ну, как дела? - поудобнее подкладывая под спину доктора подушки, заботливо осведомлялся Фрэнсис, словно бы перед ним никогда не закрывали дверей дома на Элизабет-стрит. Соперники проводили так по нескольку часов, только смутно сознавая свое близкое соседство. Некоторое подобие оживления они проявляли лишь тогда, когда мимо них проходил господин Шнак - устойчивый, уверенный в себе, словно старый моряк, которого не пугает качка, с высоко поднятой головой, как человек, все мысли которого устремлены к золоту и который все видит в золотом свете. Тусклая молния вспыхивала тогда в глазах мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона, и у них хватало силы бормотать ему вслед слова, полные ненависти. - Похититель болидов! - шептал Форсайт. - Захватчик метеоров! - шептал Гьюдельсон. Господин Шнак не удостаивал их вниманием. Он просто не желал замечать их присутствия на пароходе. Он расхаживал взад и вперед с надменной уверенностью человека, рассчитывающего найти у себя в стране больше денег, чем понадобилось бы на то, чтобы сто раз покрыть государственные долги во всем мире. Плавание между тем протекало при довольно благоприятных условиях. Надо полагать, что и другие корабли, вышедшие из разных портов, также держали курс на север, направляясь к Девисову проливу, и еще многие другие, плывшие по тому же назначению, в эти дни разрезали волны Атлантического океана. Продолжая путь на Бостон, "Мозик" вышел в открытое море, миновав Нью-Йорк и держа курс на северо-восток. Утром 30 июля он бросил якорь а порту Бостона - столицы штата Массачусетс. Одного дня хватит на то, чтобы наполнить угольные ямы. В Гренландии нечего было рассчитывать на пополнение запасов горючего. Хотя переезд и нельзя было считать особенно тяжелым, все же большинство пассажиров переболело морской болезнью. Человек пять-шесть из них, сочтя такое испытание достаточным, высадились в Бостоне. Но ни мистер Форсайт, ни доктор Гьюдельсон, разумеется, не последовали их примеру. Если им суждено под ударами бортовой и килевой качки испустить последний вздох, то они по крайней мере испустят его, глядя на метеор - этот предмет их страстных вожделений. После высадки менее выносливых пассажиров на пароходе освободилось несколько кают. Но они тут же были заняты: в Бостоне не оказалось недостатка в любителях, пожелавших принять участие в путешествии. Среди этих новых пассажиров можно было заметить представительного джентльмена, который, явившись одним из первых, занял лучшую из свободных кают. Этот джентльмен был не кто иной, как мистер Сэт Стенфорт, супруг миссис Аркадии Уокер, который женился, а затем развелся, прибегнув в обоих случаях к помощи судьи Прота в Уостоне. После развода, на который супруги решились вот уже два месяца тому назад, мистер Сэт Стенфорт вернулся в Бостон. По-прежнему подчиняясь своей страсти к путешествиям, он, после того как заметка мистера И.Б.К.Лоуэнталя заставила его отказаться от путешествия в Японию, объездил главные города Канады - Квебек, Торонто, Монреаль, Оттаву. Не старался ли он забыть свою бывшую жену? Вряд ли это было так. Оба супруга вначале понравились Друг другу, затем - разонравились. Развод, столь же необычный, как и свадьба, разлучил их. Все было сказано. Они никогда больше не увидятся, а если увидятся, то, быть может, даже не узнают друг друга... Едва лишь мистер Сэт Стенфорт прибыл в Торонто, нынешнюю столицу Доминьона [имеется в виду Канада], как услышал о сенсационном сообщении И.Б.К.Лоуэнталя. Если падение болида должно было бы произойти за многие тысячи километров, в самых отдаленных местах Азии или Африки, то и тогда он предпринял бы все возможное и невозможное, лишь бы добраться туда. Нельзя сказать, чтобы падение метеора заинтересовало его само по себе. Но быть очевидцем зрелища, на котором будет присутствовать очень ограниченное число людей, увидеть то, чего не дано будет увидеть миллионам, - вот что неизбежно должно было соблазнить предприимчивого джентльмена, любителя всякого рода передвижений, который благодаря своим средствам мог позволить себе пуститься в любое путешествие. Но здесь даже незачем было отправляться на край света. Место ожидаемой астрономической феерии находилось, что называется, у порога Канады. Поэтому Сэт Стенфорт сел в первый же поезд, отходивший в Квебек, а там пересел в другой, пересекавший по пути на Бостон равнины Канады и Новой Англии. Через двое суток после посадки этого джентльмена "Мозик", не теряя из виду земли, прошел на широте Портсмута, затем миновал Портленд, держась не слишком далеко от семафоров. Быть может, они могли сообщить какие-либо новости о болиде, который теперь, когда небо очищалось от облаков, был виден простым глазом. Но семафоры хранили молчание. Не более разговорчивыми оказались и семафоры Галифакса, когда корабль находился на траверсе [направление, перпендикулярное ходу (курсу) судна] этого самого крупного порта Новой Шотландии. Как горько пришлось пассажирам пожалеть, что залив Фанди, между Новой Шотландией и Нью-Брансуиком, не имел выхода ни на восток, ни на север! Они избежали бы жестокой качки, преследовавшей их вплоть до острова Кейп-Бретон. Среди многочисленных больных мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон, несмотря на заботливый уход Дженни и Фрэнсиса, привлекали к себе особое внимание. Капитан "Мозика" сжалился над своими страдальцами-пассажирами. Он завернул, в залив Святого Лаврентия с тем, чтобы выбраться в открытое море через пролив Бель-Иль, под защитой берегов Ньюфаундленда. Затем он направился прямо к западному берегу Гренландии, для чего ему пришлось пересечь всю ширину Девисова пролива. Благодаря всем этим мерам путешествие протекало сравнительно спокойно. Утром 7 августа показался мыс Конфорт. Гренландская земля кончается несколько восточнее мысом Фарвель, о который разбиваются волны северной части Атлантического океана. А с какой бешеной яростью они разбиваются - об этом слишком хорошо известно мужественным рыбакам Ньюфаундленда и Исландии. К счастью, и речи не было о том, чтобы следовать вдоль восточного берега Гренландии. Этот берег почти совершенно недоступен. Волны хлещут его словно кнутом. Здесь нет ни портов, ни гаваней, в которых могли бы укрыться корабли. Но в Девисовом проливе, напротив, им легко найти убежище. Укрыться можно в глубине фиордов и за островами. За исключением тех случаев, когда ветер прорывается с юга, плавание в этих водах проходит при благоприятных условиях. Путешествие и в самом деле протекало так, что пассажирам не на что было особенно жаловаться. Эта часть гренландского побережья, от мыса Фарвель до острова Диско, почти всюду окаймлена высокими скалами, которые преграждают путь морским ветрам. Даже и в зимние месяцы этот берег менее загроможден льдинами, которые полярные течения приносят из Ледовитого океана. В таких условиях "Мозик" взбивал своим винтом воды бухты Гилберта. Пароход на несколько часов остановился в порту Готхоба, где судовому повару удалось добыть значительное количество свежей рыбы. Разве не море служит главным источником, откуда черпает питание все население Гренландии? Затем пароход, не останавливаясь, прошел мимо Хольстейнборга и Кристиансхоба. Эти селения в глубине бухты Диско так плотно окружены скалами, что трудно даже заподозрить их существование. Они служат желанным убежищем для многочисленных рыбаков, снующих по Девисову проливу в погоне за китами, нарвалами, моржами и тюленями. Охотники эти нередко добираются, до самой северной части Баффинова залива. Остров Диско, которого пароход достиг рано утром 9 августа, - самый крупный из цепи островов, рассыпанных вдоль Гренландского побережья. На южном берегу этого острова, усеянного базальтовыми скалами, расположен поселок Годхавн, который служит административным центром. Он выстроен не из каменных, а из деревянных домов. Стены их сложены из плохо отесанных бревен, смазанных густым слоем смолы, препятствующей проникновению воздуха. Этот темный поселок, где лишь изредка встречается красный цвет крыши или оконных рам, выступая на почти черном фоне, произвел сильное впечатление на Фрэнсиса Гордона и на Сэта Стенфорта - единственных пассажиров, которые не были загипнотизированы метеором. Какой страшной, надо полагать, была здесь жизнь в условиях суровой зимы!.. Оба они были бы очень удивлены, узнав, что жизнь протекала здесь почти так же, как в большинстве домов в Стокгольме или Копенгагене. Некоторые дома, хоть и скудно меблированные, не лишены известного комфорта. В них есть и гостиная, и столовая, часто даже и нечто вроде кабинета-библиотеки. Члены местного "высшего общества" (если можно так выразиться), в большинстве своем датчане по происхождению, проявляют интерес к литературе. Власть представлена правительственным чиновником, местопребывание которого в Упернивике. Оставив позади остров Диско, "Мозик" бросил якорь в гавани этого города 10 августа около шести часов вечера.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в которой чудесный болид и один из пассажиров "Мозика" сталкиваются: первый - с земным шаром, а второй - с пассажиром парохода "Орегон" Гренландия - значит "Зеленая Земля". Название "Белая Земля" больше бы подошло для этой покрытой снегом страны. Названием "Гренландия" этот край, надо полагать, обязан ироническому складу ума своего крестного, некоего Эрика Красного, моряка X века, который, вероятно, был не более красным, чем Гренландия зеленой. Возможно, конечно, и то, что этот скандинав надеялся увлечь своих земляков мыслью о заселении этого "зеленого края" в Заполярье. Но колонисты не дали соблазнить себя заманчивым названием, и в настоящее время население Гренландии, включая туземцев, составляет не более десяти тысяч человек. Трудно представить себе землю, менее подходящую для того, чтобы на нее свалился болид стоимостью в пять тысяч семьсот восемьдесят восемь миллиардов! Так, вероятно, подумали многие в толпе пассажиров, которых любопытство привлекло в Упернивик. Не проще ли было этому болиду свалиться несколькими сотнями миль южнее, на обширные равнины Канады или Соединенных Штатов, где так просто было бы разыскать его? Так вот же нет, - театром самых поразительных событий суждено было стать этой недоступной и негостеприимной стране. По правде говоря, тут можно вспомнить о некоторых прецедентах. Разве и до этого в Гренландии не падали болиды? Не нашел разве Норденшельд на острове Диско три железных глыбы, весом каждая в двадцать четыре тонны? Эти железные глыбы, по всей вероятности метеориты, и поныне находятся в Стокгольмском музее. Хорошо, если только И.Б.К.Лоуэнталь не ошибся и болиду действительно суждено будет упасть в сравнительно доступной местности, да к тому же в августе, когда температура поднимается выше нуля. В такое время года почва может в какой-то мере оправдать ироническое название "Зеленая Земля", присвоенное этой части Нового Света. В огородах в это время вырастают кое-какие овощи, и злаки, а дальше, в глубине страны, ботаник найдет только мох и лишайник. На побережье после таяния снегов открываются пастбища, дающие возможность разводить скот. Коров и быков здесь, разумеется, не приходится считать сотнями, но встречаются куры и козы, проявляющие необыкновенную выносливость, не говоря уже о северных оленях и о бесчисленном множестве собак. Но после двух, самое большее трех, летних месяцев снова возвращается зима с бесконечно длинными ночами, суровыми буранами, ветрами, рвущимися с полюса, и нестерпимыми "близардами". Над ледяной корой, покрывающей землю, летает нечто вроде сероватой пыли, - это так называемый криоконит, несущий с собой микроскопические растения, первые образчики которых были собраны Норденшельдом. Но из того, что метеор не должен был упасть на материке, еще не вытекало, что он станет собственностью Гренландии. Упернивик не только стоит на берегу моря, но море и омывает его со всех сторон. Это островок среди огромного архипелага, состоящего из множества мелких островков, разбросанных вдоль побережья Гренландии. И так как этот остров занимает не более десяти миль в окружности, то он образует, надо признаться, очень тесную площадку для падения золотого шара. Если метеор не достигнет цели с математической точностью, то пролетит мимо, и воды Баффинова залива сомкнутся над ним. А море в этих северных краях очень глубоко - лот достигает дна на глубине от тысячи до двух тысяч метров. Попробуйте-ка из такой бездны вытащить массу весом чуть ли не в девятьсот тысяч тонн! Такая возможность очень волновала господина Шнака, и он не раз делился своими опасениями с Сэтом Стенфортом, с которым подружился во время плавания, - но против этой угрозы ничего нельзя было предпринять; оставалось только уповать на правильность расчетов мудрого И.Б.К.Лоуэнталя. Беда, которой так страшился господин Шнак, представлялась Дженни Гьюдельсон и Фрэнсису Гордону самым желанным исходом. С исчезновением болида исчезал и всякий повод для притязаний со стороны тех, от кого зависело счастье молодых людей, в том числе и притязаний на то, чтобы назвать чудесный болид своим именем. А это был уж значительный шаг к желанному примирению. Но едва ли эта точка зрения влюбленных показалась бы приемлемой для остальных пассажиров "Мозика" и доброго десятка других судов, самых различных национальностей, ставших на якорь в гавани Упернивика. Все эти люди жаждали присутствовать при интересном зрелище, - ведь ради этого они и приехали. Что другое, а ночная тьма уж во всяком случае не помешает осуществлению их желания! Восемьдесят дней сряду, из них сорок до летнего солнцестояния и сорок после него, солнце в этих широтах все время остается на небе. Поэтому все шансы были за то, что видимость будет отличная, когда приезжие отправятся посмотреть на метеор, если, в соответствии с предсказаниями И.Б.К.Лоуэнталя, ему суждено упасть в окрестностях поселка. На другой день после прибытия кораблей пестрая толпа уже шумела вокруг деревянных домиков поселка Упернивик; на самом большом доме развевался белый флаг с красным крестом - национальный флаг Гренландии. Никогда еще гренландцам и гренландкам не приходилось видеть такого притока людей к их далеким берегам. Внешность у этих гренландцев довольно любопытная, особенно на западном побережье. Низкорослые, а иногда и среднего роста, коренастые, сильные, коротконогие, с желтоватой кожей, с широкими приплюснутыми лицами, с карими, слегка скошенными глазами, с жесткими, черными, свисающими на лоб волосами - они чуть-чуть походят на своих тюленей: такие же добродушные физиономии и толстый слой жира, защищающий их от холода. Одежда одинаковая у мужчин и женщин - сапоги, штаны, "амауты", или подобие накидки с капюшоном. Но женщины, в молодости веселые и приветливые, зачесывают волосы вверх, укладывают их конусом, стараются одеться в модные ткани, украшаются лентами всех цветов. Татуировка, имевшая когда-то очень широкое распространение, теперь исчезла под влиянием миссионеров, зато народ сохранил страстное влечение к песне и пляске - единственному здесь развлечению. Пьют гренландцы только воду. Питается население мясом тюленей и собак, рыбой и кое-какими ягодами. Невеселая, в общем, жизнь у этих гренландцев!.. Такой большой наплыв иностранных гостей вызвал крайнее удивление у нескольких сотен туземцев, населяющих остров Упернивик. Но удивление их еще более возросло, когда выяснилась причина такого скопления людей. Они, эти бедняки, успели уже узнать цену золота. Но ведь ожидавшиеся богатства достанутся не им! Если миллиарды посыплются на их землю, туземцы все же не наполнят своих карманов, хотя в одежде гренландцев в карманах нет недостатка, - в этом отношении она отличается от одежды полинезийцев. О причине такого различия догадаться нетрудно. Баснословные миллиарды будут заперты в железные сейфы государственного казначейства и, как это всегда бывало, больше уже не покажутся. Все же "эта история" интересовала туземцев. Кто знает, не принесет ли она хоть какую-нибудь пользу бедным гражданам Гренландии? Как бы там ни было, но пора бы уже наступить развязке "этой истории". Если прибудут еще пароходы, в гавани Упернивика не найдется для них места. С другой стороны, август подходил к концу, и судам рискованно было надолго задерживаться в таких широтах. Сентябрь - это уже зима: он несет с собой льды из проливов и северных каналов, и вскоре Баффинов залив перестанет быть судоходным. Нужно бежать, поскорее удалиться из этих краев, оставить позади мыс Фарвель, а не то кораблям грозит опасность быть затертыми льдами и вынужденными пробыть здесь семь-восемь месяцев в тяжких условиях арктической зимы. В долгие часы ожидания неутомимые туристы совершали длинные прогулки по острову. Его скалистая, почти совершенно ровная почва удобна для ходьбы. Кое-где раскинулись поляны, поросшие мхом и травами, скорее желтыми, чем зелеными; над ними поднимаются кусты, которые никогда не превратятся в деревья - какое-то подобие скрюченного березняка. Такие кусты изредка встречаются еще и над семьдесят второй параллелью. Небо почти все время оставалось туманным, часто мимо проносились тяжелые низкие облака, подгоняемые восточными ветрами. Температура не поднималась выше десяти градусов тепла. Пассажиры поэтому бывали рады, находя на своих кораблях комфорт, который не мог бы им предоставить поселок, и пищу, настолько хорошую, что им не найти было бы такую ни в Годхавне, ни в каком-либо другом прибрежном селении. Прошло пять дней после прибытия "Мозика", как вдруг утром 16 августа был подан сигнал о приближении к Упернивику еще одного, последнего судна. Это был пароход, который, лавируя между островками архипелага, направлялся к месту стоянки судов. На носу его развевался звездный флаг Соединенных Штатов Америки. Нечего было сомневаться, что пароход привез дополнительную партию запоздавших туристов; впрочем, они не запоздали, так как золотой шар все еще носился в воздухе. Было около одиннадцати часов, когда пароход "Орегон" бросил якорь среди других кораблей, теснившихся в гавани. От парохода отвалила шлюпка. Она вскоре высадила на берег одного из пассажиров, спешившего, по-видимому, больше остальных. Согласно слухам, сразу же получившим широкое распространение, это был астроном из Бостонской обсерватории, некто мистер Уорф. Приезжий немедленно явился к главе правительства. Последний уведомил господина Шнака, и Уорф быстро прошел к домику, на крыше которого развевался национальный флаг Гренландии. Все кругом заволновались. Не собирался ли болид покинуть всех собравшихся и ловко ускользнуть в другую часть поднебесья, исполнив тем самым горячее желание Фрэнсиса Гордона? Но можно было не беспокоиться по этому поводу. Расчеты И.Б.К.Лоуэнталя привели его к точным выводам, и господин Уорф в качестве представителя ученого мира предпринял это длительное путешествие с исключительной целью стать свидетелем падения метеора. Наступило 16 августа. Оставалось еще трое суток до того времени, когда болид опустится на гренландскую землю. - ...Если только он не пойдет ко дну!.. - шептал Фрэнсис Гордон, единственный, решившийся допустить подобную мысль и выразить ее словами. Но предстоит ли такой конец, или иной - это станет известно только через три дня. Три дня - как будто бы недолгий срок, я о иногда он может показаться и очень продолжительным, особенно в Гренландии, где рискованно было бы утверждать, что развлечений имеется в избытке. Итак, все скучали, и заразительные зевки грозили вывихнуть челюсти праздных туристов. Один из немногих, для которого время не тянулось так уж медленно, был Сэт Стенфорт. Убежденный globe-trotter [человек, много путешествующий; обычно так называют туристов, торопливо, наспех осматривающих достопримечательности (англ.)], всегда устремлявшийся туда, где можно было увидеть что-нибудь необычное, он привык к уединению и умел, как говорится, "довольствоваться собственным обществом". А между тем - такова уж справедливость на белом свете! - именно для него одного должно было прерваться нестерпимое однообразие последних дней ожидания. Мистер Сэт Стенфорт прогуливался по берегу, наблюдая за высадкой пассажиров с "Орегона", как вдруг остановился при виде молодой дамы, которую только что высадила на берег одна из шлюпок. Сэту Стенфорту показалось, что глаза обманывают его. Он подошел к приезжей и тоном, выражавшим удивление, но никак не неудовольствие, осведомился: - Миссис Аркадия Уокер, если не ошибаюсь? - Мистер Стенфорт? - произнесла приезжая. - Никак не ожидал, миссис Аркадия, встретиться с вами на этом отдаленном острове. - И я также, мистер Стенфорт, не думала увидеть вас здесь. - Как вы поживаете, миссис Аркадии? - Прекрасно, мистер Стенфорт... А вы?.. - Хорошо, вполне хорошо! И они, не ощущая ни малейшей неловкости, принялись болтать, как случайно встретившиеся старые знакомые. Миссис Аркадия прежде всего спросила, указывая рукой на небо: - Он еще не упал? - Нет, успокойтесь! Но ждать осталось недолго. - Значит, мне удастся все увидеть! - радостно воскликнула миссис Аркадия Уокер. - Точно так же, как и мне, - ответил мистер Сэт Стенфорт. Не могло быть сомнения: это были люди изысканные, светские люди, хотелось бы сказать - старые друзья, которых одинаковая жажда впечатлений свела здесь в Упернивике. А почему, в сущности говоря, должно было быть иначе? Правда, миссис Аркадия Уокер в лице мистера Сэта Стенфорта не обрела своего идеала. Но, быть может, такого идеала и вовсе не существовало, раз ей ни разу не пришлось с ним столкнуться. Никогда еще та искорка, которую в романах принято называть "любовью с первого взгляда", не вспыхивала для нее, и за отсутствием такой искорки никому не удалось завладеть ее сердцем, никому не отдала она его, как проявление благодарности за какую-нибудь блистательную услугу. Честно произведенный опыт показал, что брак не принес счастья ни ей, ни мистеру Стенфорту; и хотя она сохранила искреннюю симпатию к человеку, имевшему достаточно такта, чтобы вернуть ей свободу, то и он сохранил о своей бывшей жене воспоминание, как о женщине умной, оригинальной, ставшей просто совершенством с той минуты, как она перестала быть его женой. Они расстались без жалоб, без упреков. Мистер Сэт Стенфорт отправился путешествовать, миссис Аркадия Уокер также. Жажда впечатлений привлекла обоих сюда, на этот гренландский островок. Как глупо было бы, повинуясь предрассудкам и нелепым обычаям, делать вид, что они незнакомы! После первых же беглых фраз, которыми они обменялись, мистер Сэт Стенфорт заявил, что готов служить миссис Аркадии, которая охотно согласилась воспользоваться его любезностью. И дальше между ними речь шла только о метеорологическом явлении, развязка которого была уже близка. По мере того как развязка приближалась, все заметнее становилось возбуждение любопытных, собравшихся на этом далеком берегу, и особенно главных "претендентов", к которым, кроме гренландцев, приходилось отнести также мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона, упорно настаивавших на своих правах. "Только бы он свалился на остров!" - твердили про себя Форсайт и Гьюдельсон. "А не где-нибудь рядом!" - мысленно повторял глава гренландского правительства. "Только бы не нам на голову!" - добавляли про себя кое-какие трусы. Слишком близко или слишком далеко - вот та дилемма, которая волновала всех. Шестнадцатого и семнадцатого августа прошли без всяких инцидентов. К счастью, погода начала портиться, и температура воздуха заметно понижалась. Быть может, зима будет ранняя... Горы на побережье уже покрылись снегом, и когда ветер дул с той стороны, он был таким пронизывающим и резким, что приходилось искать убежища в пароходных салонах. Не могло быть и речи о том, чтобы задерживаться в подобных широтах, и приезжие, удовлетворив свое любопытство, охотно направят свой путь на юг. Разве только оба соперника, упорно стремившиеся настоять на своих правах, пожелают остаться подле своего сокровища. От этих одержимых можно было ожидать всего, и Фрэнсис Гордон, беспокоясь о своей дорогой Дженни, не без страха представлял себе возможность длительной зимовки. В ночь с 17 на 18 августа на архипелаг обрушился настоящий ураган. За двадцать часов до этого бостонскому астроному удалось произвести наблюдение за болидом, скорость которого непрерывно уменьшалась. Но так неистова была сила ветра, что он, казалось, готов был увлечь за собою даже болид. В течение дня 18 августа не наступило никакого затишья, и в первые часы ночи шторм свирепствовал так, что капитаны судов, стоявших в гавани на якоре, испытывали немалую тревогу. Однако к середине ночи с 18 на 19 шторм стал заметно стихать. Уже в пять часов утра пассажиры, пользуясь улучшением погоды, потребовали, чтобы их спустили на берег. Ведь 19 августа - это день, когда болид должен упасть! Высаживаться и в самом деле было пора. В семь часов послышался глухой удар, и остров содрогнулся до самого основания. Несколько минут спустя какой-то туземец подбежал к дому, который занимал Шнак. Он принес долгожданную весть... Болид упал на северо-западной оконечности острова Упернивик.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

где господин Шпак, чтобы добраться до болида, в сопровождении многочисленных соучастников нарушает границы чужих владений и вторгается на запретную территорию Началось нечто невообразимое. В одно мгновение новость облетела всех, подняла на ноги и туристов и местное население. Стоявшие в гавани суда были покинуты даже собственным экипажем, и настоящий человеческий поток ринулся в направлении, указанном вестником. Если бы общее внимание не было так сосредоточено на метеоре, легко было бы в эту минуту отметить одно трудно объяснимое обстоятельство. Один из стоявших на причале пароходов, труба которого с самого рассвета извергала клубы дыма, словно подчиняясь таинственному сигналу, поднял якорь и на всех парах вышел в открытое море. Это был длинный и узкий корабль, по всей видимости очень легкий на ходу. Не прошло и нескольких минут, как он скрылся из вида за прибрежными скалами. Такой факт не мог не вызвать удивления. Стоило ли добираться до Упернивика с тем, чтобы покинуть его в ту самую минуту, когда здесь происходило нечто достойное внимания? Но общее возбуждение было так велико, что никто не заметил этого внезапного и довольно странного отплытия. Бежать как можно быстрее - вот единственное стремление этой толпы людей, среди которых были женщины и даже дети. Люди продвигались вперед в беспорядке, толкаясь и всеми средствами пробивая себе дорогу. Но был в этой толпе по крайней мере один человек, сохранявший полное спокойствие. Как многоопытный globe-trotter, которого ничто уже не могло поразить, мистер Сэт Стенфорт среди царившего вокруг волнения проявлял обычное для него полупренебрежительное хладнокровие. И даже - то ли проявляя утонченную вежливость, то ли подчиняясь другому чувству - он с первой же минуты решительно повернулся спиной к той точке, к которой устремились все его спутники, и направился навстречу миссис Аркадии Уокер, с тем чтобы попросить у нее разрешения сопровождать ее. Да разве не вполне естественно было, при их дружеских отношениях, что они вместе отправятся на поиски болида? - Наконец-то он упал! - таковы были первые слова миссис Аркадии Уокер. - Наконец-то он упал! - произнес и мистер Сэт Стенфорт. - Наконец-то он упал! - не умолкая, повторяла толпа, продвигаясь к северо-западной оконечности острова. Было все же пять человек, которым удалось удержаться во главе толпы. Это был прежде всего господин Эвальд Шнак, делегат Гренландии на Международной конференции. Даже самые нетерпеливые учтиво уступали ему место. В образовавшееся таким образом свободное пространство не замедлили втиснуться двое туристов. Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон шествовали сейчас во главе толпы, неизменно сопровождаемые Фрэнсисом Гордоном и Дженни. И Дженни и Фрэнсис продолжали держаться тактики, принятой ими на борту "Мозика". Дженни не отступала от мистера Дина Форсайта, в то время как Фрэнсис Гордон окружал вниманием "доктора Сиднея Гьюдельсона. Их заботы, правда, не всегда встречали ласковый прием. Но на этот раз оба соперника были так взволнованы, что даже не замечали присутствия друг друга. Им поэтому и в голову не приходило возмущаться лукавством молодых людей, которые, держась рядом, отделяли их друг от друга. - Делегат первый завладеет болидом! - в ярости бормотал мистер Форсайт. - И наложит на него руку! - добавил доктор Гьюдельсон, полагая, что отвечает Фрэнсису Гордону. - Но это мне не помешает предъявить свои права! - воскликнул мистер Форсайт, обращаясь к Дженни. - Конечно - нет! - откликнулся доктор Гьюдельсон, имея в виду собственные притязания. К великой радости дочери одного и племянника другого, могло и в самом деле показаться, что оба противника, забыв о непримиримой распре, готовы были слить воедино свою ненависть к общему врагу. Погода, по счастливому стечению обстоятельств, совершенно изменилась. Шторм затихал, по мере того как ветер поворачивал к югу. Хоть солнце и поднималось всего на несколько градусов над горизонтом, оно все же просвечивало сквозь последние тучи, редевшие под действием его лучей. Ни дождя, ни порывистого ветра. Погода ясная, кругом все тихо, температура восемь-девять градусов выше нуля. От поселка до места падения болида расстояние было с добрую милю, и одолеть это расстояние приходилось пешком. В Упернивике-то уж никак нельзя было рассчитывать найти какой бы то ни было экипаж! Впрочем, идти было легко по довольно ровной каменистой почве. Сколько-нибудь значительные скалы высились только в центре острова и вдоль побережья. И вот именно по ту сторону этих прибрежных скал и упал болид. Из поселка он не был виден. Туземец, первым принесший радостную весть, служил проводником. За ним шли господин Шнак, мистер Форсайт, доктор Гьюдельсон, Дженни и Фрэнсис, за которыми следовали Омикрон, астроном из Бостона и все стадо туристов. Несколько позади остальных шел мистер Сэт Стенфорт рядом с миссис Аркадией Уокер. Бывшие супруги слышали о разрыве между семьями Форсайт и Гьюдельсон, наделавшем столько шума. А Фрэнсис, познакомившись в пути с Сэтом Стенфортом, рассказал своему собеседнику о тех последствиях, которые имел этот разрыв. - Все уладится! - многообещающе произнесла миссис Аркадия Уокер, когда и ей все стало известно. - Только этого и можно пожелать! - заметил мистер Сэт Стенфорт. - Ну, разумеется, - сказала миссис Аркадия. - И потом все пойдет у них хорошо. Знаете, мистер Стенфорт, кое-какие трудности, волнения до свадьбы не мешают. Браки, заключенные слишком легко, так же легко могут распасться... Какого вы мнения на этот счет? - Вполне с вами согласен, миссис Аркадия. Взять хотя бы нас... Мы можем служить ярким примером... В пять минут... не сходя с лошадей... только успели натянуть и отпустить поводья... - С тем чтобы снова натянуть их шесть недель спустя... Но будем на этот раз оба откровенны, - с улыбкой перебила его миссис Аркадия Уокер, - если Фрэнсис Гордон и Дженни Гьюдельсон не станут венчаться, сидя на конях, то они скорее достигнут счастья. Не приходится говорить, что в этой толпе любопытных Сэт Стенфорт и Аркадия Уокер были единственными, - если не считать обоих влюбленных, - которые не думали и не говорили сейчас о метеоре, а философствовали, как делал бы, вероятно, мистер Джон Прот. Последние произнесенные ими слова вызвали в их памяти его черты, полные мягкого, чуть лукавого благодушия. Толпа быстро шагала по ровному плоскогорью, где местами попадались низкорослые деревья. Стаи птиц срывались с ветвей, встревоженные, как этого никогда не бывало с ними в окрестностях Упернивика. За полчаса прошли три четверти мили. Оставалось преодолеть еще около тысячи метров, чтобы добраться до болида, все еще скрытого от глаз извилистой линией скалистого берега. Там, позади скал, если верить проводнику-гренландцу, они увидят метеор! Туземец не мог ошибиться. Он вспахивал землю, когда вдруг увидел ослепительно яркий свет, излучаемый метеором, и услышал грохот падения, который хоть издалека, но слышали также и другие. Но вот совершенно невероятное явление в этих краях заставило туристов замедлить шаг. Становилось жарко. Да, каким невероятным это ни покажется, люди утирали лбы, словно бы находились в более умеренных широтах. Неужели от быстрой ходьбы всех этих людей бросило в пот? Движение, разумеется, играло здесь известную роль, но и температура воздуха - в этом не могло быть сомнения - начала повышаться. Здесь, в северо-западной части острова, термометр показывал на несколько градусов выше, чем в поселке. Казалось даже, что тепло резко возрастало по мере приближения к цели. - Неужели появление болида изменило климат на архипелаге? - смеясь, спросил мистер Стенфорт. - Это было бы счастьем для гренландцев, - так же весело ответила миссис Аркадия. - Возможно, - пояснил астроном из Бостона, - что золотая глыба, разогретая под влиянием трения о слои воздуха, находится сейчас в раскаленном состоянии. Излучаемое ею тепло дает себя чувствовать даже здесь! - Вот так штука! - воскликнул мистер Сэт Стенфорт. - Неужели нам придется ждать, пока болид остынет? - Охлаждение произошло бы много быстрее, если бы он свалился не на самый остров, а где-нибудь за его пределами! - проговорил про себя Фрэнсис Гордон, возвращаясь к излюбленной идее. Ему тоже было жарко, да и не ему одному. Господин Шнак, мистер Уорф вспотели так же, как и он, всю толпу бросило в пот, и гренландцы наслаждались, как никогда в жизни. Передохнув немного, толпа двинулась дальше. Еще пятьсот метров, и за поворотом появится метеор во всей своей ослепительной красоте. К несчастью, однако, господин Шнак, шествовавший во главе, пройдя не более двухсот шагов, вынужден был остановиться, а за ним и мистер Форсайт, и доктор Гьюдельсон, и вся толпа. Но не жара вынудила их вторично остановиться, а препятствие, самое неожиданное в этих краях препятствие! Ограда, состоявшая из вбитых в землю столбов, переплетенных проволокой, извивалась в бесчисленных изгибах вправо и влево до самого берега и перерезала все пути к метеору. На определенном расстоянии друг от друга поднимались более высокие столбы, к которым были прибиты доски с надписями на английском, французском и датском языках, все одинакового содержания. Господин Шнак, остановившийся как раз перед одним из таких столбов, с величайшим удивлением прочел: "Частное владение. Входить строго воспрещается!" Частное владение в этих далеких краях представляло собой нечто необыкновенное. На солнечном побережье Средиземного моря или на более туманных берегах океана в этом не было бы ничего удивительного. Там частные поместья не редкость. Но здесь, на берегу Ледовитого океана!.. Какую пользу мог извлечь чудак владелец из своей каменистой и бесплодной земли? Но Шнаку не было до этого никакого дела. Нелепость или нет, но дорогу ему преграждало частное владение, и об это препятствие, хотя и чисто морального свойства, разбился его порыв. Официальный делегат обязан уважать принципы, на которых зиждется цивилизованное общество. А неприкосновенность частного жилища - аксиома, принятая всеми. Владелец участка, кстати, постарался восстановить эту аксиому в памяти тех, кто склонен был бы о ней забыть. "Входить строго воспрещается!" - гласили объявления на трех языках. Господин Шнак растерялся. Остановиться здесь - казалось ему немыслимым. Но нарушить права чужой собственности, презрев все общепринятые божеские законы... Ропот, усиливавшийся с каждой минутой, послышался в хвосте колонны и, нарастая, докатился до ее головы. Последние ряды, не зная, чем вызвана остановка, протестовали против нее со всей силой своего нетерпения. Но и узнав, в чем дело, они не удовлетворились подобным объяснением. Недовольство возрастало с каждой минутой, и вскоре поднялся неистовый шум. Все старались перекричать друг друга. Навеки, что ли, они застряли перед этой оградой? Неужели, проделав путь в тысячи и тысячи миль, они, как бараны, остановятся перед какой-то несчастной проволокой? Владелец участка не мог ведь тешиться безумной надеждой быть собственником не только земли, но и метеора? У него, следовательно, не было никаких оснований отказать в разрешении пройти через его владения. А если он и откажет дать разрешение, - что ж, дело простое: надо будет взять его самим. Воздействовал ли на господина Шнака бурный поток аргументов? Одно можно сказать: его принципы поколебались. Как раз перед ним оказалась небольшая калитка, державшаяся на простой веревочке. Господин Шнак перочинным ножом перерезал веревочку и, не задумываясь над тем, что это вторжение на чужой участок превращает его в самого обыкновенного взломщика, проник на запретную территорию. Вся толпа, - одни, перелезая через проволоку, другие, ворвавшись в калитку, - хлынула за ним. В несколько минут трехтысячная масса людей, возбужденная многоголосая ватага, шумно обсуждавшая неожиданное происшествие, затопила "частное владение". Но внезапно, словно по волшебству, наступила тишина. В сотне метров за оградой перед глазами ворвавшихся неожиданно выросла небольшая дощатая хижина, до сих пор скрытая неровностями почвы. Дверь этого жалкого жилища вдруг распахнулась, и на пороге появился человек самого странного вида. - Эй, вы, там! - хриплым голосом закричал он, обращаясь к ворвавшимся на чистейшем французском языке. - Не стесняйтесь! Продолжайте в том же духе! Будьте как дома! Господин Шнак понимал по-французски. Поэтому он и остановился как вкопанный, а за ним остановились и все остальные туристы. Три тысячи пар глаз с одинаковым удивлением впились в дерзкого оратора.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

в которой Зефирен Ксирдаль проникается все возрастающим отвращением к болиду, и что из этого проистекает Удалось ли бы Зефирену Ксирдалю, если бы он оказался в одиночестве, без особых приключений добраться до места назначения? Возможно, что и так. Всякое ведь на свете бывает. Но если биться об заклад, то благоразумнее было бы поставить на противоположную возможность. Как бы там ни было, но биться об заклад по этому поводу никому не пришлось. Счастливая звезда Ксирдаля поставила его под охрану ментора, практичность которого уравновешивала бурные фантазии взбалмошного оригинала. Зефирен Ксирдаль поэтому остался в неведении относительно трудностей дальнего пути, грозившего немалыми осложнениями, - господину Лекеру удалось обставить это путешествие так, что оно могло показаться проще загородной прогулки. В Гавре, куда экспресс в несколько часов доставил обоих путешественников, они были с редкой учтивостью приняты на борт великолепного парохода, который сразу же, не дожидаясь других пассажиров, отвалил от берега и вышел в открытое море. "Атлантик" и в самом деле был не пакетботом, а яхтой водоизмещением в пятьсот или шестьсот тонн, снаряженной Робером Лекером и находившейся в их полном распоряжении. Учитывая значение поставленных на карту интересов, банкир нашел целесообразным обеспечить за собой средство сообщения, связывающее его со всем цивилизованным миром. Огромная прибыль, уже полученная им от спекуляции на акциях золотых приисков, позволяла ему проявлять поистине царский размах, и он закрепил за собой право на этот корабль, выбранный для него в Англии как лучший среди сотни других. "Атлантик", построенный по заказу лорда-миллионера, был рассчитан на максимальную скорость. Стройный, удлиненной формы, он мог, под напором своих машин в четыре тысячи лошадиных сил, развить скорость свыше двадцати узлов. Именно это достоинство "Атлантика" и прельстило господина Лекера при выборе корабля. Он считал, что при определенных условиях оно может сыграть немаловажную роль. Зефирен Ксирдаль не выразил ни малейшего удивления, найдя в своем распоряжении целый корабль. Возможно, правда, что он и не заметил такой подробности. Не произнеся ни слова, он поднялся по сходням и расположился в своей каюте, не сделав ни малейшего замечания. Расстояние от Гавра до Упернивика составляет примерно восемьсот морских миль. "Атлантик", идя полным ходом, мог покрыть это расстояние за шесть дней. Но так как господину Лекеру незачем было торопиться, плавание продолжалось двенадцать дней, и в Упернивик они прибыли лишь вечером 18 июля. За все эти двенадцать дней Зефирен Ксирдаль почти не раскрывал рта. Напрасно господин Лекер пытался за столом, где они по необходимости встречались, разговориться о цели их путешествия. Ему ни разу не удалось добиться ответа. Сколько Лекер ни толковал о метеоре, его крестник не отвечал, будто совершенно забыв о нем, и ни искорки мысли не загоралось в его тусклом взгляде. Ксирдаль в эти дни был сосредоточен "внутри себя". Он был занят решением других задач. Но каких? Он никого не посвящал в свои размышления. Но они, должно быть, касались моря: стоя то на носу корабля, то на корме, Ксирдаль целыми днями не сводил глаз с морских волн. Возможно, что он в уме продолжал свои изыскания, относившиеся к особенностям поверхностного натяжения, о которых он так давно на Парижском бульваре заговаривал с рядом прохожих, полагая при этом, что беседует с Марселем Леру. Не исключено также, что сделанные им в те дни выводы послужили основой изумительным изобретениям, которыми ему суждено было позже удивить мир. На другой день после прибытия в Упернивик господин Лекер, начинавший уже было приходить в отчаяние, попробовал пробудить внимание своего крестника, поставив перед ним его машину, освобожденную от всех ее защитных оболочек. Расчет оказался правильным, и придуманное Лекером средство подействовало радикально. Взглянув на свою машину. Зефирен Ксирдаль сделал движение, словно просыпаясь от сна, и обвел все кругом взглядом, в котором загорелись твердость и проницательность лучших дней. - Где мы находимся? - спросил он. - В Упернивике, - ответил господин Лекер. - А мой участок?.. - Мы сейчас направимся туда. Но это оказалось не так-то просто. Пришлось раньше зайти к господину Бьярну Хальдорсену, начальнику Северной инспекции, дом которого легко было узнать по флагу, развевавшемуся на крыше. Обменявшись приветствиями, перешли к деловому разговору с помощью переводчика, услугами которого предусмотрительно заручился господин Лекер. И сразу же пришлось столкнуться с первым затруднением. Не то чтобы господин Бьярн Хальдорсен проявил желание оспаривать предъявленные ему купчие. Но толкование этих документов внушало ему сомнение. Из привезенных документов, составленных в должной форме и скрепленных всеми официальными подписями и печатями, вытекало, что гренландское правительство, в лице своего дипломатического представителя в Копенгагене, уступило Зефирену Ксирдалю участок в девять квадратных километров. Каждая сторона участка имела в длину три километра, и стороны сходились под прямым углом на одинаковом расстоянии от центра участка. Центр этот был расположен на 72o51'30" северной широты и на 55o35'18" западной долготы. Участок был продан по пятьсот крон за квадратный километр, другими словами всего за шесть тысяч франков с небольшим. Господин Бьярн Хальдорсен готов был признать предъявленную ему купчую, но необходимо было точно определить центральную точку участка. Бьярн Хальдорсен слышал, разумеется, о какой-то там "широте" и "долготе", он знал, что такие вещи существуют. На этом, вероятно, и кончались его познания. Но является ли широта животным или растением, а долгота - минералом или предметом обстановки, это представлялось ему одинаково возможным. Зефирен Ксирдаль в нескольких словах пополнил познания господина инспектора в области космографии и постарался разъяснить ему его заблуждения. Он предложил затем лично, при помощи имевшихся на "Атлантике" приборов, произвести необходимые наблюдения и расчеты. Впрочем, капитан стоявшего на рейде датского парохода может проконтролировать полученные результаты и полностью успокоить его превосходительство господина Бьярна Хальдорсена. На том и порешили. За два дня Зефирен Ксирдаль закончил свою работу. Абсолютную точность произведенных им расчетов подтвердил капитан датского корабля. И вот тут-то возникла вторая трудность. Точка земной поверхности, координаты которой совпадали с 72o51'30" северной широты и с 55o35'18" западной долготы, была расположена в открытом море, примерно в двухстах пятидесяти метрах к северу от острова Упернивик. Потрясенный таким открытием, господин Лекер разразился градом упреков. Что же теперь делать? Итак, они прикатили в эти забытые богом края, чтобы присутствовать при том, как болид шлепнется в воду? Можно ли вообразить подобное легкомыслие? Как же это Зефирен Ксирдаль, ученый, мог совершить такую грубую ошибку? Объяснялась эта ошибка весьма просто: Ксирдаль не знал, что под названием "Упернивик" значится не только поселок, но также и остров. Вот и все. Определив математически место падения болида, он положился на какую-то жалкую карту, вырванную из старого школьного атласа. Эту самую карту он сейчас извлек из своих бесчисленных карманов и развернул перед разъяренным банкиром. На этой карте было, правда, указано, что точка земного шара, расположенная на 72o51'30" северной широты и на 55o35'18" западной долготы, находилась поблизости от поселка Упернивик, но она считала излишним пояснить, что этот поселок, который, если верить карте, находился на материке довольно далеко от берега, на самом деле был выстроен на острове того же названия и тянулся вдоль самого берега моря. Зефирен Ксирдаль, не дав себе труда произвести более тщательные поиски, поверил на слово этой чересчур приблизительной карте. Да послужит это уроком! Пусть читатели углубятся в изучение географии и, главное, не забудут, что Упернивик - остров. Приобретенные познания могут оказаться для них полезными, если им невзначай придется вступить во владение болидом стоимостью в пять тысяч семьсот восемьдесят восемь миллиардов. Но дела с уостонским болидом это никак не уладит. Если бы участок можно было пометить на чертеже несколько южнее, то такой обман мог бы оказаться полезен в случае небольшого отклонения курса метеора. Но так как Зефирен Ксирдаль допустил неосторожность, пополнив познания его превосходительства господина Бьярна Хальдорсена по космографии, и согласился на контроль, который сейчас оказывался весьма неудобным, то даже и это скромное жульничество становилось невозможным. Приходилось, чего бы это ни стоило, примириться с создавшимся положением и вступить во владение купленным участком, расположенным частью на море, частью на земле. Южная граница этой второй и наиболее интересной части участка, как выяснилось при самом последнем обследовании, проходила в тысяче двухстах пятидесяти одном метре от северного берега Упернивика, а его длина, равнявшаяся трем километрам, значительно превосходила ширину острова в этом месте. Из этого вытекало, что восточную и западную границу можно было обозначить только в открытом море. Зефирен Ксирдаль таким образом получил немногим больше двухсот семидесяти двух гектаров, вместо купленных и оплаченных девяти квадратных километров, что делало куда менее выгодной эту покупку недвижимой собственности. Другими словами, он попал впросак. Что же касается падения болида, дело было вовсе дрянь. Пункт, куда Ксирдаль с такой ловкостью направлял болид, оказывался в открытом море. Ксирдаль, правда, считался с возможностью отклонения. Поэтому-то он и "дал себе волю", добавив по полторы тысячи метров во всех направлениях вокруг этой точки. Но в какую сторону произойдет отклонение, - вот это было ему неизвестно. Метеор мог упасть на сократившуюся часть территории, которая оставалась в его распоряжении. Но с таким же успехом могло произойти и обратное. Отсюда и волнение господина Лекера. - Что же ты теперь намерен делать? - спросил он своего крестника. Зефирен Ксирдаль в знак полного неведения поднял руки к небу. - Да ведь нужно же что-нибудь предпринять! - с возмущением воскликнул Лекер. - Ты обязан вывести нас из этого тупика! Зефирен Ксирдаль на мгновение задумался. - Первое, что нужно сделать, - произнес он наконец, - это - оградить участок и построить на нем сторожку, в которой мы могли бы поселиться. А потом видно будет! Господин Лекер принялся за дело. За неделю матросы с "Атлантика" при помощи нескольких гренландцев, соблазнившихся высокой оплатой, соорудили проволочную ограду, оба конца которой спускались в море, а также построили дощатую сторожку, которую обставили самым необходимым. Двадцать шестого июля, за три недели до того дня, когда должно было произойти падение болида. Зефирен Ксирдаль принялся за работу. Произведя несколько наблюдений за метеором в высших слоях атмосферы, он вознесся в высочайшие сферы математики. Вновь произведенные расчеты только подтвердили правильность его первоначальных выводов. Ошибки не было. Отклонения не произошло. Болид упадет точно в заранее указанное место, то есть на 72o51'30" северной широты и на 55o35'18" западной долготы. - Другими словами - прямо в море! - с трудом скрывая бешенство, проговорил господин Лекер. - Да, в море, - с полнейшим спокойствием подтвердил Ксирдаль, который, как подобает истому математику, испытывал лишь удовлетворение от сознания, что расчеты его были так поразительно точны. Но тут же перед ним встала и другая сторона вопроса. - Вот дьявольщина! - проговорил он уже по-иному, нерешительно взглянув на крестного. Лекер старался сохранять спокойствие. - Послушай, Зефирен, - заговорил он благодушным тоном, каким принято говорить с детьми. - Не станем же мы сидеть сложа руки? Произошла ошибка - нужно ее исправить. Раз уж ты сумел достать болид с неба, то для тебя будет просто детской игрой заставить его уклониться на несколько сот метров. - Вам представляется, что это просто! - сказал Ксирдаль, покачивая головой. - Я воздействовал на метеор, когда он находился на высоте четырехсот километров. На этом расстоянии земное притяжение оказывало влияние лишь в такой мере, в какой количество энергии, которым я воздействовал на одну из его сторон, было достаточно, чтобы вывести его из равновесия. Теперь все обстоит иначе. Болид находится гораздо ниже, и земное притяжение влияет на него так сильно, что незначительное увеличение или уменьшение энергии ничего уж не изменит. С другой стороны, если абсолютная скорость движения болида и уменьшилась, то зато значительно возросла его угловая скорость. Он сейчас проносится с быстротой молнии, и у нас не хватит времени, чтобы успеть оказать на него воздействие. - Значит, ты ничего не можешь сделать? - произнес Лекер, кусая губы, чтобы сдержать гнев. - Я этого не сказал, - поправил его Зефирен Ксирдаль. - Но это дело трудное. Попытаться, разумеется, можно... И он действительно "попытался" с такой настойчивостью, что 17 августа уже считал себя вправе надеяться на успех. Болид, отклонившись от своего пути, должен был упасть целиком на твердую почву, метрах в пятидесяти от берега - расстояние достаточное, чтобы исключить всякую опасность. К несчастью, однако, в последующие дни разыгрался страшный шторм, который с неимоверной силой потряс корабли, стоявшие на упернивикском рейде, и пронесся по поверхности всего земного шара, так что Ксирдаль с полным основанием стал опасаться, что траектория болида может измениться под влиянием такого бурного передвижения огромных воздушных масс. Этот шторм, как уже известно, улегся в ночь с 18-го на 19-е, но жители сторожки не воспользовались отдыхом, который им предоставила успокоившаяся стихия. Ожидание грядущего события не позволило им ни на минуту сомкнуть глаз. Полюбовавшись в половине одиннадцатого вечера заходом солнца, они менее чем через три часа снова увидели дневное светило, поднимавшееся в почти свободном от облаков небе. Падение произошло точно в час, назначенный Ксирдалем. В шесть часов пятьдесят семь минут тридцать пять секунд яркий свет словно разорвал воздушное пространство на севере, почти ослепив господина Лекера и его крестника, которые уже час, стоя на пороге своей сторожки, следили за горизонтом. Почти одновременно послышался глухой гул, и земля содрогнулась от толчка огромной силы. Метеор упал. Первое, что увидели господин Лекер и Зефирен Ксирдаль, когда снова обрели зрение, была возвышавшаяся на расстоянии пятисот метров от них золотая глыба. - Он горит! - в страшном волнении проговорил господин Лекер. - Да, - подтвердил Ксирдаль, который не мог произнести ничего, кроме этого коротенького слова. Но понемногу они успокоились и начали отдавать себе более ясный отчет в том, что они видят. Болид действительно был раскален добела. Температура его должна была быть выше тысячи градусов и приближаться к точке плавления. Его пористая структура сейчас ясно была видна, и Гринвичская обсерватория вполне правильно в свое время сравнивала его с губкой. Бесчисленные канальцы, прорезая поверхность, несколько потемневшую при остывании, позволяли взору проникнуть в глубину, где металл был раскален докрасна. Расходясь и перекрещиваясь в тысяче извивов, канальцы образовывали бесчисленное множество лунок, из которых со свистом вырывался перегретый воздух. Хотя болид сильно сплющился при своем головокружительном падении, все же и сейчас ясно заметна была его сферическая форма. Верхняя часть сохраняла довольно правильно очерченную округлость, тогда как основание, раздавленное и расплющенное, слилось с неровностями почвы. - Да ведь он... вот-вот соскользнет в море! - воскликнул господин Лекер. Крестник его молчал. - Ты уверял, что он упадет в пятидесяти метрах от воды! - А он лежит в десяти метрах от нее. Учтите половину его диаметра. - Десять - не пятьдесят! - Буря вызвала известное отклонение! Собеседники не обменялись больше ни словом. Они молча глядели на золотой шар. Господин Лекер и в самом деле имел основание беспокоиться. Болид упал в десяти метрах от крайнего выступа скалы, на пологий скат, соединяющий эту часть скалы с островом. Так как радиус его равнялся пятидесяти метрам, как совершенно правильно определила Гринвичская обсерватория, он выступал на сорок пять метров над бездной. Огромная масса металла, размягченная жарой и сброшенная с высоты, обтекла, если можно так выразиться, вертикальную скалу и значительной своей частью беспомощно свисала почти до самой воды. Но другая часть, буквально влипшая в скалистую почву, удерживала всю глыбу в таком положении над океаном. Одно было ясно: раз метеор не падал вниз, значит он находился в равновесии. Но равновесие это казалось мало устойчивым, и были все основания опасаться, что малейшего толчка окажется достаточным, чтобы весь этот сказочный клад рухнул в бездну. Стоило ему покатиться по склону, и ничто уже его не остановит. Он низвергнется в море, которое сомкнет над ним свои воды. "Тем больше оснований торопиться!" - внезапно подумал господин Лекер, приходя в себя. Безумие терять время на какое-то глупое созерцание в ущерб своим насущным интересам. Не теряя больше ни минуты, Лекер обошел сторожку с другой стороны и поднял французский флаг на заранее приготовленный шест. Шест этот был достаточно высок, чтобы флаг был виден с кораблей, стоявших на рейде в Упернивике. Мы уже знаем, что сигнал этот был замечен и понят. "Атлантика немедленно вышел в море, направляясь к ближайшему телеграфному посту. Отсюда в адрес банкирского дома Робера Лекера на улице Друо в Париже полетит телеграмма, составленная в условных выражениях. В переводе на обычный язык там было сказано: "Болид упал. Продавайте". В Париже поспешат выполнить распоряжение, и господин Лекер, игравший наверняка, загребет огромную сумму. Когда о падении будут получены официальные известия, акции золотых приисков окончательно упадут в цене. Господин Лекер тогда скупит их на очень выгодных условиях. Дело, в общем, отличное, чем бы оно ни кончилось, и господин Лекер наживет на нем немало миллионов. Зефирен Ксирдаль, не имевший представления о подобных комбинациях, продолжал стоять, поглощенный лицезрением золотого шара, когда внезапно услышал громкий шум голосов. Обернувшись, он увидел толпу туристов, которая, с господином Шнаком во главе, прорвалась на его территорию. Вот это, черт возьми, было совершенно нетерпимо! Ксирдаль приобрел участок, чтобы быть самому у себя хозяином, и его до глубины души возмутила такая беззастенчивость. Быстрым шагом направился он навстречу ворвавшимся. Делегат Гренландии сам пошел ему навстречу. - Как могло случиться, сударь, - обратился к нему Ксирдаль, - что вы вторглись ко мне? Разве вы не видели надписей? - Прошу, сударь, прощения, - учтиво ответил господин Шнак. - Мы, конечно, видели объявления. Но мы подумали, что будет извинительно, при таких исключительных обстоятельствах, нарушить общепринятые правила. - Исключительные обстоятельства? - с искренним удивлением переспросил Ксирдаль. - О каких исключительных обстоятельствах вы говорите? Лицо господина Шнака выразило крайнее недоумение. - Исключительные обстоятельства? - повторил он. - Неужели же мне придется довести до вашего сведения, что уостонский болид только что свалился на этот остров? - Я знаю это, - заявил Ксирдаль. - Но в этом нет ничего особенного. Падение болида - вещь самая обычная. - Некогда, когда болид золотой! - Золотой или какой-нибудь другой, - болид остается болидом. - Все эти господа, - ответил господин Шнак, указывая на толпу туристов, из которых никто не понимал, о чем идет речь, - придерживаются иного мнения. Все эти люди съехались сюда только для того, чтобы присутствовать при падении уостонского болида. Согласитесь, что обидно было бы совершить такое путешествие и быть вынужденными остановиться перед какой-то проволочной оградой. - Вы, пожалуй, правы, - заметил Ксирдаль, склонный к уступчивости. Дело уже как будто налаживалось, как вдруг господин Шнак имел неосторожность добавить несколько слов. - Что касается меня, - заявил он, - то я тем менее мог позволить себе остановиться перед вашей оградой. Эта ограда препятствовала выполнению миссии, официально возложенной на меня. - И эта миссия заключается?.. - В том, чтобы от имени Гренландии, которую я представляю, вступить во владение болидом. Ксирдаль встрепенулся. - Вступить во владение болидом! - воскликнул он. - Да вы просто с ума сошли, сударь мой! - Хотел бы я знать почему, - обиженным тоном заметил господин Шнак. - Болид упал на гренландской территории и принадлежит гренландскому государству, раз он никому другому не принадлежит. - Что ни слово, то недоразумение! - запротестовал Ксирдаль, в котором нарастало раздражение. - Во-первых, болид упал не на гренландской территории, а на моей собственной, раз Гренландия продала мне этот участок за наличный расчет. Далее - болид принадлежит одному лицу, и это лицо - я! - Вы? - Совершенно верно. Я! - По какому праву? - По любому праву, сударь. Если б не я, болид продолжал бы носиться в пространстве, откуда, хоть вы и представитель Гренландии, вам было бы его не достать. Как же он не мой, раз он находится на моей земле? И это я, именно я, заставил его сюда упасть. - Что вы сказали? - переспросил господин Шнак. - Я сказал, что это _я_ заставил его сюда упасть! Да кроме того, ведь я счел нужным поставить об этом в известность Международную конференцию, которая, как говорят, собралась в Вашингтоне. Полагаю, что моя телеграмма заставила конференцию прервать свою работу. Господин Шнак с сомнением глядел на своего собеседника. С кем он имел дело? С шутником или с сумасшедшим? - Сударь, - произнес он. - Я участвовал в работах Международной конференции и должен заявить вам, что она продолжала заседать, когда я выезжал из Вашингтона. Должен также сообщить, что ни о какой вашей телеграмме там не было и речи. Господин Шнак был вполне искренен. Несколько тугой на ухо, он не разобрал ни слова, когда телеграмму читали - как это делается во всех уважающих себя парламентах - под адский шум частных разговоров. - И все же телеграмма мною была отправлена, - твердил Ксирдаль, начинавший уже горячиться. - Дошла ли она по назначению, или нет - это ничего не меняет в моих правах. - В ваших правах? - произнес господин Шнак, которого неожиданный спор также начинал выводить из терпения. - Неужели вы и всерьез осмеливаетесь заявлять какие-то права на болид? - Еще бы! Постесняюсь! - с иронией воскликнул Ксирдаль. - Болид ценностью в шесть триллионов франков! - Что ж из этого! Хоть бы он стоил триста тысяч миллионов миллиардов биллионов триллионов - это не помешало бы ему принадлежать мне! - Вам?.. Шутить изволите! Чтобы одному человеку принадлежало больше золота, чем всем остальным людям на свете, вместе взятым?.. Это было бы недопустимо! - Не знаю - допустимо или недопустимо! - заорал Зефирен Ксирдаль в бешенстве. - Я знаю только одно: болид принадлежит мне! - Это мы еще посмотрим! - сухо оборвал его господин Шнак. - А пока что потерпите и позвольте нам продолжать путь. Произнеся эти слова, делегат слегка коснулся полей своей шляпы, и проводник, подчиняясь его знаку, двинулся вперед. Господин Шнак последовал за ним, а все три тысячи туристов двинулись следом за господином Шнаком. Зефирен Ксирдаль, расставив длинные ноги, глядел на проходивших мимо него людей, которые, казалось, даже не замечали его. Возмущению его не было границ. Ворваться к нему без разрешения и вести себя здесь словно в завоеванной стране! Оспаривать его права! Этому не было названия! Но что можно было предпринять против такой толпы? Ему оставалось только, когда последний из ворвавшихся прошел мимо него, отступить к своей сторожке. Но если он и был побежден, то убежден не был. По дороге он дал волю накопившейся злобе. - Свинство!.. Просто свинство!.. - вопил он, размахивая руками, как семафор. Толпа между тем спешила вслед за проводником. Туземец, дойдя до начала мыса, которым заканчивался остров, остановился. Идти дальше не было возможности. Господин Шнак и Уорф первыми догнали его. Потом подоспели Форсайт и Гьюдельсон, Фрэнсис и Дженни, Омикрон, Сэт Стенфорт и Аркадия Уокер, а затем и вся масса любопытных, которых пароходы высадили на побережье Баффинова залива. Да. Двигаться дальше было невозможно. Жара, становившаяся нестерпимой, не позволяла сделать дальше ни шагу. Впрочем, шаг этот был бы излишним. На расстоянии меньше четырехсот метров виднелся золотой шар, и все, кому было угодно, могли любоваться им, как любовались им час назад Зефирен Ксирдаль и господин Лекер. Метеор не сиял, как тогда, когда чертил в пространстве свою орбиту: он сверкал настолько ослепительно, что глазам трудно было переносить его блеск. Одно можно сказать: золотой шар был неуловим, когда носился в поднебесье, и продолжал оставаться таким же недоступным и теперь, когда покоился на земле. Берег в этом месте закруглялся, образуя подобие уступа, скалу, вроде тех, которые на местном наречии называются "уналек". Опускаясь к морю, этот уступ заканчивался скалой, вертикально поднимавшейся метров на тридцать над уровнем моря. На самый край этой площадки и свалился болид. Чуть-чуть правее - и он погрузился бы в бездну, куда уходило подножье скалы. - Да, - невольно прошептал Фрэнсис Гордон, - каких-нибудь двадцать шагов, и он был бы на дне... - Откуда его не так-то легко было бы вытянуть! - добавила миссис Аркадия Уокер. - Да и господин Шнак еще не завладел им! - заметил мистер Сэт Стенфорт. - Не так-то просто будет гренландскому правительству упрятать его в свою кассу! Так-то оно так, но рано или поздно болид все же ему достанется. Нужно только запастись терпением. Лишь бы он остыл, а при арктической зиме долго ждать этого не придется. Мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон стояли неподвижно, словно загипнотизированные золотой глыбой, которая обжигала им глаза. Оба попытались было проскочить вперед, и оба вынуждены были отступить, так же как и нетерпеливый Омикрон, который чуть было не оказался зажаренным, словно ростбиф. Даже и на расстоянии четырехсот метров температура достигала пятидесяти градусов, и жар, распространяясь от метеора, затруднял дыхание. "Но в конце-то концов... он здесь... Он покоится на поверхности острова... Он не лежит на дне морском... Не пропал для всех... Он находится в руках этой счастливой Гренландии!.. Ждать!.. Остается только ждать!.." Вот что твердили любопытные, которых удушливая жара заставила остановиться у поворота. Ждать!.. Но сколько времени? А вдруг болид месяц, а то и два не поддастся охлаждению? Глыбы металла, нагретые до подобной температуры, могут очень долго оставаться раскаленными... Это случалось и с метеоритами гораздо меньшего размера. Прошло три часа, но никому и в голову не приходило двинуться с места. Неужели эти люди собирались ждать, пока можно будет приблизиться к болиду? Но ведь это произойдет не сегодня и не завтра. Остается лишь разбить лагерь, запастись пищей или же вернуться на корабли. - Мистер Стенфорт, - произнесла миссис Аркадия Уокер. - Думаете ли вы, что нескольких часов будет достаточно для охлаждения болида? - Ни нескольких часов, ни нескольких дней, миссис Уокер. - В таком случае я вернусь на пароход, а если будет необходимо, приду сюда позже. - Вы совершенно правы, - ответил мистер Стенфорт. - Следуя вашему примеру, я вернусь на "Мозик". Час завтрака, полагаю, уже пробил. Такое решение было самым правильным, но Фрэнсису Гордону и Дженни не удалось склонить мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона последовать доброму совету. Толпа постепенно редела. Господин Шнак последним решился вернуться в поселок Упернивик. Но оба маньяка упорно не желали расстаться со своим метеором. - Папа, идете вы или нет? - в десятый раз спросила Дженни около двух часов дня. Вместо ответа доктор Гьюдельсон сделал несколько шагов по направлению к метеору, но вынужден был поспешно отступить. Казалось, он приблизился к огромной топке. Мистеру Дину Форсайту, который сунулся было вслед за ним, пришлось столь же быстро отбежать назад. - Послушайте, дядя, - в свою очередь заговорил Фрэнсис Гордон, - послушайте и вы, мистер Гьюдельсон: давно пора вернуться на пароход... Болид, черт возьми, сейчас уж никуда не убежит. Как бы вы ни пожирали его глазами, вы от этого не будете сыты. Но все усилия были напрасны. Только вечером, почти падая с ног от голода и усталости, они наконец решились уйти, с твердым намерением вернуться завтра утром. И они действительно явились рано утром, но столкнулись с полусотней вооруженных людей - весь состав гренландской армии, - которым была поручена охрана драгоценного метеора. Против кого правительство считало нужным принимать такие меры предосторожности? Против Зефирена Ксирдаля? В таком случае пятидесяти человек было много. Тем более что болид сам великолепно защищался. Нестерпимый жар, исходивший от него, даже и самых больших смельчаков удерживал на почтительном расстоянии. Едва ли со вчерашнего дня это расстояние сократилось больше чем на метр. При таких темпах пройдет еще много месяцев, прежде чем господин Шнак будет в состоянии вступить от имени гренландского правительства во владение этим кладом. Как бы там ни было - охрану сочли нужным организовать. Когда речь идет о пяти тысячах восьмидесяти восьми миллиардах, осторожность не мешает. По просьбе господина Шнака один из стоявших на рейде кораблей был послан, чтобы по телеграфу оповестить весь мир о великом событии. Итак, не пройдет и двух суток, как весть о падении болида облетит весь свет. Не нарушит ли это планы господина Лекера? Ни в какой мере. Яхта "Атлантик" отошла уже на сутки раньше, и так как она обладала гораздо более быстрым ходом, банкир имел в своем распоряжении тридцать шесть часов - срок, вполне достаточный, чтобы успешно завершить финансовую операцию. Если гренландское правительство почувствовало себя спокойным, выставив охрану в пятьдесят человек, то как должна была возрасти его уверенность, когда оно в тот же день после полудня могло удостовериться, что метеор охраняют уже целых семьдесят человек! В полдень в гавани Упернивика бросил якорь крейсер. На гафеле развевался звездный флаг Соединенных Штатов Америки. Едва только был брошен якорь, как с крейсера высадилось двадцать человек, которые под командой мичмана расположились лагерем вокруг болида. Узнав об увеличении численности охраны, господин Шнак испытал противоречивые чувства. Хотя он, с одной стороны, и ощутил удовлетворение от сознания, что драгоценный болид так старательно охраняется, все же эта высадка вооруженных американских моряков на гренландской территории серьезно его обеспокоила. Мичман, с которым он попытался поговорить, не мог рассеять его смущения. Мичман действовал в соответствии с приказаниями начальства и не считал нужным разбираться в них. Господин Шнак решил на следующий день отправиться со своими сетованиями на крейсер. Но когда он собрался осуществить свое намерение, то столкнулся уж с двойной задачей. За ночь успел подойти второй крейсер - на этот раз английский. Командир, узнав, что падение метеора - уже совершившийся факт, счел необходимым по примеру своего американского коллеги также высадить двадцать матросов, и эти матросы под командой второго мичмана быстрым шагом направились к северо-западной оконечности острова. Господин Шнак растерялся. Что все это должно было означать? Растерянность его возрастала с каждым часом. Днем было сообщено о приближении третьего крейсера под трехцветным флагом. А два часа спустя двадцать французских моряков под командой лейтенанта встали в карауле возле метеора. Положение явно осложнялось. В ночь с 21-го на 22-е прибыл русский крейсер - четвертый по счету. Но это было еще не все, - 22-го появился японский корабль, а дальше один за другим итальянский и немецкий. На следующий день, 23 августа, подошли аргентинский крейсер и испанский, а за ним чилийское военное судно, за которым почти непосредственно следовали два других - португальский крейсер и голландский. Двадцать пятого августа перед Упернивиком уже стояло шестнадцать военных кораблей, среди которых "Атлантика, никем не замеченный, скромно занял свое прежнее место. Целая международная эскадра, подобную которой никогда не приходилось видеть в этих полярных водах. И так как каждый из этих кораблей высадил по двадцать человек под командой офицера, то уже триста двадцать солдат и шестнадцать офицеров всех национальностей попирали гренландскую землю, которую не в силах были бы защитить, несмотря на все свое мужество, пятьдесят гренландских солдат. Каждый корабль привозил с собой собственный груз новостей, и новости эти были, судя по впечатлению, которое они производили, не слишком удовлетворительные. Хотя Международная конференция до сих пор и заседала в Вашингтоне, но уже ни для кого не было секретом, что она продолжает собираться только для вида. Слово было за дипломатами... пока (как говорили в тесном кругу), пока не заговорят пушки. В министерских канцеляриях шло немало споров, а споры эти не были лишены язвительности. По мере прибытия все большего числа кораблей новости становились, по-видимому, все более тревожными. Ничего определенного не было известно, но в штабах и среди экипажа кораблей ходили смутные слухи, и отношения между различными оккупационными частями становились все более натянутыми. Если вначале американский капитан счел нужным пригласить к обеду своего английского коллегу, а последний, отвечая на приглашение приглашением, воспользовался случаем выразить свое сердечное отношение командиру французского крейсера, то теперь и речи не было о таком международном расшаркивании. Теперь каждый сидел запершись у себя и выжидал, откуда подует ветер, который и определит его поведение. Первые порывы этого ветра, казалось, сулили бурю. Зефирен Ксирдаль в это время никак не мог прийти в себя от ярости. У господина Лекера буквально звон в ушах стоял от его бесконечных жалоб, и банкир напрасно пытался урезонить своего крестника, взывая к его здравому смыслу. - Ты ведь должен понять, дорогой мой Зефирен, - убеждал его банкир, - что господин Шнак прав. Нельзя же предоставить отдельному лицу право свободно распоряжаться такой колоссальной суммой. Вполне естественно, что в это дело сочли нужным вмешаться. Но предоставь мне свободу действий. Когда возбуждение несколько уляжется, я приму свои меры. Никак не допускаю, чтобы не сочли нужным признать справедливость наших требований и в значительной мере удовлетворить их. Кое-что я у них вырву, в этом нет сомнений. - Кое-что! - с возмущением восклицал Ксирдаль. - Да наплевать мне на это "кое-что". Зачем мне это золото? Нужно оно мне, что ли? - Не понимаю в таком случае, - отвечал Лекер, - почему ты так волнуешься? - Потому, что болид принадлежит мне! Меня бесит, что его хотят у меня отнять! Я этого не допущу! - Что ты можешь предпринять против всего света, бедный ты мой Зефирен? - Если бы я знал что, это было бы уже сделано. Но... терпение... Когда этот дурацкий делегат заявил и своем намерении забрать мой болид - это была гнусность. Но что можно сказать сегодня? Сколько стран - столько и грабителей!.. Уже не говоря о том, что они, по слухам, готовы перегрызть друг другу горло... Черт возьми, лучше бы я уж оставил болид там, где он был. Мне показалось занятным заставить его упасть. Я решил, что опыт будет интересным... Если бы я только знал... Каких-то бедняков, у которых нет собственных десяти су, заставят драться за эти миллиарды! Говорите, что хотите, но это невероятное свинство! Сбить Ксирдаля с этих позиций было невозможно. Но господином Шнаком он возмущался напрасно. Несчастному делегату, как его все еще называли, в эти дни приходилось довольно солоно. Захват гренландской территории не предвещал ничего доброго, и неслыханное богатство страны явно покоилось на весьма шатких основаниях. А что он мог предпринять? Был ли он в состоянии со своей полусотней солдат сбросить в море триста двадцать иностранных моряков, засыпать пушечными ядрами, подорвать, потопить шестнадцать бронированных гигантов, стоящих на упернивикском рейде? Совершенно ясно, что не мог. Но он во всяком случае мог, даже был обязан, от имени своей страны протестовать против вторжения в ее пределы. Однажды, когда командиры английского и французского крейсеров в качестве простых любопытных спустились на берег, господин Шнак воспользовался случаем, чтобы потребовать объяснений и сделать официальные представления в тоне, в котором даже и дипломатическая корректность не могла подавить известную горячность. Ответил английский капитан. Господин Шнак, по его словам, совершенно напрасно волнуется. Командиры стоящих на рейде кораблей просто выполняют распоряжение своих адмиралтейств. Они не вправе ни оспаривать, ни обсуждать эти приказания и обязаны их выполнять. Приходится, по-видимому, предполагать, что высадка военных сил всех национальностей имеет единственной целью поддержание порядка ввиду столь значительного наплыва любопытных. В общем, пусть господин Шнак успокоится: вопрос изучается в высших инстанциях, и к правам всех и каждого отнесутся с должным уважением. - Совершенно точно, - одобрительно заметил французский капитан. - Раз ко всем правам отнесутся с уважением, я получу возможность защищать и мои! - неожиданно закричал какой-то человек, без стеснения вмешиваясь в разговор. - С кем имею честь? - спросил капитан. - Мистер Дин Форсайт, астроном из города Уостона, так сказать отец и законный собственник болида, - с важностью ответил непрошенный собеседник, в то время как господин Шнак слегка пожал плечами. - Гм! Очень хорошо! - произнес капитан. - Мне отлично известно ваше имя, господин Форсайт... Ну, разумеется, если у вас есть права, то почему бы вам их не предъявить? - Права! - возопил в эту минуту еще новый непрошенный собеседник. - Тогда что же сказать о моих правах? Разве не я, не я один, разве не доктор Сидней Гьюдельсон, первый оповестил весь мир о появлении метеора? - Вы? - возмутился мистер Дин Форсайт, обернувшись так резко, будто его ужалила гадюка. - Я! - Какой-то жалкий лекаришка осмеливается претендовать на такое открытие! - С не меньшим основанием, чем такой невежда, как вы! - Болтун, который даже не знает, с какой стороны полагается глядеть в телескоп! - Мошенник, который и телескопа-то никогда не видал! - Это я-то невежда? - Это я-то лекаришка? - Я не так невежествен, чтобы не суметь обличить самозванца! - Не такой уж я лекаришка, чтобы не суметь поймать за руку вора! - Это уже слишком, - вопил с пеною у рта мистер Дин Форсайт. - Поберегитесь, сударь! Оба соперника, сжав кулаки, с яростью во взоре, с угрозами наступали друг на друга, и сцена эта могла бы плохо кончиться, если бы Фрэнсис и Дженни не успели их разъединить. - Дядюшка! - воскликнул Фрэнсис, своими сильными руками сдерживая мистера Форсайта. - Папа!.. Умоляю вас!.. Папа!.. - упрашивала Дженни, заливаясь слезами. - Что это за странные субъекты? - спросил у мистера Сэта Стенфорта случайно оказавшийся рядом с ним Зефирен Ксирдаль, ставший невольным свидетелем этой трагикомической сцены. В дороге люди легко мирятся с нарушением светских правил приличия. Мистер Сэт Стенфорт любезно ответил на вопрос, без стеснения заданный ему незнакомцем. - Вы, безусловно, слышали о мистере Дине Форсайте и о докторе Гьюдельсоне?.. - Астрономы-любители из города Уостона?. - Они самые. - Те, что открыли болид, который сюда свалился? - Они, они! - По какому же поводу они так сцепились? - Они никак не могут мирно разрешить вопрос, кому в этом открытии принадлежит приоритет. Зефирен Ксирдаль презрительно пожал плечами. - Есть о чем спорить! - заметил он. - И оба они заявляют о своем праве собственности на болид, - добавил мистер Сэт Стенфорт. - На том основании, что случайно заметили его в небе? - Совершенно верно. - Ну и нахалы! - заявил Зефирен Ксирдаль. - А эта девушка и этот молодой человек - при чем тут они? Мистер Сэт Стенфорт любезно пояснил, в чем дело. Он рассказал, при каких обстоятельствах молодым людям пришлось отказаться от предполагавшегося брака и как затем, из-за нелепого соперничества и чисто корсиканской ненависти, порвалась трогательная дружба, связывавшая обе семьи. Ксирдаль был потрясен. Он глядел на мистера Дина Форсайта, которого едва сдерживал Фрэнсис Гордон, и на Дженни Гьюдельсон, охватившую своими слабыми руками отца, - глядел с таким видом, будто перед ним были какие-то редкие ископаемые. Когда Сэт Стенфорт закончил свой рассказ, Ксирдаль, даже не поблагодарив, а только громко крикнув: "Нет, это переходит все границы!" - широко шагая, направился к себе. Рассказчик, равнодушно проводив взглядом этого оригинала и сразу же забыв о нем, вернулся к миссис Аркадии Уокер, которую покинул на время своего короткого разговора с незнакомцем. А теперь это почти никогда не случалось. Зефирен Ксирдаль между тем никак не мог успокоиться. Резким движением распахнул он дверь своего домика. - Дядюшка! - сказал он, обращаясь к господину Лекеру, который даже вздрогнул от неожиданности. - Заявляю вам: это свинство! Неслыханное свинство! - Что опять стряслось? - спросил банкир. - Болид, черт возьми! Все тот же проклятый болид! - Что же он натворил, твой болид? - Да он просто-напросто собирается опустошить всю землю! Даже и не перечислить всего, что он наделал. Мало того, что он превратил всех людей в воров и грабителей, он готов предать род человеческий огню и мечу, посеять несогласия и войну! Но и это еще не все. Из-за него расходятся жених с невестой! Пойдите поглядите на эту девушку, - посмотрим, что вы скажете. Глядя на нее, расплачется даже придорожный столб. Нет! Все это чересчур большое свинство! - Какие жених с невестой? О какой девушке ты говоришь?.. Что за блажь тебе влезла в голову? - растерянно спрашивал господин Лекер. Зефирен Ксирдаль не соизволил даже ответить. - Да! Нестерпимое свинство! - закричал он. - Но пусть имеют в виду: это так не пройдет! Я их всех помирю - запомнят они меня! - Какую ерунду ты затеял, Зефирен? - Ясно как день! Не так трудно угадать! Сброшу их болид в воду - и все! Господин Лекер вскочил, как ужаленный. Он побледнел от волнения, сжавшего его сердце. У него ни на мгновение даже не мелькнула мысль, что Зефирен, поддавшись гневу, сыплет угрозами, осуществить которые не в его власти. Он уже доказал, на что способен. От такого человека можно было ожидать всего. - Ты не сделаешь этого, Зефирен! - воскликнул Лекер. - Нет, обязательно сделаю! Ничто меня не остановит! Хватит с меня. И примусь я за это сию минуту!.. - Да ты не подумал, несчастный... Господин Лекер внезапно умолк. В его мозгу загорелась гениальная мысль, быстрая и ослепительная, как молния. Для этого великого полководца в денежных битвах несколько секунд было достаточно, чтобы оценить сильную и слабую сторону задуманного. - Впрочем... - прошептал он. Он вторично напряг мысль и убедился, что проект, его великолепен. Лекер повернулся к Ксирдалю. - Я не стану больше спорить с тобой, - заявил он решительно, как человек, которому время дорого. - Ты собираешься сбросить болид в море? Пусть так. Но не можешь ли ты дать мне несколько дней на передышку? - Я вынужден именно так поступить! - воскликнул Ксирдаль. - Мне придется внести кое-какие изменения в машину, чтобы заставить ее проделать то, что я хочу. На эти переделки уйдет дней пять или шесть. - Мы дотянем, значит, до третьего сентября? - Да. - Отлично! - произнес Лекер, выходя из дома и поспешно направляясь в Упернивик, в то время как его крестник усаживался за работу. Не теряя времени, господин Лекер приказал отвезти его на "Атлантик", труба которого сразу же принялась извергать клубы черного дыма. Два часа спустя владелец яхты был уже снова на берегу, тогда как "Атлантик" удалялся на всех парах и вскоре исчез с горизонта. План Лекера, как и все гениальные планы, был бесконечно прост. Из двух возможных решений - выдать своего крестника иностранным войскам и помешать ему осуществить свое намерение или же предоставить событиям свободно развиваться - Лекер избрал второе. Выдав Ксирдаля, он мог рассчитывать, разумеется, на соответствующее вознаграждение, которое ему выплатят "в благодарность" заинтересованные государства. Ему несомненно уделят какую-то часть сокровищ, спасенных благодаря его вмешательству. Но какую часть? Смехотворную, надо полагать, совсем смехотворную, принимая во внимание падение ценности золота, которое не мог не вызвать такой огромный приток этого металла на денежный рынок. Если же он промолчит, то не только избегнет тех бед, которые, растекаясь потоком по всей земле, несет с собой подобная масса золота, но избегнет и неприятностей, грозящих лично ему. Мало того, он даже извлечет из этого значительные выгоды. Будучи единственным, посвященным в такую тайну, за пять дней он легко заставит ее служить своим интересам. Для этого будет достаточно отправить через "Атлантика телеграмму, в которой после расшифровки на улице Друо прочтут следующее: "Ожидаются сенсационные события. Покупайте золотые прииски в неограниченном количестве". Такое распоряжение выполнят с легкостью. О падении болида сейчас всем, разумеется, уже известно, и акции золотых приисков так сильно упали в цене, что почти ничего не стоят. Нет сомнения, что на бирже их предлагают почти задаром и не могут найти покупателей... Зато какой подымется "бум", когда разнесется весть о конце всей этой авантюры! С какой быстротой золотые акции взлетят вверх, достигнут своего первоначального курса! Счастливый покупатель наживет на этом взлете немало. Скажем сразу, что глазомер у Лекера оказался точным. Депеша была доставлена на улицу Друо, и в тот же день на бирже были в точности выполнены все его распоряжения. Банк Лекера скупил за наличные и в кредит все акции золотых приисков, которые предлагались, и на следующий день повторил ту же операцию. Ну и жатву же собрал за эти два дня господин Лекер! Мелкие акции его банк покупал по нескольку сантимов за штуку, другие, некогда стоившие очень дорого, а теперь упавшие в цене, - по два и три франка и, наконец, самые первоклассные - по десять - двенадцать франков. Банк Лекера брал все без разбора. К концу вторых суток слухи об этих закупках стали просачиваться на биржах всего мира и вызвали некоторую тревогу. Банк Лекера, считавшийся очень солидным, к тому же известный своим деловым нюхом, бросаясь на закупку определенных акций, действовал безусловно неспроста. В этом что-то крылось. Таково было общее мнение, и курс заметно повысился. Но было уже поздно. Дело было сделано. В руках Робера Лекера сосредоточилась большая часть всех акций золотой промышленности. Пока в Париже развертывались эти события. Зефирен Ксирдаль применял для перестройки своей машины те детали, которыми предусмотрительно запасся перед отъездом. Внутри машины он тянул провода, организуя сложную скрещивающуюся систему токов. Снаружи он добавлял трубки странной формы, ввинчивая их в центр двух новых рефлекторов. В заранее назначенный день, 3 сентября, все было готово, и Зефирен Ксирдаль объявил, что может приступить к действию. Присутствовавший при этом в виде исключения крестный заменял собою настоящую аудиторию. Зефирену Ксирдалю представлялся исключительный случай проявить свои ораторские таланты. И он не замедлил им воспользоваться. - В моей машине, - сказал он, повернув выключатель, - нет ничего таинственного и чертовщины в ней также нет никакой. Это своеобразный трансформатор. Она принимает электричество в обычной его форме и отдает его в высшей, открытой мною, форме. Вот эта трубка, которую вы здесь видите и которая начинает уже крутиться, как бешеная, и есть та самая, которая помогла мне привлечь метеор. При посредстве рефлектора, в центре которого она расположена, в пространство направляется особого рода ток, названный мною _нейтрально-винтообразным_ током. Как явствует из его названия, он вращается наподобие судового винта. Он обладает в то же время свойством с силой отталкивать всякое соприкоснувшееся с ним тело. Его спирали образуют как бы пустой цилиндр, откуда, как и всякое другое вещество, изгнан воздух, так что внутри этого цилиндра нет _ничего_. Понятно ли вам, дядя, все значение этого слова: _ничего_? Доходит ли до вашего сознания, что всюду в бесконечности мирового пространства есть _что-нибудь_, а что мой, не видимый глазу, ввинчивающийся в атмосферу цилиндр становится на мгновение единственной точкой в мировом пространстве, где нет _ничего_? Мгновение очень короткое, короче, чем вспыхнувший блеск молнии. Эта единственная точка, где господствует _абсолютная пустота_, подобна воронке, из которой быстрыми волнами вырывается неразрушимая энергия. Эту энергию земной шар удерживает плененной и конденсированной в грубых клетках вещества. Мое дело, следовательно, свелось только к тому, чтобы устранить препятствие. Господин Лекер, горячо заинтересованный, старался сосредоточить все свое внимание и не упустить ни слова из этого любопытного объяснения. - Единственная трудность, - продолжал Ксирдаль, - заключалась в том, чтобы регулировать длину волн нейтрально-винтового тока. Если он достигнет предмета, на который желательно воздействовать, то отталкивает его, вместо того чтобы притянуть. Нужно, следовательно, чтобы он "потух" на некотором расстоянии от этого предмета, но все же возможно ближе к нему. Это нужно для того, чтобы освобожденная энергия излучалась в непосредственном соседстве с этим предметом. - Но ведь для того чтобы сбросить болид в море, его нужно не притянуть, а оттолкнуть, - заметил господин Лекер. - И да и нет, - ответил Зефирен Ксирдаль. - Слушайте внимательно, дядюшка. Мне известно точное расстояние, отделяющее нас от болида. Это расстояние равно пятистам одиннадцати метрам и сорока восьми сантиметрам. Я регулирую действие моего тока, учитывая такое расстояние. Продолжая говорить, Ксирдаль возился с реостатом, включенным в цепь между источником электрической энергии и машиной. - Вот и готово, - продолжал он. - Теперь ток затухает в трех сантиметрах от болида со стороны его выпуклой части, повернутой к северо-востоку. Освобожденная энергия таким образом охватывает его с этой стороны своим интенсивным излучением. Возможно, этого окажется мало, чтобы сдвинуть с места подобную массу, да еще так плотно прилегающую к земле. Поэтому я из предосторожности применю два других вспомогательных средства. Ксирдаль засунул руку внутрь машины. В то же мгновение одна из новых трубочек бешено зажужжала. - Заметьте, дядя, - заговорил Ксирдаль, продолжая свои объяснения, - что эта трубочка не вращается так, как первая. Дело в том, что ее действие - другого рода. Исходящие от нее токи совсем особенные. Назовем их, если вы согласны, в отличие от других, _нейтрально-прямолинейными_ токами. Длину этих токов регулировать не приходится. Не видимые глазу, они устремились бы в бесконечность, если бы я не направил их на юго-западную часть метеора, которая их задержит. Не советовал бы вам оказаться на их пути. Они "уложили бы вас на оба лопатки", как говорят спортсмены... Но вернемся к нашим делам. Что представляют собой эти прямолинейные токи? Так же как и винтообразный, да и любой электрический ток, какого сорта он бы ни был, так же как и звук, тепло, даже свет, это - не что иное, как доведение атомов материи до последней степени упрощения. Вы получите некоторое представление о минимальных размерах этих атомов, если я поясню вам, что в данный момент о поверхность золотой глыбы ударяется не меньше семисот пятидесяти миллионов таких атомов в секунду. Мы имеем таким образом дело с настоящей бомбардировкой, где малый вес снарядов компенсируется их неисчислимым количеством и скоростью движения. Добавив такие толчки к притягательной силе, воздействующей на противоположную сторону глыбы, можно добиться желаемого эффекта. - Но болид все же не двигается с места, - заметил Лекер. - Двинется, - с полной уверенностью произнес Ксирдаль. - Немножко терпения! А в крайнем случае - вот что ускорит события. С помощью этого, третьего рефлектора я направлю другие атомные снаряды, но не на самый метеор, а на ту часть почвы, которая поддерживает его со стороны моря. Вы увидите, как почва эта начнет разрыхляться и болид, учитывая еще и его собственный вес, заскользит по склону. Зефирен Ксирдаль снова запустил руку в машину. Третья трубка в свою очередь зажужжала. - Внимание, дядюшка, - произнес он. - Представление начинается!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,

которую прочтут, быть может, с сожалением, но написать которую автора побудило уважение к исторической правде и надежда на то, что в таком виде она будет когда-нибудь занесена в анналы астрономической науки Отдельные возгласы слились в один общий крик, и словно страшный звериный рев вырвался из толпы при первом содроганий золотой глыбы. Все взгляды устремились в одну сторону. Что случилось? Была ли это галлюцинация? Или метеор в самом деле двинулся? А если так, то в чем же причина? Не поддается ли понемногу почва?.. Вот что могло вызвать падение бесценного сокровища в морскую бездну... - Недурная развязка для истории, которая взбудоражила весь мир! - заметила миссис Аркадия Уокер. - Развязка, пожалуй, не такая уж плохая, - ответил мистер Сэт Стенфорт. - Самая лучшая из всех возможных! - добавил Фрэнсис Гордон. Нет, это не был обман зрения. Болид продолжал медленно сползать в сторону моря. Сомнения не могло быть: почва постепенно поддавалась. Если ничто не остановит его движения, золотой шар в конце концов скатится к краю площадки и рухнет в морскую бездну. Все были потрясены и в то же время испытывали нечто вроде презрения к этой земле, оказавшейся недостойной такого бесценного груза. Какая жалость, что метеор свалился на этот остров, а не избрал для своего падения непоколебимую базальтовую почву скалистого гренландского побережья, где эти тысячи миллиардов не рисковали бы навсегда уйти из рук алчущего человечества. Да, метеор скользил. Возможно, это вопрос часов, даже меньше - вопрос минут, если только площадка внезапно не обрушится под его тяжестью. И среди всех этих криков, вызванных ожиданием неотвратимой беды, какой вопль ужаса вырвался у господина Шнака! Прощай единственная надежда одарить свою страну этими золотыми миллиардами! Прощай возможность обогатить всех жителей Гренландии! Что касается мистера Дина Форсайта и доктора Гьюдельсона, - казалось, они сходят с ума. Они в отчаянии простирали руки к болиду, взывали о помощи, как будто кто-нибудь мог здесь помочь. Еще одно более резкое движение болида - и они окончательно потеряли голову. Не думая о грозящей ему опасности, доктор Гьюдельсон, прорвав сторожевую цепь, бросился к золотому шару. Но приблизиться к метеору ему не удалось. Задыхаясь в этой раскаленной атмосфере, сделав не более ста шагов, он внезапно покачнулся и тяжело упал на землю. Мистер Форсайт должен был бы обрадоваться, - гибель соперника покончила бы с их соперничеством. Но мистер Форсайт был не только страстные любителем астрономом, он был прежде всего порядочным человеком, и переживаемый ужас вернул ему его нормальный облик. Ненависть исчезла, подобно дурному сну, исчезающему в минуту пробуждения, и в сердце остались лишь воспоминания прошлых дней. И вот поэтому Дин Форсайт, даже не задумываясь (да послужит это ему во славу), вместо того чтобы радоваться смерти противника, смело бросился на помощь старому другу, оказавшемуся в опасности. Но силы его не могли сравняться с его мужеством. Едва только он добрался до доктора Гьюдельсона, едва только ему удалось оттащить его на несколько метров назад, как и он свалился без чувств рядом со своим другом, задохнувшись в этой адской жаре. К счастью, Фрэнсис Гордон успел броситься за ним, а мистер Сэт Стенфорт не колеблясь последовал его примеру. Надо полагать, что миссис Аркадия Уокер не отнеслась к этому безразлично. - Сэт! Сэт! - закричала она, словно ужаснувшись при виде опасности, грозившей ее бывшему мужу. Фрэнсису Гордону и Сэту Стенфорту, к которым присоединилось несколько смельчаков из числа зрителей, пришлось продвигаться ползком, зажав рот носовым платком, - так удушлив был воздух. Но вот они достигли места, где лежали мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон. Они подняли пострадавших и вынесли их за пределы полосы, куда нельзя было шагнуть, не рискуя быть обожженным до самых внутренностей. К счастью, обе жертвы собственной неосторожности были извлечены вовремя. Они вернулись к жизни благодаря уходу и заботам, которыми их окружили. Но увы! Им тут же пришлось стать свидетелями гибели всех своих надежд. Болид продолжал медленно сползать по склону, то ли увлекаемый собственным весом, то ли потому, что почва постепенно поддавалась под его массой. Центр тяжести его приближался к гребню скалы, за которым она отвесно опускалась к морю. Со всех сторон неслись крики, свидетельствуя о возбуждении, охватившем толпу. Люди кидались во все стороны, сами не зная зачем. Кое-кто, и среди них миссис Аркадия Уокер и мистер Сэт Стенфорт, побежал вниз к морю, чтобы по крайней мере ничего не упустить из подробностей катастрофы. Было короткое мгновение, когда блеснула надежда: золотой шар замер на месте... Но это длилось всего одно мгновение. Внезапно раздался оглушительный треск... Скала осела, метеор сорвался вниз и погрузился в море. Если прибрежное эхо не повторило оглушительного вопля толпы, то лишь потому, что этот вопль был тут же покрыт грохотом взрыва, более сильным, чем раскат грома. В то же время по поверхности острова пронесся смерч, и все зрители без исключения были опрокинуты наземь. Болид взорвался. Вода, проникнув сквозь тысячи пор в бесчисленные канальцы этой золотой губки и, соприкоснувшись с раскаленным металлом, начала испаряться, и метеор взорвался, как перегретый котел. И тотчас же осколки, рассыпаясь снопом, с оглушительным свистом и шипением посыпались в воду. Море всколыхнулось от силы взрыва. Огромная волна хлынула на приступ к побережью и обрушилась на него с неслыханной яростью. Неосторожные люди, приблизившиеся к берегу, в ужасе отпрянули, пытаясь взобраться вверх по склону. Не всем, однако, это удалось. Какие-то подлые трусы, озверевшие от страха, оттолкнули и сбили с ног миссис Аркадию Уокер. Ее неизбежно смыла бы отхлынувшая волна... Но мистер Сэт Стенфорт был начеку. Почти не надеясь спасти ее, рискуя ради нее жизнью, он бросился к ней на помощь. В таких условиях неизбежно должны были оказаться две жертвы вместо одной. Но нет... Сэту Стенфорту удалось добраться до того места, где лежала миссис Аркадия... Прижавшись к выступу скалы, он сумел противостоять страшной силе отливающей волны. На помощь бросились несколько туристов, и они оттащили мистера Сэта Стенфорта и миссис Аркадию назад. Оба были спасены. Мистер Сэт Стенфорт не потерял сознания, зато миссис Аркадия лежала без чувств. Благодаря заботливому уходу она вскоре вернулась к жизни. Первые слова ее были обращены к бывшему мужу. - Раз мне суждено было спастись, то моим спасителем должны были быть вы, - проговорила она, сжимая его руку и глядя на него с нежной благодарностью. Не столь удачливый, как миссис Аркадия Уокер, чудесный болид не сумел избежать своей печальной судьбы. Обломки его, недосягаемые для людей, покоились теперь на дне морском. Если бы и было возможно ценою огромных усилий извлечь из бездны такую громаду, то все равно пришлось бы отказаться от этой затеи. Тысячи осколков разбитого взрывом ядра разлетелись по морю. Напрасно господин Шнак, мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон обыскивали берег в надежде найти хоть мельчайшую частицу разрушенной глыбы. Нет, исчезли до последнего сантима все пять тысяч семьсот восемьдесят миллиардов. От необыкновенного метеора не осталось ничего.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

и последняя, в которой содержится эпилог этой истории, а последнее слово остается за мистером Джоном Протом, судьей в городе Уостоне Любопытство господ туристов было удовлетворено; им оставалось только уехать. Удовлетворено? Трудно сказать... Стоила ли подобная развязка издержек и трудностей такого длинного пути?. Увидеть метеор, не имея возможности подойти к нему ближе чем на четыреста метров, - вот и весь скудный результат. Но приходилось довольствоваться и этим. Оставалась ли хоть надежда когда-нибудь отыграться? Появится ли вторично на нашем горизонте новый золотой болид? Нет! Такие случаи не повторяются дважды. Не исключено, что существуют и другие золотые звезды, парящие в пространстве, но так ничтожна вероятность, что они останутся в пределах земного притяжения, что с ней не приходится даже считаться. В общем, все кончилось хорошо. Шесть триллионов золота, брошенные в обращение, свыше меры обесценили бы этот металл, "презренный" по словам тех, кто его не имеет, но такой прекрасный для других. Не приходилось поэтому горевать об исчезновении болида, который не только создал бы катастрофу на мировом денежном рынке, но мог еще стать причиной войны во всем мире. И все же заинтересованные люди имели право чувствовать себя разочарованными такой развязкой. С каким огорчением мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон глядели на то место, где взорвался их болид! Тяжко было возвращаться, не имея возможности привезти с собой хоть крупицу этого небесного золота. Хоть бы кусочек, которого бы хватило на булавку для галстука или на запонку! Не удалось подобрать даже крошки, которую они могли бы взять с собой на память... если бы, впрочем, господин Шнак не конфисковал ее в пользу своей страны. Подавленные общим горем, соперники даже и думать забыли о своей прежней вражде. Да могло ли быть иначе? Мог разве доктор Гьюдельсон таить в душе вражду против того, кто так великодушно рискнул жизнью ради его спасения? А с другой стороны, не свойственно разве человеку быть преданным тому, ради кого он чуть было не погиб? Исчезновение болида уже само по себе примирило бы их. Стоило ли спорить о наименовании метеора, который перестал существовать? Думали ли об этом прежние противники, отдавали ли они себе отчет в бесполезности своего запоздалого великодушия, когда, проявляя полнейшее бескорыстие, они под руку прохаживались взад и вперед, наслаждаясь медовым месяцем своей подновленной дружбы? - Потеря болида "Форсайта" - большое несчастие! - говорил доктор Гьюдельсон. - Болида "Гьюдельсона", - поправлял его мистер Форсайт. - Он принадлежал вам, дорогой друг, безусловно вам одному. - Да нет же, нет! - протестовал доктор Гьюдельсон. - Ваше наблюдение предшествовало моему. - Оно последовало за вашим, дорогой друг. - Нет же, нет! Недостаточная точность в моем письме в обсерваторию города Цинциннати может служить этому лучшим доказательством. Вместо того чтобы написать, как вы, "от такого-то до такого-то часа", я написал "между таким-то и таким-то часом". Это совсем другое дело! Он не сдавался, наш милейший доктор, но и мистер Форсайт также не шел на уступки. И на этой почве - новые споры, на этот раз, к счастью, безобидные. Такая трагическая перемена, доведенная до противоположной крайности, не была лишена и комических черт. Но кто уж наверняка не собирался смеяться над бывшими соперниками, так это Фрэнсис Гордон, вновь ставший официальным женихом своей дорогой Дженни... Молодые люди старались после пережитых бурь как можно лучше использовать возвращение хорошей погоды и добросовестно восполнить упущенное время. Военные корабли и пакетботы, стоявшие на упернивикском рейде, утром 4 сентября снялись с якоря" и пустились в путь, держа курс к более теплым берегам. Из всех приезжих, которые в течение нескольких дней так оживляли этот северный остров, оставались только Робер Лекер и его названый племянник, вынужденные ожидать возвращения "Атлантика". Яхта прибыла лишь на следующий день. Господин Лекер и Зефирен Ксирдаль немедленно поднялись на борт. Им успело надоесть дополнительное двадцатичетырехчасовое пребывание на острове Упернивик. Их дощатая сторожка была снесена волной, залившей берег после взрыва, и им пришлось провести ночь на открытом воздухе в отвратительных условиях. Море не только снесло их дом, но вдобавок еще промочило их до костей. Кое-как обсохнув под бледными лучами полярного солнца, они обнаружили, что у них не осталось даже одеяла, чтобы защититься от холода в долгие часы северной ночи. Все погибло во время катастрофы, все до последних принадлежностей лагерного быта, включая чемодан и инструменты Зефирена Ксирдаля. Скончалась и верная подзорная труба, с помощью которой Зефирен столько раз проводил наблюдения за метеором. Погибла и машина, привлекшая метеор к Земле, а потом сбросившая его в море. Господин Лекер не мог примириться с гибелью такого изумительного прибора. Ксирдаля же это только смешило. Раз он сконструировал эту машину, что может ему помешать соорудить другую, еще более мощную? Это, разумеется, было вполне в его возможностях. К сожалению, он больше и не вспоминал о машине. Крестный тщетно настаивал на том, чтобы он принялся за такую работу. Ксирдаль постоянно откладывал дело на будущее время, пока, достигнув уже почтенного возраста, не унес свою тайну в могилу. Приходится, следовательно, примириться: чудесная машина навсегда потеряна для человечества, и принцип, на котором она была построена, останется неизвестным до тех пор, пока на земле не появится новый Зефирен Ксирдаль. В общем, талантливый изобретатель возвращался из Гренландии еще беднее, чем был, когда уезжал. Не считая инструментов и богатого гардероба, он оставил там обширный участок, который трудновато будет продать, учитывая, что большая его часть расположена под водой. Но зато сколько миллионов за время этой поездки пожал его крестный! Эти миллионы, когда он вернулся, оказались в его распоряжении на улице Друо. Они послужили основой сказочных богатств, которые выдвинули банк Лекера на один уровень с самыми мощными финансовыми учреждениями. Зефирен Ксирдаль сыграл, по правде говоря, свою роль в усилении этой неслыханной мощи. Господин Лекер, узнав теперь, на что Зефирен способен, сумел широко использовать его способности. Все изобретения, порожденные этой гениальной головой, практически эксплуатировались банком Лекера. И каяться в этом банку не пришлось. Вместо "небесного золота" банк сумел перекачать в свои сейфы значительную часть золота со всего земного шара. Господин Лекер не был, разумеется, похож на Шейлока. Зефирен Ксирдаль - стоило бы ему только пожелать - мог получить свою часть, даже большую часть, этих богатств. Но Ксирдаль, когда затевали подобный разговор, устремлял на собеседника такой отсутствующий взгляд, что лучше было не настаивать. Деньги? Зачем они ему? Что ему с ними делать? Получать через неопределенные промежутки небольшие суммы на покрытие своих скромных потребностей - вот это было по нем. До конца своей жизни он продолжал с этой целью приходить пешком к своему "дяде", и банкиру никакими силами не удавалось заставить его покинуть квартирку в седьмом этаже на улице Кассет, так же как и расстаться с вдовой Тибо, бывшей владелицей мясной лавки, которая так до самого конца и оставалась его болтливой служанкой. Спустя семь дней после приказа, посланного Лекером его парижскому доверенному, весь мир уже был осведомлен о гибели болида. Французский крейсер на пути из Упернивика передал эту весть через первый телеграфный пункт, и оттуда она с необычайной быстротой облетела весь свет. Если вызванное этой вестью волнение и было, как легко себе представить, очень велико, то оно все же довольно быстро само собой улеглось. Люди оказались перед совершившимся фактом, и лучше всего было больше об этом не думать. Прошло немного времени, и смертные погрузились в свои личные заботы, перестав даже вспоминать о небесном посланце, которого постиг такой плачевный, чтобы не сказать - довольно нелепый, конец. Разговоры об этой истории уже заглохли, когда "Мозик" 18 сентября бросил якорь в порту Чарлстона. Кроме прежних пассажиров, "Мозик" по возвращении высадил еще одного пассажира, не числившегося на нем при отплытии. То была миссис Аркадия Уокер. Стремясь как можно теплее выразить своему бывшему мужу благодарность, наполнявшую ее сердце, она поспешила занять каюту, оставленную господином Шнаком. От Южной Каролины до Виргинии не очень далеко, да, кроме того, в Соединенных Штатах нет недостатка в железных дорогах. На следующий же день, 19 сентября, мистер Форсайт, Фрэнсис и Омикрон, с одной стороны, и мистер Сидней Гьюдельсон и его дочь, с другой, уже вернулись к себе, одни - на Элизабет-стрит, другие - на Морисс-стрит. Их ждали там с нетерпением. Миссис Гьюдельсон с дочерью, так же как и почтенная Митс, были уже на вокзале, когда чарлстонский поезд высадил на платформу своих пассажиров. И приехавшие были глубоко растроганы приемом, который встретили. Фрэнсис Гордон расцеловался со своей будущей тещей, а мистер Форсайт сердечно, словно ничего и не было, пожал руку миссис Гьюдельсон. Никто бы даже и не намекнул на тяжелое прошлое, если бы мисс Лу, которую все еще мучили сомнения, не пожелала окончательно освободиться от них. - Теперь ведь все кончено, не правда ли? - воскликнула она, обнимая мистера Дина Форсайта. Да, все кончилось, кончилось навсегда. И лучшим доказательством могло служить то, что звон колоколов церкви Сент-Эндрью 30 сентября волной разлился надо всем виргинским городком. В присутствии блестящего общества, в состав которого входили родные и друзья обоих семейств, а также все видные горожане, преподобный О'Гарт обвенчал Фрэнсиса Гордона и Дженни Гьюдельсон, счастливо достигших гавани после стольких бед и злоключений. Пусть никто не сомневается: мисс Лу присутствовала на свадьбе в качестве "подружки невесты", очаровательная в своем нарядном длинном платье, которое уже четыре месяца как лежало готовым. И Митс тоже была здесь и то плакала, то смеялась, радуясь счастью своего "сынка". Никогда не была она еще так взволнована, - повторяла она всем, кто соглашался ее слушать. Почти в тот же час, в другой части города, также происходило бракосочетание, правда в менее торжественной обстановке. На этот раз мистер Сэт Стенфорт и миссис Аркадия Уокер прибыли к дому судьи мистера Прота не верхом, не пешком и не на воздушном шаре. Нет, они подъехали в удобной коляске и под руку вошли в дом судьи, чтобы на этот раз в менее странной форме предъявить ему свои документы. Судья выполнил свои обязанности, вторично соединив браком супругов, разлученных на несколько недель благодаря состоявшемуся по их желанию разводу. Затем мистер Джон Прот учтиво поклонился. - Благодарю, мистер Прот, - произнесла миссис Стенфорт. - И прощайте, - добавил мистер Сэт Стенфорт. - Прощайте, мистер и миссис Стенфорт, - ответил судья и не медля вернулся в сад, к своим цветам. Уважаемого судью, однако, грызло сомнение. После второй лейки его замершая в бездействии рука перестала орошать благодатным дождем изнывавшую от жажды герань. - "Прощайте"? - прошептал он в задумчивости, останавливаясь посреди аллеи. - Мне следовало, пожалуй, сказать им "до свидания"... 1908 г.

Last-modified: Wed, 25 Apr 2001 17:18:22 GMT